Дневник Джессики

– После пастора в доме никого не было лет двадцать. Но когда я искал старые документы, наткнулся на несколько интересных записей. Это долгий разговор, Пит, давай попозже, – он уже собрался уходить, как я взмолился.

– Ну профессор, пожалуйста. Давайте вкратце, мне очень интересно. Вы же знаете, как я люблю историю и все эти старинные штуки! – не знаю, насколько я был убедительным, но что-то сработало.

– Короче говоря, в Уоквент переехала молодая семья. Мона Кейл, её муж, дочь и сын. Переехали они именно в этот дом. Сам по себе он ничего не представляет, груда камней. Но ведь всё в руках человека, да? Сын одного местного жителя поругался с сыном Моны, и этот житель, отец, то есть, начал портить жизнь её семье. Не знаю, чем они промышляли, то ли врачевали, то ли колдовали, но слухи о том, что Мона – ведьма, быстро разлетелись по городку. Пастор был одним из тех, кто стал инициатором движения инквизиции в Уоквенте, если ты читал об этом…

– Да, конечно.

– Так вот, этот житель где-то на охоте потерял сына. Вроде, его медведь задрал. Он спихнул всю вину на семью Моны, потому что та отказала и ему, и его сыну в помощи. Она ведь и жила только тем, что лечила всё и всех вокруг. После этого весь городок только и говорил, что муж её ночами оборачивается в волка, а Мона – в медведицу, что раздирает детей в клочья ради забавы…

– И что было дальше? – Ева стояла рядом со мной и была вовлечена в эту историю не меньше меня.

– Дальше, глухой февральской ночью к дому Моны пришли люди с вилами и факелами, как в старых фильмах ужасов. Мужа убили на глазах у семьи, вместе с сыном, а Мону привязали к столбу на озере, лёд стоял, и сожгли заживо. По слухам, она успела спрятать дочь в том тоннеле, который еще пастор выкопал. Он выходил на реку, но до озера там рукой подать, поэтому, вероятно, её дочь видела, как мать сжигают. И слышала, но это уж точно слухи, что её мать проклинает всех, кто к ней пришёл в тот день. Хотя, если бы меня сжигали, я бы и не такое сказал. В общем, лед провалился вместе с Моной и нападавшими селянами.

– А что случилось с дочерью Моны?

– Насколько я знаю, ей тогда было около пяти лет отроду, она смогла выжить, сбежать и вернуться в Уоквент уже женщиной. Тогда с медициной было неважно, в какой-то весенний период случилось обострение, и детишки Уоквента стали погибать.

Винить стали дочь Моны. Были старожилы, которые знали, чья она дочь. Когда она возвращалась домой, её детей похитили. Одного она нашла утопленным в озере, другую, дочь, так и не нашла. Она где-то в доме нацарапала проклятие для всего Уоквента. Ну, её можно понять. И все это, представьте себе, из-за слухов, распущенных одним недовольным соседом. Представляете?

– И что, больше ничего не известно?

– Я знаю лишь то, что ты, – Исигуро показал пальцем на Еву, – носишь фамилию потомков Моны. Последнее, что известно мне – кто-то из последних потомков этого рода из женщин вышла замуж за военного из другой страны – Джереми Бронсона. Это было лет 120 назад, возможно даже, простое совпадение. Но как исторический факт – весьма и весьма занимательный.

– Очень интересно… – Ева опустила взгляд и задумалась.

– Это всё? Теперь это просто… дом?

– Да, Питер. Теперь это просто дом. Понимаешь, весь этот мистицизм – это человеческое. Нет людей – нет ни легенд, ни фольклора, ни историй, ни тайн, ничего нет. Это просто дом. Сейчас его выкупила какая-то иностранная компания для реставрации. В следующем году там будет музей истории Уоквента и на этом, – профессор развел руки, – история закончится. Я и вы – последние, кому это было интересно.

На самом деле, это очень тёмная и пугающая история. Вы еще слишком маленькие, чтобы я рассказал вам… некоторые детали. Но суть вы оба уяснили. И да, не ходите туда. Это вам двоим ни к чему. Гуляйте.

Профессор оправился дальше по коридору. Прозвенел звонок. Мы переглянулись с Евой.

Мы очень долго мчались по пыльной дороге, хорошо, что взяли с собой воды. Причудливые перья на руле Евы и правда забавно развевались на ветру.

Проезжая западное озеро, мы решили сделать перерыв. Все-таки было очень жарко, торопиться было особо некуда. Мы бросили велосипеды на обочине и помчались вниз по склону к кромке озера, пробираясь через столбы из камышей.

– Ну вот и что в этом доме такого, кроме страшилок учителя? Ну дом и дом. Мало что ли в остальных домах кто-то умирал? – Вдруг спросила Ева, когда мы уселись на мягкую траву.

– Да в общем-то ничего такого. Просто интересно, что там внутри. Я уже во всех побывал. Ну в таких, где никто не живет. Ничего интересного, старая ободранная мебель, собачьи будки, выбитые окна. Идеальное место для того, чтобы там перекантоваться.

– А там такого нет? Ну, окон, мебели, в других домах… – Ева сидела на траве и выбирала подходящий камешек для броска в воду.

– Снаружи не видно. Я близко не подъезжал. Но там все как-то иначе. Как будто этот дом не из Уоквента. Или даже наоборот – Уоквент не подходит для этого дома.

– Мне папа не разрешает так далеко гулять от дома. Он меня… накажет.

Ева потупила взгляд в сторону воды и задумалась о чём-то своём. Она часто так делает, так часто, что я уже привык.

– Да брось ты, ты же не расскажешь ему. Ты чего?

– Нет, Питер, ты не понимаешь.

– Ну так объясни тогда…

– Мы… Когда мама умерла, – Ева сглотнула и замолчала на секунду, – а сестру забрала бабушка, по маминой линии, в Хайкейп, мы остались с папой одни. Он очень грустил после её смерти, я тоже. И чтобы мы не были разочарованными всегда, папа придумал… игру.

Я иногда себя плохо вела из-за того, что мама нас бросила, в каком-то смысле. Но папа меня очень любит, он не хочет меня наказывать. Поэтому каждый раз, когда я себя плохо вела, мы… играли. Но потом, мы стали… играть чаще.

Когда ему просто грустно, мы тоже играем. Мне не нравятся эти игры, даже если я себя хорошо веду, мы все равно будем это делать. А я не хочу. Если я не буду его слушаться, не знаю, чем это закончится. – Ева всхлипнула. Тогда я плохо понимал, что она пыталась мне сказать.

– Ева, но… Если он всё равно с тобой… э-э… играет, как ты говоришь, то разве есть что терять?

– Ты не понимаешь. Никто не понимает. Ты не понимаешь, а все остальные просто не верят. Питер, я лучше поеду домой, – она начала вставать, отведя взгляд, но я взял её за руку.

– Погоди, а как он узнает?

– Поверь, он узнает. Не знаю, как, но он всегда знает, когда я делаю то, что ему не нравится.

– Я не дам тебя в обиду. Поехали.

– Ладно, ты же не отстанешь? Поехали, посмотрим. Но я могу испугаться и поехать домой, учти, – сказала Ева, бросив камень в озерную гладь.

– Я тоже, – ответил я, немного помолчав.

Мы пошли обратно к велосипедам. Солнце садилось. Вверх к дороге идти оказалось труднее, чем спускаться. Кеды Евы оставляли на земле небольшие следы в виде сердечек. На прошлой неделе она долго мне хвасталась своими новыми кедами с сердечками на подошве. Мы подняли велосипеды, выпили воды и поехали к дому на окраине.

От озера отходила река Волчья и огибала по широкой дуге Уоквент с другой стороны. Дом стоял на холме с видом на изгиб реки. Она, как мне говорили, впадала в ещё более огромную реку, но туда я пока не собирался.

Мы мчались на велосипедах по проселочной дороге, и ветер трепал наши волосы. Все было хорошо. Солнце заливало все вокруг.

Ближе этот дом выглядел ещё более мрачным, чем мог рассказать наш учитель истории. Груда камней во дворе – остатки фонтана, наверное. Проваленная в некоторых местах крыша – на нее упал величественный ясень, видимо, в ненастную погоду. Обшарпанные стены, сгнившее крыльцо, выбитые ставни. Засохшее дерево неподалеку. В общем, ничего привлекательного и интересного. В Уоквенте в таких домах еще и жили.

Мы бросили велосипеды неподалеку от груды камней, бывшей некогда большим фонтаном. Тень от полусгнившего крыльца накрыла нас окончательно – Солнце полностью скрылось за горизонтом.

Дверь была заперта, на ней висел старый ржавый амбарный замок. Другого входа в дом я не видел, Ева тоже. Мы долго думали, что же такого совершить, чтобы попасть внутрь, и не придумали ничего лучше, чем залезть туда через окно.

Я подсадил Еву. Ставни в том месте болтались кое-как, но за ними была оконная рама и оконные петли. Сгнившие петли дали слабину – окно провалилось внутрь вместе с Евой верхом на себе. Очень громко и очень пыльно. На всю округу разнёсся звук битого стекла. Я приложился головой о пол, и все потемнело в глазах.

Дверь была заперта. Другого входа в дом я не видел, Ева тоже. Мы долго думали, что же такого совершить, чтобы попасть внутрь и не придумали ничего лучше, чем навалиться изо всех сил на дверь. Сгнившие петли дали слабину – дверь провалилась внутрь вместе с нами верхом на себе. Очень громко и очень пыльно.

– Эй, ты как? Все нормально? – Сказал я, тут же приземлившийся рядом.

– Да, все хорошо. Ну, тут достаточно… стильно. – Ева поднялась, брезгливо осмотрелась по сторонам и вытерла со щеки грязь.

На самом деле, Ева была в чем-то права. Этот дом внутри был совершенно не похож на все остальные, в которых я бывал. Во-первых, на стенах были картины. В остальных домах Уоквента таких не было. Сразу перед нами стоял камин в центре большой гостиной, а по обе стороны от него шла огромная лестница вверх. Над камином висело огромное зеркало с трещиной в нижнем правом углу.

В проеме света, который мы сделали выломанной дверью, как в первобытном океане, летали миллионы пылинок и каких-то неизвестных мне частиц. Мы с Евой сделали пару шагов вперед. Половицы натянуто скрипнули. Ну, ничего такого.