Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

Целую ночь не давали уснуть…
Сгиньте же, скройтесь в развалину мшистую,
В плющ вековой или в чащу тернистую,
Там притаитесь, прошел ваш черед:
Утренний жавронок в поле поет!

2

Прочь, уходите в берлоги кровавые,
Хищные волки, лисицы лукавые,
И, уходя, не глядите назад,
Если овца заблеет на ягнят;
Ниже хвосты опустите пушистые,
Быстро минуйте тропинки росистые,
Ночь на исходе, алеет восток,
Чу!.. раздается охотничий рог.

3

Тонкого месяца призрак бледнеющий
Тонет в сиянье зари пламенеющей;
Сила бесовская, сгинь, исчезай,
Странников в поле с пути не сбивай!
Ты погаси свое пламя зеленое,
Не заводи их в болото бездонное,
Кончилась власть твоя, сумрак пропал,
Утренний луч на горе заиграл.

4

Думы унылые, грешные, темные,
Душу окутали, в сон погруженную,
Тяжкие грезы, рассейтесь как дым:
Солнце вас гонит лучом золотым.
Ведьма – тоска, безобразная, злющая,
Души людские порою гнетущая,
Сгинь, пропади, сатанинская тень!
Светел проснулся сияющий день.

По мере того как песня подвигалась вперед, Аллен Мак-Олей постепенно приходил в себя и начал сознавать окружающее. Глубокие морщины, бороздившие его лоб, понемногу разгладились, и остальные черты лица, искаженные внутренней мукой, приняли более спокойное выражение. Когда он поднял голову и сел прямо, его физиономия, продолжая быть очень печальной, утратила, однако, всю свою дикость и злобу; нельзя было назвать его красивым, но в такие тихие минуты его наружность была мужественна, оригинальна и не лишена благородства. Густые черные брови, до сих пор как бы сросшиеся, слегка раздвинулись, а серые глаза, сверкавшие из-под них таким диким и зловещим блеском, смотрели теперь твердо и решительно.

– Слава богу, – проговорил он, подождав с минуту после того, как замерли последние звуки арфы, – моя душа прояснилась… туман рассеялся!

– Кузен Аллен, – сказал лорд Ментейт, подходя к нему, – ты должен благодарить не только Бога, но и Анну Лейл за такую счастливую перемену твоего душевного состояния.

– Благородный мой кузен Ментейт, – сказал Аллен, вставая и приветствуя его почтительно и ласково, – так давно знает о моих несчастных обстоятельствах, что, вероятно, по доброте своей простит, что я только теперь скажу ему: добро пожаловать к нам в замок.

– Мы с тобой такие старые знакомые, Аллен, – сказал лорд Ментейт, – и такие притом близкие друзья, что всякие церемонии между нами излишни. Но здесь сегодня собирается чуть не половина всех горных кланов, а с их вождями, как тебе известно, необходимо соблюдать всевозможные церемонии. Чем же мы наградим нашу малютку Анну за то, что она привела тебя в порядок к приезду Ивена Ду и бог весть скольких еще шапок с перьями?

– Чем он меня наградит? – сказала Анна, улыбаясь. – Да уж не меньше как новой лентой с ярмарки в Дауне.

– С ярмарки в Дауне, Анна? – повторил Аллен печально. – До тех пор прольется немало крови, и, может быть, я не доживу до этой ярмарки; но хорошо, что ты мне напомнила о том, что я давно собирался сделать.

Сказав это, он вышел из зала.

– Если он долго будет говорить в этом тоне, – сказал лорд Ментейт, – тебе придется постоянно держать твою арфу наготове, милая Анна.

– Авось она больше не понадобится! – сказала Анна тревожно. – Этот припадок что-то долго тянулся и теперь должен не скоро возобновиться. Как ужасно видеть человека великодушного и от природы любящего, сраженного такой жестокой болезнью!

Она говорила так тихо и осторожно, что лорд Ментейт подошел к ней и даже наклонился довольно низко, чтобы лучше расслышать ее слова. Аллен вошел так внезапно, что они невольно отшатнулись друг от друга с виноватым видом, будто хотели скрыть от него предмет своего разговора.

Это не укрылось от наблюдения Аллена: он остановился в дверях, и вдруг лицо его исказилось судорогой, жилы на лбу вздулись, глаза выкатились… Но припадок был минутный. Он провел широкой мускулистой рукой по лбу и по глазам, как бы желая стереть с них признаки волнения, и подошел к Анне, неся в руке маленькую шкатулку из дубового дерева с инкрустациями.

– Кузен Ментейт, – сказал он, – будьте свидетелем, что я отдаю этот ларчик со всем, что в нем есть, Анне Лейл. Он содержит несколько украшений, принадлежавших моей покойной матери… Вещи недорогие, как можете себе представить, потому что у жены бедного горного лэрда какие же могут быть драгоценности?

– Однако эти украшения все-таки фамильные, – сказала Анна Лейл, кротко и робко отстраняя ларчик, – не могу же я принять…

– Нет, это моя личная собственность, Анна, – прервал ее Аллен. – Моя мать, умирая, завещала их мне. Зато помимо этого у меня ничего на свете нет, кроме моего пледа да клеймора. Возьми эти вещицы… ведь мне они совсем не нужны… и храни их на память обо мне… если я не вернусь после этой войны.

Говоря это, он открыл ларчик и подал его Анне, добавив:

– Если тут есть что-нибудь ценное, продай их и трать на свое содержание, когда неприятель сожжет этот дом и тебе некуда будет преклонить голову. Но одно кольцо все-таки сохрани на память об Аллене, который за твою доброту и услуги хоть и не мог сделать для тебя всего, что желал, но сделал хоть то, что мог.

Анна Лейл, тщетно стараясь удержаться от слез, сказала:

– Одно кольцо я и возьму от вас, Аллен, в воспоминание о вашей доброте к бедной сиротке, но не заставляйте меня брать остального. Я не могу и не хочу принять такого дорогого подарка.

– Так выбери сама, – сказал Аллен, – быть может, ты и права, что так деликатничаешь. Мое дело обратить остальное в такую форму, которая для тебя будет полезнее.

– Не думайте об этом, – сказала Анна, выбирая из ящика кольцо, показавшееся ей наименее ценным из всех, – поберегите это для своей невесты или для невесты вашего брата… Но, Боже милостивый! – воскликнула она, взглянув на вынутое ею кольцо. – Что же это я выбрала?

Аллен поспешно наклонился посмотреть на кольцо, и лицо его выразило мрачное опасение: на перстне было эмалевое изображение черепа со скрещенными под ним двумя кинжалами. Увидев эту эмблему, Аллен испустил такой глубокий вздох, что у Анны рука дрогнула и выронила кольцо, которое покатилось по полу.

Лорд Ментейт поднял его и подал перепуганной Анне.

– Призываю Бога в свидетели, – сказал Аллен торжественно, – что ваша рука, милорд, а не моя подала ей снова этот зловещий дар. Это траурное кольцо моя мать носила в память своего убитого брата.

– Я не боюсь предвещаний, – сказала Анна, улыбаясь сквозь слезы, – и верю, что ничто исходящее из рук обоих моих покровителей не может принести несчастье бедной сиротке.

Она надела кольцо на палец и, взяв арфу, запела на игривый мотив следующую песенку, бывшую в то время в большой моде и неизвестно какими судьбами пробравшуюся в дикие пустыни Пертшира, прямо с какого-нибудь костюмированного бала при дворе Карла Первого:

Напрасно ты на звезды взор вперил,
Мудрец! Не там ищи своей судьбины:
Ответ найдешь в среде других светил,
Таится он в очах моей Мальвины.

Но берегись их долго созерцать!
Познав из них веления природы,
Рискуешь ты свой разум потерять,
А с ним навек лишиться и свободы!