Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

– Сын Тумана! – воскликнул Дальгетти. – Тут, брат, не туман, а чистая тьма… Ну, Ранальд… коли это твое имя… как же ты попал в кордегардию?.. То есть кой черт дернул тебя очутиться здесь?

– Тому причиной мое несчастье… и мои провинности, – отвечал Ранальд. – Знаешь ли ты рыцаря Арденворского?

– Знаю, человек он почтенный, – сказал Дальгетти.

– Но не знаешь ли, где он теперь находится? – спросил Ранальд.

– Сегодня постится в Арденворе, – отвечал посол, – а завтра собирался пировать в Инверэри… Если же он этого своего намерения не исполнит и замешкается, пропала моя голова.

– Так скажи ему, что просит его заступничества его злейший враг и его лучший друг, – сказал Ранальд.

– Лучше бы ты поручил мне обратиться к нему не с такой мудреной загадкой, – отвечал Дальгетти. – Сэр Дункан, сдается мне, до шуток не охотник.

– Трусливый саксонец, – сказал пленник, – так скажи ему, что я тот черный ворон, который пятнадцать лет назад налетел на его укрепленное гнездо и растерзал его детенышей; я тот охотник, что проник в волчье логово и задушил волчат… Я предводитель той шайки, что пятнадцать лет назад напала врасплох на Арденвор и убила его четверых детей…

– Ну, друг мой, коли тебе больше нечем похвастать перед сэром Дунканом, чтобы стяжать его милость, я лучше повременю и не стану соваться к нему с такими вестями; я замечал, что и звери питают злобу против тех, кто уничтожает их детенышей, тем более разумные существа и христиане никогда не простят умерщвления своего потомства… Но будь так любезен, поведай мне, с какого места ты напал на замок? По-моему, самый удобный для этого пункт – с восточного холма, называемого Друмснэб, пока не возведут на нем особого укрепления.

– Мы влезли на скалу по лестницам, сплетенным из ивовых веток, – сказал пленник, – нам спустил их человек из нашего же клана, который шесть месяцев прослужил в замке, чтобы только насладиться одной этой ночью безграничного мщения. Филин с криком летал вокруг нас, пока мы висели между небом и землей; бурный прилив бился о подошву утеса и разбил в щепки наш челнок, но ни один человек не дрогнул. Наутро там, где с вечера были мир и довольство, оставались лишь кровь да зола.

– Что и говорить, атака знатная; и придумано было хорошо, и выполнено ловко, Ранальд Мак-Иф. Тем не менее я бы напал на дом со стороны того холмика, что зовется Друмснэб. Но ведь вы ведете войну без всяких правил, Ранальд, воюете вы, по правде сказать, как скифские дикари, как турки, татары и прочие азиатские народы… Но какая же была причина этой войны, так сказать, teterrima causa[29 - Омерзительнейшая причина (лат.).] вашего нападения? Объясни-ка мне это, Ранальд.

– Мак-Олей и другие западные кланы так нас преследовали и теснили, что нам стало небезопасно на своих землях, – сказал Ранальд.

– Ага, – молвил Дальгетти, – об этих делах я уже как будто что-то слышал… Не вы ли это воткнули хлеб с сыром в рот человеку, у которого больше не было желудка, чтобы переваривать пищу?

– Значит, ты слыхал, – сказал Ранальд, – о том, как мы отомстили надменному лесничему?

– Да, кажется, что-то слыхал, – сказал Дальгетти, – и притом очень недавно. Славная была шутка набить хлебом рот мертвого человека; но все-таки это шутка грубая, дикая, не принятая в образованном обществе, и к тому же напрасная трата съестного. Во время осады или блокады видал я живых солдат, друг Ранальд, которым куда как нелишним был бы тот кусок хлеба, который ты дал в зубы мертвецу.

– Сэр Дункан напал на нас, – продолжал Ранальд, – и убил моего брата… его голова торчала на зубцах той стены, на которую мы лезли… Я поклялся отомстить; а такой клятвы я никогда еще не нарушил.

– Так-то так, – сказал Дальгетти, – ни один истинный воин не станет тебе перечить в том, что мщение – лакомый кусочек; но почему ты думаешь, что эта история может подвигнуть сэра Дункана хлопотать о твоем освобождении? Коли он захочет похлопотать, то разве о том, чтобы маркиз не просто тебя повесил за шею, а сначала переломал бы тебе кости колесом или резаком от плуга или как-нибудь иначе уморил бы тебя на пытке… Я что-то не возьму этого в толк; и будь я на твоем месте, Ранальд, я бы о себе не напоминал сэру Дункану и виду бы не подал, а попросту втихомолку удавился бы сам, как делали твои предки.

– А ты послушай, – сказал хайлендер, – ведь у сэра Дункана было четверо детей. Из них мы троих уложили кинжалами, а четвертая и теперь жива; и он дороже дал бы за это живое дитя, которое можно покачать на коленях, чем за те старые кости, которых не стоит тревожить, потому что не оживут они, сколько ни злобствуй… Стоит мне ему слово сказать, и этот день поста и сокрушения превратится для него в радостный праздник, и он захочет не похоронных молитв, а благодарственных. О, я это по себе знаю! Для меня мой Кеннет, что гоняется за бабочками на берегах Авена, милее тех десяти сыновей, что тлеют в сырой земле или питают собою хищных птиц!

– Я полагаю, Ранальд, – сказал Дальгетти, – что те трое молодцов, которых я видел там, на рыночной площади, подвешенными за шею наподобие вяленой трески, тебе тоже сродни приходятся?

Хайлендер помолчал и потом промолвил сильно взволнованным голосом:

– То были мои сыновья, иноземец… мои родные сыновья! Плоть от плоти моей… моя кровь… мои кости!.. И какие были быстроногие! Бежит как стрела… Стреляет – не промахнется… Никакой враг не мог с ними справиться, покуда Сыны Диармида не одолели их численностью… И зачем я хочу пережить их! Старый ствол легче перенесет вырывание с корнем, нежели обрубание своих прекрасных ветвей!.. Но надо воспитать Кеннета для мщения… Орел должен научить орленка когтить свою добычу… Ради него куплю себе жизнь и свободу ценой тайны, которую открою рыцарю Арденворскому.

– Тебе еще легче будет этого достигнуть, если поверишь свою тайну мне, – проговорил вдруг третий голос, вмешиваясь в беседу.

Все хайлендеры суеверны.

– Враг рода человеческого явился среди нас! – сказал Ранальд Мак-Иф, вскочив на ноги. Цепи его загремели, и он отпрянул как можно дальше от того места, откуда раздался голос. Его ужас заразил до некоторой степени и капитана Дальгетти, который забормотал на разных языках все заклинания, когда-либо им слышанные, но он ни одного не мог припомнить до конца и потому отделывался обрывками.

– Во имя Отца и Сына… как говорилось у нас в маршальской коллегии… Santisima madre de Dios…[30 - Пресвятая Матерь Божья… (исп.)] как, бишь, у испанцев… Alle guten Geister loben de Herren![31 - Всякое дыхание хвалит Господа! (нем.)] – сказано у царя-псалмопевца в переводе доктора Лютера…[101 - …в переводе доктора Лютера… – Выдающийся деятель Реформации Мартин Лютер (1483–1546) был переводчиком Библии с латинского языка на немецкий.]

– Полно вам причитать! – сказал тот же голос. – Хоть я пришел к вам и необычным путем, я такой же смертный, как и вы сами; а помощь моя может быть для вас очень существенна в вашем бедственном положении, коли вы не слишком горды, чтобы послушаться доброго совета.

Говоря это, незнакомец приоткрыл бывший с ним потайной фонарь, и при слабом его свете Дальгетти мог только рассмотреть, что новый и неожиданный их собеседник – человек высокого роста, в ливрейном плаще, какие он видел на прислуге маркиза. Первым делом капитан взглянул на его ноги, но не заметил ни раздвоенного копыта, которое шотландские легенды приписывают черту, ни лошадиной ноги, которую в Германии считают его необходимой принадлежностью. Тогда он спросил новоприбывшего, как он сюда попал.

– Кабы вы через дверь прошли, – сказал Дальгетти, – эти ржавые петли так визжат, что мы бы услышали; если же вы пролезли в замочную скважину, сами посудите, сэр, нельзя же вас считать живым человеком.

– Это мой секрет, – отвечал незнакомец, – я вам его не скажу, покуда вы не заслужите этого, сообщив мне некоторые из ваших тайн. Тогда я, может быть, соблазнюсь и выпущу вас той же дорогой, по которой сам пришел.

– Ну, значит, это не через замочную скважину, – сказал капитан, – потому что, если бы даже голову можно было в нее просунуть, панцирь ни за что не пройдет. Что до секретов, своих-то у меня нет, да и чужих немного. Но вы скажите, какие секреты вам хотелось бы знать, или, как говорил наш профессор Снуфлгрик в маршальской коллегии в Абердине: «Выскажись, дабы я познал тебя».

– Сначала я еще не вами займусь, – сказал незнакомец, наводя вдруг яркий свет на исхудавшее, одичалое лицо и изможденную фигуру хайлендера Ранальда Мак-Ифа, который, съежившись у самой стены подземелья, по-видимому, все еще сомневался, точно ли перед ним живой человек.

– Я вам кое-что принес, друг мой, – продолжал гость более мягким и примирительным тоном, – для улучшения вашей пищи. Если и суждено вам завтра умереть, это не причина, чтобы сегодня не пожить.

– Не причина! Вот уж вовсе не причина! – подхватил капитан Дальгетти, немедленно принимаясь разбирать содержимое небольшой корзинки, которую незнакомец принес под полой, между тем как хайлендер, из подозрительности или по равнодушию к пище, не обратил внимания на лакомые яства.

– За твое здоровье, друг мой! – сказал капитан, успевший проглотить порядочный кусок жареного козленка, прихлебывая из фляжки с вином. – Как твое имя, любезнейший?

– Мурдох Кэмпбел, сэр, – отвечал слуга, – я лакей маркиза Аргайла, а иногда состою в помощниках при буфетчике.

– Ну, так за твое здоровье, Мурдох! – сказал Дальгетти. – Коли произнести именной тост, это приносит счастье. А винцо-то это я узнаю: это калькавелло. Ну, почтенный Мурдох, беру на себя смелость сказать, что ты достоин быть старшим буфетчиком, потому что ты выказал себя в двадцать раз толковее своего принципала по части продовольствия честных джентльменов, попавших в беду. Хлеб да вода? Ну, не срам ли это! От такой пищи только дурная слава пойдет про маркизово подземелье… Но я вижу, тебе хочется потолковать с моим другом, Ранальдом Мак-Ифом. Не обращайте на меня внимания. Я отойду с корзинкой вон в тот угол, и у меня за ушами так будет пищать, что наверное ничего не услышу из вашего разговора.

Однако, невзирая на обещание, старый воин постарался ни слова не проронить из этой беседы, или, как он сам впоследствии выражался, «насторожил уши, как Густав, когда слышит, что отпирают ящик с овсом». Благодаря тесноте помещения он легко подслушал следующий разговор:

– Знаешь ли ты, Сын Тумана, что отсюда никогда не выйдешь иначе, как на виселицу?

– Те, кто был мне всего дороже, уже ходили этой дорогой, – отвечал Мак-Иф.

– Так ты ничего не хочешь сделать, чтобы избежать этого пути? – продолжал посетитель.

Перед тем как ответить, пленник перевернулся, извиваясь в своих цепях.

– Многое сделал бы, – молвил он наконец, – не ради себя, но ради тех, кого оставил в лощине Стратхэвен.

– А что бы ты сделал во избежание смертного часа? – спросил опять Мурдох. – Мне нет дела до того, что тебя заставляет дорожить жизнью.

– Все сделаю, что может сделать человек, не роняя своего человеческого достоинства.

– Ты считаешь себя человеком, – сказал Мурдох, – а сам действовал как волк.

– А все-таки, – отвечал разбойник, – я такой же человек, какими были мои предки. Пока мы жили под кровом мира, мы были как овцы; но вы сорвали этот кров и теперь зовете нас волками. Воротите нам сожженные хижины, отдайте умерщвленных детей… наших вдов, уморенных вами голодом… Соберите с виселиц и с шестов изуродованные тела и побелевшие черепа наших родичей… сделайте, чтобы они ожили и благословили нас, – тогда мы будем вашими слугами, вашими братьями… а до тех пор пусть смерть, и кровь, и обоюдная вражда опустят между нами черный покров.

– Так ты ничего не сделаешь, чтобы купить себе свободу? – сказал Мурдох.

– Все сделаю… только не назовусь другом вашего племени, – отвечал Мак-Иф.

– Очень нам нужна дружба бандитов и разбойников! – сказал Мурдох. – Еще захотим ли мы ее принять! А я желаю знать от тебя, в обмен за свободу, куда девалась дочь рыцаря Арденворского и где она теперь?

– Вероятно, затем, чтобы выдать ее замуж за одного из нищих родственников вашего великого вождя? – сказал Ранальд. – Знаем мы, как это делается у Сынов Диармида! До сих пор в долине Глен-Орк не замолкли крики негодования против насилия, учиненного над беспомощной девочкой, которую ее родные везли ко двору своего государя. Чтобы защитить ее, проводники были вынуждены запрятать ее под котел и дрались вокруг него до тех пор, покуда ни одного не осталось в живых. А потом девочку привезли в этот самый замок и выдали замуж за брата Мак-Калемора, и все ради ее богатого наследства![32 - Это случилось с наследницей колдерского клана: ее похитили вышесказанным способом и потом выдали замуж за сэра Дункана Кэмпбела. От этого брака пошли кавдорские Кэмпбелы. – Примеч. авт.]