Золотой век человечества – что было, то и будет. Психологическое исследование

Поэтому беспомощность, как изначальная и полная свобода, есть привилегия обладания всеми возможностями развития, привилегия предрасположенности к освоению разных вариантов взаимодействия с окружающим миром. Одновременно это – открытость для действия некой внутренней силы. Новорожденный беспомощен лишь с точки зрения его сиюминутного существования в земных условиях. Но он никак не беспомощен в некоем принципиальном для творчества отношении. Скорее наоборот, только на данном этапе жизни младенец свободен в той максимальной мере, которая всегда желательна, но редко достижима, для любого творца.

Детская беспомощность обеспечивает младенцу состояние всех возможностей – своего рода свободную площадку для взлета в любом направлении, а также наличие в этот момент максимальной открытости и действенности всех творящих возможностей.

В одном из рассказов В. Шишкова сторож зоопарка, слушая спор ученых о происхождении видов, степени родства человека с обезьяной, вдруг заявляет: обезьяна родит только обезьяньего детеныша, баба способна родить кого угодно. Можно продолжить мысль мудрого сторожа: из рожденного обезьяной обязательно вырастет обезьяна; из рожденного женщиной может вырасти и тот, кто сохранит способность слышать Господа, и тот, кто сумеет найти общий язык с волками; и самое гуманное, и самое свирепое из всех существ, живущих на земле.

Удивительная ситуация: младенец аутичен, погружен в себя, как бы отгорожен от внешнего, не способен адекватно понимать взрослых – а процесс психического самотворения под условия новой жизни идет внутри него полным ходом, и все строится «на века», построенное уже не разрушишь. Но вот пришло осознание своего бытия, появился полный контакт с воспитателями, и сразу: стоп! Будто сломались прежние механизмы самосозидания. Все в этом процессе становится мельче, поверхностнее – если и появляется какое-то новое личностное образование, то оно оказывается непрочным, легко поддающимся перестройке. Существует фатальная предопределенность личности взрослого переживаниями и опытом раннего детства. Показательно в этом отношении выражение Л. Н. Толстого: «От пятилетнего ребенка до меня – один шаг; а от пятилетнего до рождения – пропасть». Что в этой пропасти происходит, какие силы там действуют?

Если ребенок что-то не успел обрести в этой «пропасти», то опоздал и отстал от социума навсегда. Если приобрел не то, что, как потом оказалось, необходимо в жизни, – в зрелом возрасте не переделаешь. Маугли, выросшему среди животных, стать полноценным субъектом социальной жизни невозможно.

Следовательно, у еще не овладевшего сознанием и не ставшего личностью младенца есть некая особая способность к самотворению, строительству психики в соответствии с требованиями жизни. За состоянием всех возможностей стоит определенная, присущая только человеку сила, которая и позволяет ему в раннем возрасте овладевать адаптационными высотами в любом направлении. Эта сила почти перестает действовать, когда ребенок меняет ориентацию и оказывается во власти внешнего, когда им овладевают разум и другие личностные качества. Точно так же утратили когда-то свои исходные возможности люди золотого века, свернув, по подсказке искусителя, на путь познания и уверовав в разум больше, чем в Бога.

Ребенок неразумен, но он имеет некую особую способность глубинного и целостного видения каждого события. Для апостола Павла это – нечто подобное уму Христа, со всеми известными нам из Евангелия его возможностями. Если и дальше следовать библейским мотивам (и аналогиям между ранним детством человека и золотым веком – детством человечества), можно предположить наличие у младенца связи с тем миром всезнания, из которого он пришел, – где все всегда известно и понятно, где не нужно мыслить, анализировать, сравнивать. Это позднее мы научим ребенка копаться в деталях происходящего, противопоставлять одно другому, создавать строгие логические схемы и подавим усвоенными формами мышления его исходную способность.

По наблюдениям Л. С. Выготского, младенец убежден, что таким же, как у него, «всезнайством», способностью понимать все без слов и разъяснений обладают и взрослые. Например, в 1,5–2 года он может обращаться к родителям, когда ему что-то нужно, одним лишь словом «пожалуйста», не заботясь о том, чтобы уточнить, что он хочет. Ребенок убежден, что все его желания родителям известны (т. 4, с. 316).

Пока каналы души ребенка свободны, он способен на то, в чем взрослые уже беспомощны. Например, ему доступна особая способность интуитивного постижения мира. По наблюдениям К. Юнга, «детям свойственно жуткое качество – инстинктивно чуять личные недостатки воспитателя. Они лучше, чем хотелось бы, чувствуют правду и ложь» (169).

По этому же поводу сетовал известный иллюзионист Эмиль Кио: «Для нас, иллюзионистов, самый “страшный” зритель – дети. Они очень часто догадываются о механизме фокуса. Дети не обременены высшим образованием, законами физики… Любую проблему они решают элементарно. Однажды после представления ко мне подошел мальчик и передал пухлую тетрадку, в которой описал механизмы всех моих фокусов. Представляете, на семьдесят процентов угадал! Если же расспросить после моего представления две тысячи взрослых, они вам дадут две тысячи решений – исходя из своего образования, личного опыта и субъективного мнения. Безнадежное дело! Ну, может быть, один только ответ будет правильным».

Опытные педагоги из своего опыта знают об интуиции детей, существующей в активном состоянии до того, как сложится их способность к логической аргументации и словесному выражению мыслей. Она лучше любого интеллекта позволяет им чувствовать и различать почти недоступное будущему рассудочному познанию. «Люди солнца» из рассказа Достоевского, как мы помним, всё понимали без лишних слов.

Золотой век не знал нынешней языковой разделенности людей. Видимо, это характерно и для младенца. Показательно становление речи ребенка. При нормальном развитии младенцы начинают лепетать в возрасте пяти месяцев. На этой начальной фазе они произносят самые разные звуки, но, по утверждению ряда авторов, очень похожие на звучание всех имеющихся языков мира. Глухие от рождения дети тоже проходят через эту фазу, хотя они никогда не слышали ни одного слова. «К концу первого года жизни первая фаза заканчивается, и лепет ребенка постепенно переходит в разговорную речь, которую нормальный ребенок все время слышит вокруг себя» (11, 176). То есть усвоение опыта имеет место, но не оно является механизмом психического развития. В нем младенец находит лишь некий частный вариант (образец) этого развития.

Как и у людей золотого века, у младенца нет страха перед смертью, связь с иным миром позволяет ему ощущать себя «почти бессмертным». Он будто бы знает что-то неизвестное (точнее – забытое, вытесненное из сознания) взрослым о далеких началах и бесконечном продолжении существования человеческой души. Еще Фрейд заметил, что бессознательное в человеке ведет себя так, будто оно бессмертно. Если выйти за пределы психоаналитической терминологии, можно сказать более обобщенно: все изначальное в ребенке, еще не порабощенное сознанием и разумом, чувствует свое бессмертие. Отсюда – нередкие проявления у детей повышенной готовности к самоубийству, особенно при появлении каких-либо обид. Они, будто наслушавшись рассказов о «жизни после смерти», не прочь посмотреть сверху на то, как обидчики станут переживать их потерю, чувствовать вину перед ними и сожалеть о своих действиях.

Показательны роль и место любви в жизни младенцев. Видимо, они, как и люди золотого века, пребывают в Царстве любви. Любовью должен жить человек, чтобы сохранить свое подобие Богу, поддерживать единство с Ним и всеми его творениями. Так жили люди золотого века, с такой установкой приходит в этот мир и новорожденный. Любовь – это нечто самое истинное, что чувствует (еще в утробе матери) и в чем остро нуждается нарождающееся человеческое существо. Способность любить изначальна в человеке и сущностна для него.

Младенец подобен людям золотого века и в том, что чувствует себя родным существом для природы. Причем не только физически, но и духовно – на каком-то невидимом и непонятном разуму уровне.

Известно, злая собака не тронет младенца, он смело подходит к ней, треплет ее – порою совсем не безобидно. Не укусит его и змея. Еще древнекитайский мудрец Лао-цзы, говоря об изначальном единстве человека с природой, замечал: «Младенца не ужалят ядовитые змеи». Даже ступни малолетнего ребенка приспособлены к свободному передвижению по жесткой, не асфальтированной природной стерне. Он не чувствует колкости неровностей почвы, мелких камней, стеблей скошенной травы. Существует даже убеждение, что изначально детям дана способность понимать язык животных.

Киплинг близок к истине в своей фантастической истории о том, как беспомощный человеческий детеныш Маугли, оказавшись в джунглях, нашел любовь и поддержку в волчьей стае, у медведя Балу, пантеры Багиры. А затем стал признанным лидером животного мира джунглей. Нам непонятно, почему звери не съели младенца по имени Маугли. Хотя любой звереныш – прекрасная пища для них. Нередко даже свой собственный. Известно, например, что самка белого медведя вынуждена прятать потомство от самца.

Что-то недоступное нашему пониманию чувствуют звери в человеческом детеныше. Он «свой» для всех природных существ, даже находящихся между собой в неприязненных отношениях (например, для собаки и кошки, волка и медведя). Они как бы чувствуют в нем нечто высшее, призванное, по определению Библии, «владеть» природой. Единство с природой обеспечивается также абсолютной естественностью малолетнего ребенка, господством любви в его натуре, отсутствием в поведении агрессивности и лживости.

Только с годами, пройдя начальную школу приобщения к цивилизации, ребенок отрывается от природы, становится для нее чем-то искусственным, представляющим уже иной мир, поэтому чуждым и даже враждебным. Да и сам он начинает видеть со стороны природы главным образом угрозы своей безопасности. Повзрослевшего ребенка родители, а затем и многочисленные учителя «безопасной жизнедеятельности» уже вынуждены учить, как вести себя в этой «страшной и жестокой» природной среде, – не подходить к собаке, остерегаться змей, диких животных, бояться темного и чужого леса, стихийных природных явлений. Прав М. М. Пришвин: любить природу – это духовное состояние (121).

Уже стало традицией считать, что детству, как и золотому веку, присущи лучшие человеческие качества. Общим местом является признание изначального присутствия в ребенке некой внутренней красоты. Он – интегральный образ всего лучшего в человеке. «Дети – цветы жизни», «дети как ангелы», «ребенок изначально добр» – весьма распространенные суждения. По христианской традиции ребенок рассматривается как образец чистоты и безгрешности. Детей до семи лет даже не исповедуют, ибо считается, что они внутренне непорочны. В Японии дитя уподобляется чему-то неземному, в нем видят воплощенный священный дух. Дети способны достучаться до наших сердец и своей внутренней чистотой освободить от скверны. Им дано почти мгновенно возрождать то чувство любви, которое в повседневной суете нами уже утрачено. В общении с ребенком невольно хочется быть естественным и искренним. Дети привлекательны для нас, потому что не имеют свойственной взрослым важности самого себя, у них отсутствует Эго. Поэтому у взрослых нет и власти над их внутренним миром.

Она, как дети малые, невинна,
И у меня над нею власти нет,

– говорит Мефистофель о Гретхен в поэме Гете.

«Небо всегда покровительствует невинности», – вторит Гете Пьер Бомарше.

Мир взрослых людей настойчиво и жестко перетаскивает ребенка из золотого времени в историческое. Этот переход противоестественен и крайне мучителен для младенца. Он не хочет терять то состояние и те качества, с которыми пришел в этот мир. Любое земное приобретение в чем-то его ограничивает, чего-то принципиально важного, родного лишает.

После нескольких неудач, отступлений и новых атак взрослым наконец удается преодолеть сопротивление ребенка и подвести его внешнее и внутреннее бытие под своего рода оккупационные законы. Они почти закроют «колодец души» (Мамардашвили). Человек обретет внутреннюю устойчивость и станет непроницаемым для всего неожиданного, чудесного, неземного, всегда вызывающего беспокойство и куда-то влекущего. В общем, окажется частью «взрослого народа» и будет существовать в этом качестве так, как, к примеру, написано у Р. М. Рильке:

Взрослый народ – неживой, никакой, деревянный –
Взрослое время в воловьей упряжке тянул.

Таким образом, по основным характеристикам раннее детство подобно золотому веку человечества. Во многом сходна и динамика выхода из этого общего для человека и человечества состояния. В процессе детства, как и в истории древнего мира, за золотым веком следует эпоха хаоса (дикости, первобытности). Для детства это –

цепь возрастных кризисов, определяющих переход от пребывания в золотом веке к цивилизованному существованию (111). Важнейший из них – кризис 3–5 лет, в ходе которого ребенок осознает себя мыслящим существом и принимает систему отношений рациональной цивилизации. Однако такой переход сопровождается немалыми проявлениями дикости – взрывом негативизма, своеволия, упрямства, бунтом против всех и вся, полным отторжением того, что совсем недавно считалось вполне приемлемым.

2.2. Откуда появляются и куда исчезают вундеркинды?

Детство гениально, как гениален всякий истинный поэт.

Мы же в лучшем случае талантливы.

    В. Ротенберг

Широко известный феномен вундеркиндов – одно из наиболее выразительных проявлений, с одной стороны, необычных возможностей мира детства, с другой – его загадочности. В дословном переводе с немецкого слово «вундеркинд» (wunderkind) означает «чудо-ребенок». В вольном переводе – «особо одаренный ребенок» или «ребенок с исключительными способностями». Приставка «чудо» в дословном переводе наиболее адекватно отражает господствующее отношение к таким детям, как, впрочем, и ко всему характеризующему раннее детство.

Зафиксированных литературой и наукой примеров предельно раннего проявления детьми «чудо-способностей» множество. Известно, что Вольфганг Амадей Моцарт блестяще играл на скрипке и пианино в три года, с шести лет выступал в концертах, исполняя собственные пьесы, а в восемь создал первую симфонию. Рихард Штраус начал сочинять музыку в шесть лет. Иегуди Менухин с легкостью играл на скрипке в три года. Лэндон Рональд начал играть на пианино раньше, чем научился говорить. В 5–10 лет создали свои первые сочинения Пушкин, Лермонтов, Диккенс, Блок, Есенин, Лопе де Вега. Брюллов в 9 лет был принят в Академию художеств.

Есть немало примеров раннего проявления особых способностей к рисованию, плаванию, акробатическим упражнениям, игре в шахматы; выработке навыков чтения и печатания на машинке (уже на втором году жизни); формирования довольно сложных логико-математических операций (у 4–5-летних детей); демонстрации уникальных счетных способностей. Пятилетний американский мальчик Зера Колберн, родившийся в 1804 году, всего за четыре секунды, то есть почти мгновенно, мог сосчитать, к примеру, сколько секунд содержится в 12 годах. В шесть лет он свои «чудо-способности» демонстрировал в публичных выступлениях. Его соотечественник Артур Гринвуд знал алфавит в однолетнем возрасте.

В 2016 году в популярной российской телепрограмме «Удивительные люди» четырехлетняя жительница Москвы Белла Девяткина продемонстрировала свободное владение английским, французским, немецким, китайским, испанским и арабским языками. Добавим родной для нее русский язык и получим знание семи языков в четыре года! Девочка уверенно разговаривала с носителями всех языков, отвечала на вопросы, читала стихотворения. По научной логике к этому возрасту она должна была полноценно овладеть только языком своих родителей. Откуда пришло к ней все остальное? В ходе этой же передачи «удивительные дети» демонстрировали не поддающиеся объяснению способности мгновенно складывать многозначные числа, запоминать объемные тексты, угадывать мысли других людей и т. д.

Разброс вариантов проявления «чудо-способностей» столь же велик, сколько существует видов деятельности и увлечений людей. Суммарно эти способности характеризуют каждого младенца. Он может все. Но по мере взросления стихийно закрепляется что-то одно, остальное многообразие потенций угасает под давлением обезличивающей рациональной действительности. Совсем не обязательно проявление таких способностей связано с интеллектуальной сферой. Чаще, напротив, они оказываются возможны только при ее слабости (например, в раннем детстве). Нередко и в более позднем возрасте задержка в развитии интеллекта благотворно сказывается на феномене вундеркиндов. Значит, чудо-дети перерабатывают информацию не умом – она приходит к ним по другим каналам и подвергается совсем иной (не мозговой) обработке. О таких детях говорят: совсем младенец, неразумен еще, а уже способен буквально на чудеса!

Особая одаренность может проявиться в отношениях ребенка с природой как сохранившаяся проекция единства с природой людей золотого века. Известный педагог В. В. Литвинов рассказывает о минском школьнике Юзике Антоновиче, который выделялся необычной тупостью в учении – не мог пересказать самый простой текст, решить самую легкую задачу, написать без ошибок простую фразу, – но не имел равных себе в ужении рыбы, легко перекрывал любые рекорды взрослых удильщиков. Он был в высшей степени талантлив по части понимания нрава и повадок обитателей водоемов, прогнозирования их поведения в зависимости от капризов природы, времени суток и года. До уровня искусства была доведена его техника ужения рыбы. В этой способности Юзика чувствовалось нечто выходящее за пределы того, что может дать даже самое тщательное изучение всех тонкостей рыбной ловли.

Журналисты и психологи к концу ХХ века активно заговорили о «детях-индиго», обладающих сверхъестественными способностямии, будто бы имеющих особую миссию на земле. В адрес этих детей, именуемых так по выделяющему их цвету ауры, СМИ не скупятся на комплименты: называют детьми света, поколением нового тысячелетия, проводниками иной цивилизации. Они якобы знакомы с ангелами, нередко помнят, кем были в прошлой жизни, и знают, зачем пришли в этот мир. «Дети-индиго» в большей мере, чем обычные люди, обладают экстрасенсорными способностями, проявляют умения врачевания, видят зарождающиеся болезни человека. Согласно имеющимся исследованиям, они уже рождаются с заложенной нравственной установкой, своего рода кодом, позволяющим четко различать полезное и вредное, доброе и злое.

При всем внимании к феномену вундеркиндов, в том числе со стороны науки, его окончательного понимания нет. Более того, как и все тайное, загадочное, характеризующееся понятием «чудо», он остается даже пугающим явлением для тех, кто вынужден реально соприкасаться с обладателями сверхспособностей, – родителей, учителей, сверстников.

2.2.1. Божественные способности естественны для младенца

Откуда суперспособности малолетних вундеркиндов, еще не прошедших начальные стадии социализации и даже не вполне разумных? Это продукт опережающего возраст и сверстников развития ребенка или, напротив, некий сохранившийся из досознательного детства анахронизм, ускользнувший от усредняющего воздействия реального мира? Может быть, в этом феномене современного детства проявляется нечто подобное творящим возможностям людей золотого века – представителей раннего детства человечества?

Нынче преобладает вера в эффект развития – особенно умственного (интеллектуального). Поэтому при характеристике вундеркиндов популярны выражения типа «обогнавший свой возраст», «не по возрасту развитый» и т. п. Однако если – с большой натяжкой – можно предположить, что Моцарту удалось развить к трем годам свое умение блестяще играть на скрипке, то уж крайне трудно увидеть процесс развития счетной способности у Зеры Колберна или способности к языкам у четырехлетней Беллы Девяткиной. Подобное «чудо», непростое даже для ЭВМ, не может быть продуктом целенаправленно организованной деятельности мышления. Здесь «чудо-способность» выдает результат раньше, чем ее носитель успевает что-либо продумать и понять. Тем более невозможно приобрести через накопление знаний экстрасенсорные способности «чудо-детей», позволяющие им прогнозировать будущее, насквозь просматривать окружающих людей, выявлять и вылечивать их болезни, то есть творить чудеса, почти подобные чудесам Христа.

По земным представлениям, эти способности как бы ниоткуда. Остается предположить, зная возможности досознательного детства, что они – из младенческого возраста вундеркинда, из сохранявшихся в то время его связей с миром всезнания и вечностью.

Для понимания природы удивительных способностей вундеркиндов полезно рассмотреть один принципиальный вопрос, остающийся загадкой для науки: детство есть время внутренних приобретений или потерь? Современный человек убежден, что нормально развивающемуся ребенку каждый год жизни что-то прибавляет, обеспечивая непрерывное продвижение к самостоятельности. С точки зрения здравого смысла здесь вроде бы все очевидно. По мере взросления у ребенка появляются разум, характер, знания, формируются убеждения, нравственные качества, интересы и многое, многое другое, что делает его жизнеспособным в нашем мире. Однако есть и принципиально иное представление о том, что происходит во внутреннем мире взрослеющего ребенка.

«Для нас привычно рассматривать генезис человеческой личности как процесс обогащения, расширения и упорядочения опыта, – говорит дон Хуан в сочинении К. Кастанеды, – и мы вряд ли задумываемся над тем, что с определенной точки зрения такой рост может выглядеть умалением, а развитие – деградацией» (63). В ходе воспитания ребенку навязывается некое искусственно (и искусно) сочиненное описание мира; очень скоро он оказывается внутри этого описания, как внутри пузыря. То, что мы называем ростом, обогащением, расширением сознания, становится теперь лишь увеличением числа известных нам деталей внутреннего убранства пузыря. За его пределами мы ничего не видим и не чувствуем, даже если не воспринимаемое нами пронизывает мир в самой непосредственной близости от нас. Все иное скрыто теперь от нас плотной стеной общепринятых представлений.

«Греки считали, что иногда путь просветления можно уподобить пути ослепления».

    М. Мамардашвили

Вполне возможно, что младенец, как и человек золотого века, ближе не к животному, а к божественному началу жизни. И цивилизованным он становится не через приобретение чего-то высшего, а, напротив, через умаление этого высшего внутри себя. Реальное бытие требует приземленного, утилитарного понимания жизни и отношения к ней. Поэтому прав Бердяев, когда говорит, что взрослый человек в большей мере является продуктом «вырождения», «обеднения» как по отношению к своему детству, так и в сравнении с человеком, существовавшим на заре истории, в детстве человечества, его золотом веке.