Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

– Дорогая леди, сжалься надо мною:
Все земные блага испытала ты,
Я же от рожденья стала сиротою.
Не отвергни просьбы бедной сироты!
– Рано же, малютка, ты узнала горе!
Но, увы, не легче и судьба моя:
Ведала я счастье светлое, но вскоре
Разом потеряла мужа и дитя.

В день святой Бригитты мужа умертвили…
С маленькою дочкой я бежала прочь,
Чтоб лихие люди крошку не сгубили,
Но путем-дорогой утонула дочь!

Лет прошло двенадцать с той моей кручины;
Но с тех пор и ныне не перестаю
Проклинать лихие водные пучины,
День святой Бригитты и судьбу свою! –

– Лет тому двенадцать рыбаки ловили
В день святой Бригитты рыбу из реки:
Но когда на берег невод притащили,
Там полуживую девочку нашли.

Взяли, отогрели, помогли несчастной;
Девочка в неволе, в бедности росла,
И к тебе сегодня, в этот день ненастный,
Хлеба и приюта попросить пришла.

– О, прославим Бога! Разве ты не знаешь,
Что под кров родимый воротилась ты?
Дитятко родное, мне напоминаешь
Дорогого мужа милые черты.

Девочку с восторгом леди обнимает
И зовет прислужниц дочку нарядить;
В дорогие ткани, в бархат одевает
И велит головку жемчугом увить…

Лорд Ментейт с удивлением заметил, что эта песня производила на сэра Дункана Кэмпбела такое сильное впечатление, какого никак нельзя было ожидать в его годы и при его характере. Он знал, что хайлендеры того времени были несравненно чувствительнее к пению и рассказам, нежели их соседи, жители равнин; но даже и этим трудно было объяснить то смущение, с которым старик отвел глаза от певицы, как бы не желая дозволять себе такого интересного зрелища. Еще неожиданнее было изменение его сурового лица, обыкновенно выражавшего только гордость, здравый смысл и привычку повелевать и вдруг, под влиянием такой мелочной причины, изобличавшего столь странное волнение. Его хмурое чело наклонялось все ниже, так что сдвинутые густые, седые брови почти совсем закрыли глаза, однако на ресницах блеснуло нечто вроде слез. Он оставался в том же положении минуты две после того, как замер последний звук песни. Потом поднял голову и, взглянув на Анну Лейл, очевидно, хотел что-то сказать ей, но тотчас раздумал и только что обратился с речью к Аллену, как дверь растворилась и вошел хозяин дома.

Глава X

Пасмурный день их в пути провожал,
Хмурились горы, и след пропадал;
И все же, угрюмый и мрачный во тьме,
Замок унылый чернел на горе.

    «Путники»[94 - «Путники». – Эпиграф взят из поэмы самого В. Скотта.]

Ангус Мак-Олей явился с таким трудным поручением, что не вдруг оказался в состоянии его выполнить. Несколько раз начинал он говорить, путался, сбивался и насилу мог довести до сведения сэра Дункана Кэмпбела, что джентльмен, который должен сопровождать его, готов и ждет на дворе и все приготовлено к его отъезду в Инверэри. Сэр Дункан встал в великом негодовании; обида, заключавшаяся в этом докладе, сразу рассеяла трогательное настроение, навеянное музыкой.

– Не ожидал я этого! – сказал он, гневно глядя на Ангуса Мак-Олея. – Не думал я, что в западных горах найдется вождь, который в угоду англичанину станет выпроваживать из своего замка рыцаря Арденворского, тогда как солнце склоняется к закату, а он еще не успел во второй раз наполнить свой кубок! Прощайте, сэр! От такого грубого хозяина и кусок в горло не пойдет! В будущий раз, коли посещу Дарнлинварах, то в одной руке будет у меня обнаженный меч, а в другой – горящая головня.

– Милости просим! – сказал Ангус. – Приму вас с честью, и хоть бы вы привели с собой сотен пять Кэмпбелов, так вас угощу, что в другой раз не будете жаловаться на плохое гостеприимство в Дарнлинварахе.

– Стращайте на здоровье! – сказал сэр Дункан. – Всем известно, лэрд Мак-Олей, что вы любите прихвастнуть, и порядочным людям не пристало обращать на это внимание. Что до вас, милорд, и до вас, Аллен, заступавших здесь место неблаговоспитанного хозяина, примите мою благодарность. А вы, прекрасная девица, – обратился он к Анне Лейл, – примите эту безделку за то, что оживили источник, пересохший много лет назад…

С этими словами он вышел из комнаты и приказал позвать своих людей. Ангус Мак-Олей, смущенный и обиженный обвинением в недостатке гостеприимства, что было для всякого хайлендера величайшим оскорблением, не пошел провожать сэра Дункана. Выйдя на подъезд, старик тотчас сел на своего коня и выехал со двора в сопровождении шести верховых слуг и благородного капитана Дальгетти, который тоже ждал его у ворот и, как только увидел выходящего из дома сэра Дункана, вскочил на Густава, забрал поводья и поехал за ним.

Переезд был длинный, утомительный, но далеко не представлял тех трудностей и лишений, которые предсказывал лэрд Мак-Олей. Это произошло, между прочим, оттого, что сэр Дункан тщательно избегал ехать ближайшими, секретными путями, которыми с запада можно проникнуть в графство Аргайл. Его родственник и верховный вождь, маркиз Аргайл, говаривал, что не взял бы и ста тысяч крон за то, чтобы какому-либо смертному открыть тайные проходы, через которые возможно провести вооруженное войско в его страну.

Поэтому сэр Дункан Кэмпбел избрал не горную дорогу, а, спустившись на равнину, направился к ближайшей морской гавани, где всегда стояло к его услугам несколько галер, или, как их называют, берлингов. Они отплыли на одном из таких судов, захватив с собою и Густава, который так привык к разнообразным похождениям, что ему, как и его хозяину, было решительно все равно, что на море, что на суше.

Ветер дул попутный, и они быстро подвигались с помощью паруса и весел. На другой день рано утром капитан Дальгетти, сладко спавший в каморке под палубой, был разбужен известием, что галера стоит под стенами замка сэра Дункана Кэмпбела.

И точно, когда он вышел на палубу, перед ним возвышался замок Арденвор. То была четырехугольная башня сурового вида, довольно обширная и очень высокая, стоявшая на оконечности скалистого мыса, вдававшегося в глубокую морскую бухту, в которую они вошли накануне вечером. Со стороны твердой земли замок защищался крепкой стеной, упиравшейся по обоим концам в башни; а со стороны бухты он так близко подступал к краю отвесной стены, что там оставалось место только для батареи из семи пушек, которая предназначена была для защиты от нападений с моря, но помещалась так высоко, что при настоящей системе войны едва ли могла оказать существенную пользу.

Солнце вставало за старой башней, и от нее шли длинные тени по воде, захватывая и палубу галеры, по которой нетерпеливо шагал теперь капитан Дальгетти, выжидая, когда подадут ему знак, что можно выйти на берег. Прислуга сообщила ему, что сэр Дункан давно у себя дома, но на предложение капитана поскорее следовать за ним люди отвечали, что этого невозможно сделать до тех пор, покуда не последует на этот счет приказание или позволение со стороны самого хозяина Арденвора.

Вскоре получен был приказ: показалась лодка, на носу которой стоял волынщик, с гербовыми знаками Арденвора, вышитыми на левом рукаве, и изо всей мочи наигрывал фамильный марш «Кэмпбел идет!». То был парадный экипаж для препровождения посла Монтроза в замок Арденвор. Расстояние между галерой и берегом было так незначительно, что едва ли была необходимость в восьми дюжих гребцах в шапочках, коротких кафтанах и пестрых килтах. Не успел Дальгетти войти в лодку, как дружные усилия гребцов вдвинули ее в маленькую пристань; не успел он оборониться, как двое хайлендеров посадили его на спину третьего, который вошел в воду, мигом перенес капитана через мелководье и поставил его невредимого на высокий камень, у подножия крепостного утеса.

На гладкой стене этого утеса виднелось отверстие вроде низкой пещеры, и к ней гребцы собирались тащить нашего приятеля Дальгетти; но он с усилием вырвался из их рук и объявил, что не сделает ни шагу дальше, пока не увидит, что Густав благополучно доставлен на берег. Хайлендеры не понимали, что он такое говорит, пока один из них, говоривший немного по-английски, не воскликнул:

– Стой! Это он о лошади, требует свою бесполезную тварь!

Капитан Дальгетти намерен был выразиться еще вразумительнее, но тут у входа в пещеру, о которой мы говорили, появился сам сэр Дункан Кэмпбел. Он пришел пригласить капитана Дальгетти в гости, в замок Арденвор, заверяя честью, что с Густавом будут обращаться сообразно великому имени, которое он носит, а также сообразно достоинству того важного лица, которому он принадлежит. Невзирая на столь благонадежные ручательства, капитан Дальгетти все еще мялся и желал лично удостовериться в участи своего Густава; но тут двое хайлендеров схватили его под руки, двое других начали подталкивать в спину, а пятый воскликнул:

– Что ты, глухой, что ли? Разве не слышишь, что сам лэрд зовет тебя в гости, сам приглашает в свой собственный замок, уж кажется, довольно с тебя такой чести!

Понуждаемый таким образом, капитан еще минуту покосился в ту сторону, где покинул на галере товарища своих боевых трудов, и потом очутился в совершенной темноте и ощупью полез вверх по лестнице, которая начиналась внутри упомянутой низкой пещеры и вела дальше, в самые недра скалы.

– Вишь, проклятые дикари, эти хайлендеры! – вполголоса бормотал себе под нос капитан. – Что я буду делать, коли они мне своими корявыми руками испортят коня, тезку непобедимого Льва Протестантского союза![95 - …тезку непобедимого льва Протестантского союза! – Имеется в виду Густав Адольф.]

– Этого опасаться нечего, – произнес в темноте голос сэра Дункана, которого он совсем не ожидал так близко от себя, – мои люди привыкли обращаться с лошадьми, умеют и грузить их, и выгружать, и вы скоро увидите вашего Густава в таком же отличном виде, как в ту минуту, когда слезали с него.

Каковы бы ни были чувства, втайне волновавшие капитана, он слишком хорошо знал жизнь, чтобы позволить себе дальнейшие излияния. Через несколько ступеней выше показался просвет, затем дверь и за нею еще калитка за железной решеткой вывели его на открытую галерею, высеченную в той же скале. Пройдя пространство не больше восьми ярдов, они достигли другой двери, за которой начался новый подъем внутри скалы, защищенный опять-таки подъемной железной решеткой.

– Вот превосходное заграждение, – заметил капитан, – стоит тут поставить одно полевое орудие или хоть несколько мушкетов – и отбит целый штурмующий отряд!

Сэр Дункан Кэмпбел на ту пору ничего не ответил; но, когда вслед за тем они вошли во вторую каверну, он постучал палкой, бывшей у него в руках, сначала с правой, потом с левой стороны входа, и от этих ударов пошел такой гул в стене, что капитан тотчас понял, что с обеих сторон там поставлено по пушке, что выстрелы из них должны пронизывать галерею, через которую они только что прошли, но амбразуры были снаружи тщательно заложены камнями и землей.

Взойдя по второй лестнице, они вышли опять на открытую площадку и галерею, которую можно было обстреливать из ружей и стенных орудий, если бы зашедший сюда неприятель пожелал подняться еще выше. Отсюда третья лестница, также высеченная в скале, но не врытая, вела прямо на батарею, расположенную у подножия башни. Эта последняя лестница была такая же узкая и крутая, и, не говоря о том, что ее можно было обстреливать сверху, двое стойких бойцов, вооруженных копьями или секирами, могли бы защищать проход против сотен осаждающих, потому что на каждой ступени умещался только один человек, к тому же эта лестница не была ограждена ни перилами, ни балюстрадой от отвесной крутизны, у подножия которой грохотал теперь морской прилив. Словом, для защиты этой древней кельтской твердыни приняты были такие меры, что человек слабонервный и склонный к головокружению не был бы в состоянии проникнуть в замок, даже если бы никто не оказывал ему сопротивления.

Капитан Дальгетти был слишком бывалый воин, чтобы затрудниться подобными препятствиями. Как только вошли они во двор, он побожился, что способы защиты этого замка больше напоминают ему отменную крепость Шпандау в провинции Бранденбург, нежели какую-либо другую фортецию из тех, что доводилось ему защищать. Впрочем, он не одобрил расположения пушек на помянутой батарее, заметив, что, когда орудия ставятся на самой верхушке утеса, наподобие галок или чаек, они больше производят шума, чем наносят действительного вреда.

Сэр Дункан, не возражая, провел воина в башню, защищенную подъемной решеткой и дубовой дверью, обитой железом, отделенными друг от друга толщею стены. Войдя в зал, обитый шпалерами, капитан продолжал излагать свои критические взгляды; но отложил их на время в сторону, заметив на столе превосходный завтрак, на который накинулся с большой жадностью. Покончив с едой, он обошел весь зал, заглядывая поочередно в каждое окно и тщательно осматривая местность, окружавшую замок. Потом воротился к своему креслу, раскинулся на нем во всю свою длину, выставил одну ногу вперед и, похлопывая хлыстом, бывшим у него в руке, по своему длинному сапогу, на манер невоспитанных людей, желающих выказать непринужденность в высшем обществе, принялся следующим образом высказывать свои непрошеные мнения:

– У вас, сэр Дункан, дом хороший, и защищаться в нем можно изрядно; однако он не таков, чтобы истинному воину позволительно было ожидать, что он выдержит долговременную осаду. Сами извольте рассудить, сэр Дункан, прямо против вашего жилья высится и, так сказать, угрожает ему вон тот закругленный холм со стороны твердой земли. Ведь если на этот холм неприятель вздумает подвезти батарею да начнет оттуда валять пушечными выстрелами, вы через двое суток вынуждены будете объявить капитуляцию, коли Богу не угодно будет совершить для вас какое-нибудь особое чудо.