Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

– Туда нельзя подвезти пушки, – молвил сэр Дункан отрывисто, – потому что вокруг Арденвора никаких дорог не существует. Мой замок окружен такими топями и болотами, в которых даже и вы со своей лошадью не проедете иначе, как по некоторым тропинкам; да и их в несколько часов можно уничтожить бесследно.

– Сэр Дункан, – сказал капитан, – я понимаю, что вам угодно так думать; но мы, военные люди, полагаем, что, где есть морской берег, там есть и свободный доступ: когда нельзя подвезти пушек и боевых снарядов сухим путем, можно морем доставить их как можно ближе к месту, где желают пустить их в ход, и притом нет такого замка, которого бы совсем нельзя было взять, какова бы ни была его позиция. Верьте моему слову, сэр Дункан, я знаю такие случаи, когда двадцать пять человек единственно смелостью и неожиданностью нападения, с пиками в руках, овладевали крепостями не менее сильными, чем ваш Арденвор, и частью вырезывали, частью забирали в плен или задерживали на выкуп гарнизоны, вдесятеро превышавшие их численностью.

Невзирая на всю светскость сэра Дункана Кэмпбела и на его умение сдерживать свои душевные порывы, речи капитана, очевидно, задевали его за живое и возбуждали в нем досаду, между тем как гость с безмятежной важностью выкладывал свои соображения, избрав для разговора такой предмет, в котором он, по собственному сознанию, был великим знатоком и мастером, и нимало не подумав о том, насколько это приятно хозяину.

– Словом сказать, – заявил сэр Дункан нетерпеливым и взволнованным тоном, – напрасно вы силитесь мне доказывать, капитан Дальгетти, что замок можно взять, если его не будут защищать доблестно, и можно застать его врасплох, если стража будет не довольно бдительна. Я надеюсь, что мой дом, каков ни есть, не очутится в таком положении даже и в том случае, если бы сам капитан Дальгетти вздумал осаждать его.

– А все-таки, сэр Дункан, – продолжал неукротимый воин, – я бы советовал вам, по дружбе, построить на том холме порядочный форт да прорыть за ним ров, что нетрудно будет сделать, коли прикажете согнать на работу соседних мужиков. Доблестный Густав Адольф, бывало, на войне столько же прибегал к заступу и лопате, сколько к мечу, копью и мушкету. Мой совет притом: хорошенько укрепить помянутый форт, и не только рвом или канавой, но также палисадами, сиречь частоколом…

Тут сэр Дункан, выведенный из терпения, встал и вышел из комнаты. Но капитан последовал за ним до двери и, возвышая голос по мере его удаления, продолжал разглагольствовать:

– А палисады, то есть частокол, следует обнести искусственными выступами и амбразурами или зубцами для ружей, так, чтобы, когда неприятель… Вот дурак! Вот старый дурак! Эти хайлендеры горды как павлины, а упрямы как бараны!.. Упустить случай превратить свой дом в такую фортецию, на которой любая осаждающая армия сломит себе шею… Однако я вижу, – прибавил он, заглядывая в окно к подножию стремнины, – вижу, что моего Густава благополучно свели на берег… Славный мой конь! Я бы его узнал в ряду целого эскадрона по одному тому, как он вздергивает голову… Пойти посмотреть, что они с ним будут делать.

Только он вышел во двор и направился к лестнице, ведшей к морю, как двое хайлендеров скрестили перед ним свои секиры, давая понять, что тут нельзя пройти.

– Эх, черт! – промолвил воин. – Часовых поставили, а пароль-то я и не знаю. И говорить по-ихнему не умею, хоть ты меня зарежь!

– Ничего, я вас сам провожу, капитан Дальгетти, – сказал сэр Дункан, опять появившийся неожиданно и неведомо откуда. – Пойдемте вместе, посмотрим, как прибрали вашего любимого коня.

Они спустились по лестнице на берег, обогнули большой утес и очутились перед конюшнями и прочими службами, принадлежавшими к замку. В то же время капитан увидел, что та часть замка, которая была обращена к материку, отделялась от него глубоким ущельем, частью естественным, частью искусственно продолженным с большим тщанием, и доступ через него был возможен только по подъемному мосту.

Сэр Дункан с торжествующим видом указал капитану на эти надежные приспособления, но тот тем не менее настаивал на необходимости возведения форта на округленном холме против восточной стороны замка, утверждая, что оттуда дому угрожает опасность загореться от каленых ядер, которые начиняют огнем и стреляют ими из пушек. Это выдумка польского короля Стефана Батория, посредством которой этот до основания разрушил Москву, великий город в стране Московии[96 - …до основания разрушил Москву, великий город в стране Московии. – Дальгетти говорит о польском короле Стефане Батории (1576–1586), который в своих войнах с Россией ни разу не продвигался дальше Великих Лук, а следовательно, не был в Москве. Зажигательные снаряды в гладкоствольной артиллерии стали применяться в конце XVI в. Дальгетти имеет в виду каленые ядра.].

Капитан Дальгетти сам не видал, как это делается, но признался, что с превеликим бы удовольствием посмотрел на действие подобных снарядов против Арденвора или какой-нибудь другой столь же сильной крепости, и заметил при этом, что «такой любопытный опыт, естественно, должен заинтересовать каждого истинного любителя военного искусства».

Сэр Дункан Кэмпбел успешно изменил течение мыслей капитана, введя его в конюшню и предоставив ему по собственному усмотрению устроить Густава в стойле. Исполнив эту обязанность со всевозможным старанием, капитан выразил желание воротиться в замок, говоря, что ему надо заняться до обеда чисткой своих доспехов, которые потускнели от морского воздуха, а ему не хотелось в неопрятном виде являться перед очи Мак-Калемора. На обратном пути в замок он заметил, что обед, вероятно, подадут около полудня, и не преминул еще раз поставить на вид сэру Дункану, что на него легко могут произвести внезапное нападение, отрезать ему сообщение с конюшнями, скотным двором и хлебными амбарами, все это сжечь и вообще наделать всяких убытков; а этого легко избежать, если на холме, называемом Друмснэб, построить укрепление, и даже сам вызвался, по дружбе, начертать план такового. На это бескорыстное предложение сэр Дункан ничего не ответил, но, приведя гостя в назначенную ему комнату, предупредил его, что, когда зазвонят в колокол, это будет означать, что обед готов.

Глава XI

…Не твой ли этот замок? Как уныло
Чернеют эти стены над водой!
Будь я обязан жить тут, поневоле
Внимать немолчному прибою волн морских,
Я предпочел бы столь тоскливой доле
Судьбу беднейшего из мызников моих:
Их мирный труд проходит в чистом поле.

    Браун[97 - Браун. – Эпиграф сочинен самим В. Скоттом.]

Доблестный капитан охотно употребил бы свои досуги на подробный осмотр окрестностей замка и желал бы собственным опытным оком проверить степень его неприступности. Но часовой, поставленный у двери его комнаты, с секирой на плече, весьма выразительными знаками дал ему понять, что он находится на правах почетного пленника.

«Странное дело, – подумал про себя капитан, – как эти дикари досконально поняли законы воинского искусства. Кто бы подумал, что и им известно основное правило великого и божественного Густава Адольфа, что парламентер должен быть наполовину посланником и наполовину лазутчиком».

Покончив с чисткой своего оружия, он сел и терпеливо начал высчитывать, много ли он получит по окончании шестимесячной кампании, полагая по полталера в день; разрешив эту задачу, он принялся за другую, более сложную, а именно: во сколько рядов следует строить бригаду из двух тысяч человек, чтобы она образовала равносторонний четырехугольник.

На этих выкладках застал его веселый звон обеденного колокола, и тот самый хайлендер, который был приставлен к нему караульщиком, послужил проводником и провел его в зал, где стол, накрытый на четыре прибора, являл все признаки широкого хайлендерского хлебосольства.

Вошел сэр Дункан, ведя под руку свою супругу, женщину высокого роста, увядшую, грустную и одетую в глубокий траур. За ними следовал пресвитерианский пастор в женевской блузе и черной шелковой скуфье, сидевшей на его коротко остриженной голове так плотно, что волос было совсем не видно, зато уши торчали и казались чрезмерно велики. В то время такова была некрасивая мода среди его единоверцев, что и было поводом к прозвищам «круглоголовых, длинноухих псов» и так далее, которыми надменные кавалеры (сторонники католических Стюартов) осыпали своих политических врагов.

Сэр Дункан представил гостя жене, и она отвечала на его военный поклон молчаливым и строгим реверансом, в котором трудно было решить, что преобладало: гордость или печаль. Потом капитан был представлен пастору, и этот взглянул на него со смешанным выражением любопытства и враждебности.

Капитан, привыкший и к худшему обхождению со стороны лиц более опасных, чем эта дама и ее капеллан, всей душой устремился к громадному блюду говядины, дымившейся на другом конце стола. Но, увы, пришлось отложить нападение, как бы он выразился, до окончания весьма длинной молитвы, при каждом перерыве которой Дальгетти порывисто поднимал ножик и вилку, точно хватался за копье перед атакой, и каждый раз снова вынужден был поневоле опускать руки, потому что многоречивый пастор начинал новый параграф молитвословия. Сэр Дункан слушал с видом приличным, но равнодушным: носились слухи, будто он пристал к ковенантерам единственно из преданности к своему вождю, а вовсе не потому, что держался за пресвитерианство. Одна его супруга прислушивалась к молитвам со всеми признаками искреннего благочестия.

Обед прошел в полнейшем молчании. Капитан Дальгетти не имел привычки пускаться в разговоры, пока рот его был занят более существенно. Сэр Дункан не проронил ни слова, а жена его изредка обменивалась замечаниями с пастором, но так тихо, что ничего нельзя было разобрать.

Когда блюда убрали со стола и заменили их разнообразными напитками, капитан Дальгетти, не имея более причин к молчанию и наскучив безмолвием остальных, предпринял еще раз попытку поговорить с хозяином о том же предмете.

– Касательно того округленного холма или возвышения, называемого Друмснэб, мне было бы лестно, сэр Дункан, побеседовать с вами о том, какого рода укрепление лучше всего там построить: например, что выгоднее, остроугольный или тупоугольный форт. Я на этот счет слышал весьма ученое рассуждение между великим фельдмаршалом Банером и генералом Тифенбахом во время перемирия.

– Капитан Дальгетти, – отвечал сэр Дункан очень сухо, – у нас в горах не принято обсуждать военные вопросы с посторонними лицами. А замок мой, вероятно, выдержит и более серьезное нападение, нежели то, какого можно ожидать со стороны несчастных джентльменов, которых мы оставили в Дарнлинварахе.

При этих словах хозяйка дома испустила глубокий вздох, как будто речи мужа пробудили в ней очень скорбные воспоминания.

– Господь дал, Господь и отнял! – сказал ей пастор торжественным тоном. – Желаю вам, благородная леди, еще много лет повторять: буди благословенно имя Господне!

На это увещание, относившееся исключительно к ней, леди отвечала низким наклоном головы, более смиренным, чем капитан до сих пор замечал в ней. Полагая, что вот теперь она будет разговорчивее, он немедленно обратился к ней:

– Очень натурально, миледи, что, слыша о военных приготовлениях, вы изволили приуныть: я замечал, что у всех народов и почти у всякого звания женщины так относятся к войне. Однако Пентесилея[98 - Пентесилея – в греческой мифологии царица амазонок, явившаяся на помощь жителям осажденной Трои во время Троянской войны. В битве была убита Ахиллом.] в древности, а в недавнее время Жанна д’Арк и другие были иного мнения. А когда я служил в Испании, мне говорили, что в прежние времена герцог Альба[99 - Альба Фернандо, герцог (1507–1582) – испанский полководец и государственный деятель.] составлял из лагерных девиц, следовавших за войском, особые терции, у нас называемые полками, и назначал им офицеров и командиров тоже из их женского пола, а главнокомандующий был у них особенный, что по-немецки называется Hureweibler, а по-нашему, как бы сказать, «капитан над девками». Они, правда, не такие персоны, чтобы их можно было приравнивать к вашему высокородию, будучи quae quaestum corporibus faciebant[22 - Те, кто наживаются, торгуя телом (лат.).], как мы в маршальской коллегии говорили про Жана Дрохилса; французы их зовут куртизанками, а у нас в Шотландии…

– Миледи обойдется без дальнейших разъяснений, капитан Дальгетти, – сказал хозяин суровым тоном, а пастор прибавил:

– Такие речи приличнее слышать в кордегардии, среди нечестивых солдат, но никак не за дворянской трапезой, в присутствии знатной дамы.

– Прошу извинить, домине, или доктор, aut quocunque alio nomine gaudes[23 - Или каким другим именем ты имеешь удовольствие называться (лат.).], ибо я желаю дать вам понять, что сам имею книжное образование, – сказал, нимало не конфузясь, чрезвычайный посланник. – По-моему, вы напрасно попрекнули меня, ибо я упомянул об этих turpes personae[24 - Безнравственные личности (лат.).] не в том смысле, что нахожу их приличными для беседы в присутствии знатной дамы, а, так сказать, случайно, в подтверждение к предмету разговора: я хотел привести в пример их храбрость и решимость, без сомнения, развившуюся вследствие отчаянного их положения.

– Капитан Дальгетти, – сказал сэр Дункан Кэмпбел, – чтобы прекратить этот разговор, я должен предупредить вас, что на нынешний вечер у меня есть спешное дело, которое я должен кончить, дабы иметь возможность сопровождать вас завтра в Инверэри, поэтому…

– Сопровождать завтра этого человека! – воскликнула его жена. – Не может быть, сэр Дункан… Или ты позабыл, какая завтра печальная годовщина и как мы ее проводим?

– Нет, я ничего не забыл, – отвечал сэр Дункан, – и разве возможно забыть?.. Но необходимо поскорее препроводить этого офицера в Инверэри, и по нынешним обстоятельствам невозможно терять время.

– Но какая же необходимость тебе самому сопровождать его? – спросила леди.

– Было бы лучше, если бы я сам, – отвечал сэр Дункан, – однако я могу написать маркизу письмо, а сам выехать на следующий день… Капитан Дальгетти, я напишу вам рекомендательное письмо, объясню маркизу Аргайлу ваше звание и назначение и попрошу вас завтра рано утром быть готовым отправиться в Инверэри.

– Сэр Дункан Кэмпбел, – сказал Дальгетти, – я, без сомнения, в ваших руках, тем не менее прошу вас помнить, что и на ваше имя падет худая слава, если вы допустите, чтобы в этом деле пострадал я, парламентер, едущий под мирным флагом. Я не говорю, что вы сами участвуете во вреде, который может быть нанесен мне, но вы за меня несете ответственность и будете виноваты, если это случится по недостатку старания с вашей стороны.

– Моя честь за вас порукой, сэр, – отвечал сэр Дункан Кэмпбел, – а это более чем достаточное ручательство! А теперь, – прибавил он, вставая из-за стола, – я вынужден подать вам пример – разойдемтесь!

Дальгетти увидал, что делать нечего, надо уходить, хотя час был еще ранний; но, как искусный полководец, он умел воспользоваться каждым моментом промедления.

– Верю вашему благородному слову, – сказал он, наливая себе вина, – и пью за ваше здоровье, сэр Дункан, и за продолжение вашего именитого рода!

Глубокий вздох был единственным ответом на эти слова.

– А теперь, сударыня, – продолжал капитан, поспешно вновь наполняя чару, – позвольте выпить за ваше драгоценное здоровье и за исполнение всех ваших благих желаний! И вы, достопочтенный сэр, – тут он обратился к пастору, проворно опрокидывая бутылку в стакан, – позвольте мне наполнить этот кубок за то, чтобы никаких неприязненных чувств не существовало между вами и капитаном или, правильнее сказать, майором Дальгетти; а так как во фляжке осталась только одна чарочка, выпиваю последнюю за здоровье всех честных кавалеров и бравых солдат… Ну, вот теперь бутылка пуста, и я готов, сэр Дункан, следовать за вашим слугой или часовым к тому месту, где вы мне прикажете ночевать.

Хозяева отпустили его с миром и сказали, что, так как вино оказалось по его вкусу, ему сейчас пришлют еще бутылку того же сорта, чтобы не скучно было проводить время в одиночестве.