Бироновщина

– А что онъ, зд?шнiй или москвичъ?

Яковлевъ расхохотался.

– Не зд?шнiй онъ и не москвичъ, а разумникъ всесв?тный, родомъ же итальянецъ и жилъ слишкомъ дв?сти л?тъ до насъ. Столь мудраго государственнаго мужа еще не бывало, да врядъ ли когда и будетъ.

– Такъ не его ли поученiя наши господа вм?ст? по вечерамъ и читаютъ?

– Весьма возможно. Ну, да все это, братецъ, не твоего лакейскаго ума д?ло! – спохватился тутъ секретарь. – Ступай.

Догадка Самсонова была совершенно в?рна. Волынскiй и его сообщники сообща изучали и обсуждали политическiя сочиненiя Макiавелли (1469–1527), особенно его знаменитое "Il principe" ("Правитель"), а также сочиненiя голландца Липсiя (1547–1606) и н?которыхъ мен?е изв?стныхъ политиковъ Западной Европы. Одни сочиненiя читались въ русскомъ перевод? (какъ напр. "Политическiя ученiя" Липсiя въ перевод? или, точн?е, въ перед?лк? iеромонаха Кохановскаго), другiя – въ оригинал?; причемъ, за недостаточнымъ знанiемъ Волынскимъ иностранныхъ языковъ, его шуринъ Еропкинъ переводилъ прочитанное тутъ же по-русски. Татищевъ въ свою очередь знакомилъ прiятелей съ своей рукописной еще тогда "Исторiей Россiйской", которая, указывая на "поврежденiе нравовъ" русскаго народа, давала возможность проводить параллель между русскимъ государствомъ и иностранными.

Слыша эти чтенiя и разсужденiя по ихъ поводу только мимолетно и урывками, Самсоновъ, при своемъ научномъ нев?жеств?, не могъ, конечно, вынести изъ слышаннаго сколько-нибудь ясное представленiе о томъ, что такъ занимаетъ собес?дниковъ. Но, обладая наблюдательностью и природною сметкой, онъ догадывался, что эти горячiя пренiя происходятъ не-спроста.

– Вотъ какъ польскiе сенаторы живутъ, зам?тилъ однажды Волынскiй: – ни на что не смотрятъ, все-то имъ можно. Самъ круль ихъ не см?етъ ни чего сд?лать польскому шляхтичу; а y насъ что? Всего бойся, даже за доброе д?ло берись съ опаской да съ оглядкой, а в?рн?е вовсе за него не приступай. Отчего все наше неустройство? – Отъ того, что сильные мiра сего не знаютъ узды своему произволу. Дворъ и барство безм?рно роскошествуютъ, тратятъ не свои только, но и казенные доходы безотчетно, какъ воду. А купечество прит?сняется, раззоряется; крестьяне изнываютъ подъ непосильными работами и незаконными поборами; законы наши противор?чатъ одинъ другому. Не даромъ y народа сложилась пословица: "законъ – что паутина: муха завязнетъ, а шмель проскочетъ". Судьи наши крючкотворствуютъ въ пользу того, отъ кого имъ больше посуловъ. Охъ ужъ эти посулы!

– Гр?хъ сладокъ, а челов?къ падокъ, – отозвался одинъ изъ прiятелей. – Однакожъ и этакiй гр?шникъ охотно поможетъ ближнему въ б?д?. Душа y русскаго челов?ка все же еще не совс?мъ заглохла.

– Душа, а не сов?сть. Сов?сть y большинства – что палка: когда нужно, онъ на нее упирается, а когда ея не нужно, онъ ставитъ ее въ уголъ. Испортились мы теперь, русскiе люди: мы другъ друга ?димъ и сыты бываемъ!

– Все отъ нашего великаго нев?жества и скудоумiя.

– Отъ нев?жества – да, но не отъ скудоумiя. Русскiй челов?къ отъ натуры ни мало не скудоуменъ. Оттого-то y меня сердце такъ и сосетъ обида. Перв?е всего намъ должно просв?тить себя отъ темноты: для воеводъ и прочихъ гражданскихъ чиновъ нужна высшая школа – университетъ; для духовенства – духовная академiя; для разночинцевъ – низшiя школы; для крестьянъ – школы грамотности.

– Но в?дь вы, Артемiй Петровичъ, еще года четыре назадъ подали въ генеральное собранiе кабинета министровъ свои препозицiи объ экономическихъ нуждахъ Россiи?

Волынскiй глубоко вздохнулъ и поднялъ глаза кверху.

– Подалъ, – и все какъ въ воду кануло: самовластью куда повадн?е въ мутной вод? рыбу ловить. Такъ вотъ, господа, дабы обуздать самовластье, мною составленъ нын? генеральный прожектъ на иной фасонъ. Шляхетство должно быть тоже допущено къ участiю въ управленiи государствомъ по свободному изъ своего корпуса выбору. Въ верхнюю палату – сенатъ – выбирались бы люди фамильные, родословные; въ нижнюю палату – отъ шляхетства средняго и низшаго…[3 - Кром? своего генеральнаго проекта о новомъ государственномъ стро?, Волынскимъ было написано еще н?сколько разсужденiй: «О гражданств?», «О дружб? челов?ческой», «Какимъ образомъ судъ и милость государямъ им?ть надобно» и другiя.]

– Прости, мой другъ, – прервалъ Артемiя Петровича Еропкинъ. – Надумано все это прекрасно; но не есть ли то н?кiй обманчивый фантомъ? Гд? мы возьмемъ сейчасъ учителей для твоихъ высшихъ и низшихъ школъ? Гд? мы наберемъ теперь же просв?щенныхъ людей хоть бы на высшiя должности?

– На первое время мы будемъ посылать для сего недорослей изъ знатныхъ фамилiй въ заграничныя школы, гд? бы они подготовлялись къ поприщу государственности и къ подвигамъ отчизнолюбiя, какъ д?лывалъ уже то незабвенной памяти царь Петръ Алекс?евичъ.

– А Биронъ со товарищи, ты думаешь, такъ вотъ и попустятъ твои конъюнктуры? Они в?дь тоже выдаютъ себя за рад?телей о благ? общемъ и слав? монаршей.

– Съ ними я буду им?ть, в?стимо, не малую прю. Ну, а станутъ они намъ поперекъ дороги, – продолжалъ Волынскiй, и глаза его засверкали фанатическимъ огнемъ, – такъ мы вс?хъ ихъ выметемъ одной метлой!

– Ты все забываешь, другъ милый, что они за спиной государыни, какъ за каменной ст?ной.

– Особа ея величества для меня священна. Но y меня изготовляется для государыни еще особая промеморiя, которая, кр?пко над?юсь, возым?етъ свое д?йствiе. Въ записк? сей я вывожу на чистую воду вс? ихъ подвохи и вымыслы, и въ чемъ ихъ закрытая политика состоитъ.

– Эхъ, Артемiй, Артемiй! Какъ звался, бишь, тотъ юный безумецъ, что привязалъ себ? на спину восковыя крылья и взлет?лъ къ солнцу, да упалъ внизъ и разбился до смерти? Икаръ, что ли? Ты давно уже не юнецъ, а боюсь, такой-же Икаръ; не растопились бы на солнц? твои восковыя крылья! Недруги твои не дремлютъ и постараются тебя погубить.

– Ну, что-жъ, – воскликнулъ Артемiй Петровичъ. – Господь Богъ, Вседержитель и Сердцев?децъ, видитъ мое сердце. Для блага своего народа я готовъ и голову на плаху сложить. Таковъ моей натуры чинъ и складъ. Но мы съ ними еще до посл?дняго поборемся, и кто кого въ конц? концовъ одол?етъ, – бабушка еще на-двое сказала.

Въ это время въ кабинетъ робко заглянула нянюшка, ведя за руку четырехл?тняго сыночка хозяина.

– Не погн?вись, батюшка, – заговорила она, – но въ д?тской птенчику твоему слышенъ былъ отсюдова твой зычный голосъ, и онъ ни за что, вишь, не давалъ уложить себя въ кроватку, докол? твоя милость не благословитъ его.

– Золотой ты мой мальчикъ! поди сюда, поди! – съ необычною y него н?жностью подозвалъ къ себ? мальчугана отецъ.

Взявъ его кудрявую головку въ об? руки, онъ поц?ловалъ его и зат?мъ ос?нилъ крестнымъ знаменiемъ.

– Счастливъ ты, сыночекъ, что такого отца им?ешь. И самъ ты, уповаю, станешь разъ тоже усерднымъ ревнителемъ объ истинной польз? отечества; въ семъ упованiи я почерпаю бодрость и силу. Ну, ступай теперь съ Богомъ, и спи себ? спокойно: отецъ твой бодрствуетъ за тебя и за всю нашу родную матушку-Русь.

Самсоновъ, который былъ свид?телемъ этой сцены, глубоко умилился сердцемъ.

"Пусть онъ иной разъ и не въ м?ру крутъ и суровъ съ нами, своими рабами, – подумалъ онъ. – Но онъ любитъ свой родной народъ, готовъ жизнь свою за насъ отдать, – и это ему не за такiе еще гр?хи зачтется! Только какъ-то еще выгоритъ его записка?"

Узналъ о томъ Самсоновъ уже въ одинъ изъ ближайшихъ дней. Съ утра отправясь съ докладомъ въ Зимнiй дворецъ, Волынскiй возвратился оттуда самъ не свой. Сорвавъ съ себя орденскую ленту, онъ не далъ Самсонову даже снять съ него форменный кафтанъ, а крикнулъ:

– Яковлева!

Когда тутъ старшiй кабинетъ-секретарь появился въ дверяхъ, Артемiй Петровичъ подступилъ къ нему съ сжатыми кулаками и обрушился на него съ позорн?йшимъ обвиненiемъ:

– Криводушный ты челов?къ, Іуда-предатель! Я тебя въ люди вывелъ, къ себ? приблизилъ, на груди пригр?лъ, а ты, зм?я подколодная, меня же кусаешь, брызжешь на меня своей ядовитой слюной!

Тотъ стоялъ передъ разсвир?п?вшимъ начальникомъ ни живъ, ни мертвъ, и лепеталъ поб?л?вшими губами:

– Да дерзнулъ ли бы я, ваше высокопревосходительство, предпрiять что-либо противъ васъ, моего главнаго куратора? Служилъ я не щадя силъ, старался всегда съ пунктуальностью выполнять начальственныя предначертанiя… Самъ Богъ – мой свид?тель…

– Молчать! Еще имя Бога, безбожникъ, берешь въ свои нечистыя уста! – прервалъ его Волынскiй и замахнулся уже рукой, но тотчасъ опустилъ опять руку.

– Не хочу и рукъ марать о такую гадину!

– Зав?ряю же ваше высокопревосходительство, что я ничему не причиненъ… У меня и думано ничего такого не было. Наклепалъ, знать, на меня Эйхлеръ, либо де-ла-Суда…

– Молчать, говорю я! – гаркнулъ еще громче Артемiй Петровичъ и ногой притопнулъ. – Ты, мерзавецъ, радъ и на своихъ товарищей взвести свои собственныя провинности, потопить ихъ за то, что служатъ они мн? честно и неподкупно. Я подалъ нынче государын? записку о новомъ государственномъ устройств?, а она мн? въ отв?тъ, что таковая ей уже доподлинно изв?стна, что сочинялась она y меня на тайныхъ ночныхъ сборищахъ неблагомыслящими людьми. Когда же я сталъ допытываться, кто посм?лъ выдать о моихъ ночныхъ собранiяхъ и воровскимъ манеромъ списать ту записку, – государыня не сочла нужнымъ скрыть отъ меня, что получила списокъ отъ графа Остермана, а Остерманъ отъ тебя. Стало-быть, ты – креатура Остермана и присяжный врагъ своего народа. Себя я усп?лъ очистить передъ ея величествомъ отъ лживыхъ нареканiй; она вняла моимъ добрымъ побужденiямъ и об?щала принять ихъ въ соображенiе. Тебя же, сударь мой, за твои ковы и шиканы она отдала мн? въ руки: какъ за благоразсужу, такъ съ тобой и поступилъ бы.

Предатель повалился въ ноги начальнику и, всхлипывая, обхватилъ его кол?ни.

– Ваше высокопревосходительство! кормилецъ мой, рад?лецъ! Каюсь: гр?хъ попуталъ… Но его сiятельство графъ Андрей Иванычъ об?щалъ обезпечить меня потомъ довольственною жизнью на весь в?къ… Въ разсужденiе великаго искушенiя и многочисленнаго семейства нашло н?кое помраченiе ума… Пощадите!

Артемiй Петровичъ съ гадливостью оттолкнулъ ногой пресмыкающагося.

– Прочь! Не ради тебя самого, а только ради твоего семейства я, такъ и быть, тебя пощажу. Но чтобы въ Петербург? и духу твоего уже не было! Сегодня же сбирай свои пожитки, а завтра, ч?мъ св?тъ, отправляйся на постоянное жительство въ Выборгъ… Самсоновъ! выведи его вонъ.

Не ожидая ужъ, пока молодой камердинеръ поможетъ ему подняться, отставленный секретарь вскочилъ съ полу и выскользнулъ въ дверь.

XII. Попугай мадамъ Варлендъ

Третью ночь уже подъ рядъ Марта, эстонка-камеристка баронессы Юлiаны, мучилась зубною болью. Пом?щалась она за занав?ской въ маленькой передней къ спальнямъ своей госпожи и Лилли. Привыкнувъ въ деревн? вставать спозаранку, Лилли и теперь спала подъ утро чуткимъ сномъ. И вотъ, еще до разсв?та (д?ло происходило въ первой половин? ноября), ее разбудили сдавленные стоны изъ передней. Она прислушалась.

"Да это Марта! В?рно, опять зубы… Какъ бы помочь ей? Пойти, посмотр?ть…"

Спичекъ тогда еще не было изобр?тено, и огонь выс?кался огнивомъ изъ кремня. А такъ какъ такое добыванiе огня было довольно м?шкотно, то въ спальняхъ на ночь, обыкновенно, зажигался ночникъ. Такой же ночникъ гор?лъ и y Лилли. Съ ночникомъ въ рук?, въ одной сорочк? да въ туфелькахъ, она прошла въ переднюю и отодвинула занав?ску передъ кроватью камеристки.

– Что, Марта, зубы теб? все спать не даютъ? – спросила она ее участливо по-эстонски.