Две столицы России. Сборник эссе и рассказов

– И мне… – согласилась Нина, но тут же хитро улыбнулась и добавила: – Зато папа разрешает. Гляди!

И она как фокусник достала откуда-то пару монет.

– На одно хватит.

Женя глядела на деньги в руке Нины и думала лишь о том, что, съев мороженое, она обманет маму, а маму обманывать она не умела и не хотела. И потому даже пломбир, съеденный вот так, тайком, был бы не таким вкусным, как если бы его разрешила съесть мама.

Женя тяжело вздохнула и собралась уже сказать об этом Нине, как вдруг что-то случилось.

Нестерпимо громко треснуло на другой стороне улицы, блеснула жуткая вспышка, и вокруг засвистело и засекло по булыжной мостовой каким-то крошевом. Тут же треснуло еще чуть дальше по улице, еще и еще, а Женя стояла и не понимала, что происходит. Всё было как в мутном непонятном сне. Она вдруг отчетливо и во всех подробностях увидела, как белый халат мороженщицы окрасился красным и та, прямо со своей картонкой, без единого звука, навзничь валится прямо на тротуар и лежит, неподвижно уставившись на очередь за пивом. А в очереди провалы: вот только что все стояли плотно друг за другом, и уже то тут, то там не хватает людей. Грохнуло еще, и Женя увидела, как мужчина в белом костюме и шляпе, роняет полную кружку и нелепо оседает прямо под ларек и его брюки темнеют от разлитого пива. Снова громко треснуло, и на другой стороне улицы медленно и нехотя обрушился кирпичный дом и стекла брызнули из разбитых окон прямо на мостовую. Кажется, кричали люди, но Жене казалось, что она оглохла, в уши будто набили ваты, она потрясла головой и увидела, как неподалеку лежит мужчина в военной форме и отчаянно машет ей рукой. Она вгляделась в его лицо и вдруг поняла, что он кричит ей два простых слова: «Девочка, ложись!» Но Женя помотала в ответ головой и сказала, не слыша своего голоса:

– Я не могу, у меня платье… Мама заругает.

А военный уже подскочил, и грубо и сильно повалил прямо на усыпанную каменной крошкой мостовую и горячие булыжники под ладонями напомнили о лете, безнадежно потерянном в этот невозможный и жуткий день.

И тут Женя вспомнила о Нине. Лёжа, она покрутила головой, отыскивая ее, и тут же увидела. Она лежала совсем рядом, не мигая смотрела запорошенными песком глазами в небо, а в уроненной руке между пальцами блестели монеты.

И тут Женя закричала.

Зарево над городом

Вот уже четвертый день Женя не ходила в школу. После обстрела у Кировского завода она была невредима, ни одной царапины не было на ней, но врач, делавший осмотр, велел несколько дней не пускать ее на занятия. Наверно, еще неделю назад Женя обрадовалась бы этому, но только не сейчас. Она вспоминала Нину и никак не могла поверить, что ее больше нет, и они никогда больше не увидятся в школе, и никогда уже подруга не предложит ей съесть одно мороженое на двоих тайком от их мам. Немного отвлечься от этих страшных мыслей ей помогал Васька, который сидел у нее на коленях и подаренная папой книжка. В книжке помимо повествования были чудесные картинки. Всё это уносило Женю на далекий остров, полный интересных приключений и таинственных происшествий. К тому же в субботу после уроков к ней зашел весь ее класс вместе с учительницей, но веселиться девочки не могли, будто боясь потревожить память погибшей одноклассницы. Они немного поиграли с Васькой, посмотрели картинки в книге «Таинственный остров», потом попили чаю и ушли.

Мама запретила бабушке причитать, но та забывала, то и дело начинала вздыхать, креститься и всхлипывать. Потом обрывала себя, подходила к Жене, и прижимала ее голову к своей груди. Гладила, повторяла: «Ну, ничего, ничего, всё образуется» и оставляла ее в покое. Что могло образоваться, Жене было непонятно, но расспрашивать бабушку она не хотела, и все это так и повторялось раз за разом.

…Женя ждала своей очереди в уборную, стоя в большой кухне – кухня служила одновременно и прихожей, сюда вела общая дверь с черной лестницы, в кухне же сходились все двери комнат их коммунальной квартиры. У своего керогаза возилась тетя Капа и делилась с мамой, моющей посуду, новостями:

– …У Исаакия пушки зенитные вчера стреляли. Говорят, немецкие разведчики летали. На стенах малюют надписи «бомбоубежище». У нас одно рядом, через несколько домов, во дворе. Ой, что-то будет…

– Известно, что, – отвечала мама, гремя посудой в мойке, – война идет.

– Ты-то, что ли, оклемалась? – спросила тетя Капа.

– Что мне сделается, – будто бы равнодушно пожала плечами мама. – На работу завтра выхожу, насиделась дома.

– И как там у вас, на почте? Много писем?

– Хватает.

– А твой пишет?

Мама не успела ответить: с улицы раздался вой сирен.

Из уборной, сопровождаемый грохотом спущенной воды, вышел Аарон Моисеевич.

– Что случилось? – спросил он. Мама бросила недомытую посуду и скомандовала:

– Быстро одеваться. Это воздушная тревога.

– А как же… – Женя кивнула на дверь в уборную, но мама перебила:

– В бомбоубежище сходишь. Живо одеваться!

Из двух своих комнат выглянули Чижовы. Мама скомандовала:

– Берите только документы и живо во двор!

Все засуетились – маме доверяли все жильцы коммунальной квартиры, уж она-то повидала всякого во время работ под Лугой.

По лестнице спускались все вместе, по-соседски, стараясь не отрываться и не отставать. Женя несла Ваську на руках. Во дворе пришлось немного постоять, дожидаясь Аарона Моисеевича. Сирены выли волнами, то затихая, то ревя в полную мощь и тут же, перекрывая эту какофонию, стало слышно в небе гул моторов.

– Летят! – ахнула тетя Капа, задирая голову к квадрату неба.

– Аарон Моисеевич! – позвала мама старика и он появился из двери, запыхавшийся и бледный от страха. Все двинулись на улицу, смешиваясь с ручейками жильцов из других квартир. Кто-то причитал, кто-то плакал, звал маму малыш на руках у подростка.

Когда вышли на Герцена, в небе уже реяли черные тени фашистских самолетов. Люди торопливо стекались в арку дома, на котором была намалевана белой краской стрелка и надпись «Бомбоубежище».

В убежище было сумрачно и пахло свежей известкой. Не успели Женя с бабушкой и мамой найти себе место, как глухо раздались удары бомб.

– Где это? – спросил испуганно кто-то и ему тут же ответил из противоположного угла убежища молодой голос:

– У Московского вокзала. Известное дело, сначала по вокзалам бьют, чтоб отрезать пути…

– Тихо ты, специалист! – оборвал его седоволосый дедок. – Опосля поговоришь, коли захочется.

После этого все сидели тихо, с ужасом прислушиваясь к тяжким ударам. Среди них были слышны высокие голоса наших зениток.

Нашли три места, бабушка и мама сели, а Женя пошептала на ухо маме, что хочет в уборную. Мама забрала у нее Ваську, обежала глазами подвал и кивнула в сторону:

– Вон дежурная, подойди к ней.

Женя подошла к женщине в милицейской форме и вполголоса объяснила, что ей нужно. Та показала рукой в отгороженный угол, где стыдно и просто стояло обыкновенное ведро. Женя с сомнением посмотрела на него и обернулась на дежурную. Женщина пожала плечами и добавила:

– Не стесняйся, я покараулю.

Женя посмотрела на низкий потолок, в надежде, что бомбежка скоро закончится, но звуки разрывов так же мерно и жутко грохотали, и она поняла, что переждать не получится.

Кое-как закончив со своим невеликим делом, Женя как можно тише стала пробираться к своим. Ей было ужасно неловко и казалось, что на нее все смотрят. Не глядя по сторонам, она добралась до мамы с бабушкой, села на скамью и взяла у мамы Ваську. Кот волновался и время от времени порывался сбежать, но Женя крепко держала его, поглаживая по спинке и за ушами. И если в обычное время это ему очень нравилось, то сейчас он всё никак не мог успокоится, вздрагивал, вертел головой и коротко мявкал. Женю сморило от усталости и волнения, она задремала и проснулась от непонятных звуков. Это звучали фанфары отбоя. Женя вдруг поняла, что Васьки у нее на руках нет, сердце у нее упало, но она тут же увидела его на руках у мамы. Та покачала головой:

– Так бы и убежал он от тебя, соня.

Женя приняла кота, зарывшись лицом в его шерстку, и за все эти дни после гибели Нины слабо улыбнулась.

Когда выбрались из убежища и вышли на улицу Герцена, сразу увидели в просвете домов дымы от пожаров. В городе выли сирены пожарных машин и ветер доносил тяжкий запах гари. И небо полыхало жутким оскалом огромного зарева: горели Бадаевские склады.

Огонь с неба

Сегодня было как-то особенно зябко и даже первые снежинки кружились в стылом воздухе, а кирпичные обломки разбомбленного два дня назад дома были припорошены, будто торт, на который насыпали сахарной пудры. Женя аккуратно обогнула разбросанные кирпичи, поравнялась со своим домом и вошла в арку, ведущую во двор. Навстречу, выдвинувшись из полумрака, кто-то шел. Женя испуганно шарахнулась в сторону, но тут же узнала Саньку из квартиры выше.