Всадник Сломанное Копье

Высокие и мощные, обрамленные колоннадой, Золотые Врата были увенчаны языческим изваянием богини Ники – Победы, а по бокам украшены крестами и начальными литерами имени Христа. На одной их стороне виднелся огромный образ Иисуса в исполинском лунном ореоле, и, казалось, над людским потоком, который вливался в город через Врата, витали его божественные черты, а большие выразительные глаза заглядывали в глубину души каждого человека.

Толпа, в которой смешались люди разных племен и народов, не проходила в ворота, а вваливалась, словно ее кто-то подгонял. Желтолицые венгры с выпуклыми глазами, оборванные сильно загорелые болгары в бараньих шапках, бледные славяне с резкими очертаниями грустных лиц шли за нагруженными повозками, которые тащили серые быки. Эллины, македоняне, албанцы, сицилийцы, капподокийцы, исаврийцы, фригийцы, киприоты, родосцы, критяне шли пешком, ехали верхом, сидели в повозках, искусно сработанных из плетеного тростника, резного дерева, тисненой кожи, которая была обита по краям железными полосками и звенела бронзовыми бубенцами.

За воротами внутри города поначалу тянулись низкие, плохо оштукатуренные дома с крохотными оконцами, вырезанными в серых и розовых стенах. За ними устремлялись к небу высокие двух и трехэтажные виллы с мраморными фигурами, колоннами, витражными стеклами и открытыми прямыми лестницами, окаймленными золочеными перилами. Затем появлялись зубчатые стены монастырей, пышно отороченные зеленью обширных садов, дорожки которых были выложены черным или красным мрамором.

Дальше шли богатые храмы, часовни, молельни, укрывшиеся в глубине переулков. Раздавались резкие звоны симандр[14 - Симандр, било, клепало – ударный сигнальный инструмент из дерева, камня или металла, используемый в христианской традиции наряду с колоколом для созыва на богослужение, а также (в монастырях) – на трапезу. В Византии XII и нач. XIII в. продолжали использовать симандры, несмотря на появление колоколов.], призывавшие православных к обедне, и неслышной поступью скользили в храмах молящиеся, подходя к большим иконам, освещенным гладкими восковыми свечами.

Но вот появилась и белая Триумфальная дорога – Аллея Побед, которая пересекала весь город; она тянулась от Золотых Врат до Форума Августа. Дорога вилась между дворцов, бань, площадей, колонн, арок, посеребренных или позолоченных, сверкавших неясными очертаниями в сиянии дня, утопавших в блестящей мгле.

Окаймленная домами бедняков, скудость которых не скрашивалась соседством нескольких богатых домов с оплетенными вьющимися растениями террасами, через город протекала небольшая река Ликос, впадавшая в бухту Элевтерия. Она ужом вилась среди ив, тополей и платанов, густо зеленевших по ее берегам и долине, на склонах которой тянулись пустыри, где пестрели дикие растения: горделивые сине-красные мальвы, едкая крапива с зубчатыми листьями, голубые воловики, покрытый бледно-розовыми цветами шиповник, бузина, пышные чащи кустов, в которых таились шустрые ящерицы.

Когда случалось свободное время, Василько часто приходил сюда, чтобы насладиться покоем и умиротворенностью. Он падал ничком в траву и с детским любопытством долго наблюдал за плывущими по небу облаками. Василько был уверен, что на облаках сидят ангелы, которые охраняют небесные чертоги Всевышнего.

Он мысленно просил белые тучки передать привет своим родным краям, ведь ими управлял своевольный ветер, поэтому они обязательно окажутся над Русью, где прольются животворящим дождем. Несколько дождевых капелек принесут на родную землю его послание, которое напоит молодой дубок. И будет листва дуба нашептывать заветные слова Василько. Несмотря на то, что его окрестили при поступлении в Варангу, Василько все еще почитал древних богов, которые таились в каждой былинке, в каждом деревце…

Тяжело вздохнув, Василько окинул тоскливым взглядом Золотые Врата и поплелся обратно. В этот момент ему почему-то вспомнились пасхальные торжества двухгодичной давности, когда император отметил его заслуги и наградил великолепным панцирем с золотой инкрустацией и кошельком золотых монет.

Пасхальная неделя в Константинополе обычно заканчивалась конскими бегами, на которые с самого утра устремлялись почти все жители столицы. Из широких и узких улиц, змеившихся по семи холмам, в одеждах из ярких тканей, украшенных узорами из накладного золота и серебра, стекались к Ипподрому византийцы.

Тянулись вереницы роскошных экипажей, высекали искры подковы множества лошадей, покрытых богато расшитыми попонами, по краям которых бренчали и звенели бронзовые колокольчики, громыхали по гранитным плитам, которыми были вымощены центральные улицы, пышные квадриги богачей и колесницы кочевников, покрытые пылью дальних дорог.

Вышагивали когорты трубачей, военачальники и гвардейцы Варанги, за ними следовали барабанщики, трубачи и арфисты со своими громадными арфами, покоившимися на их мощных грудях. Шли и другие музыканты – сыны варварских племен, пришедшие повеселиться без малейшей заботы о том, каковы будут последствия праздника. Они несли ливийские бубны, славянские гусли и гудки, восточные караманджи и зурны, тимпаны из железа и бронзы.

За ними неспешно двигались вереницей черные монахи в скуфьях, длинноволосые пастыри, божественное пение которых и необычное, в нос провозглашаемое «аллилуйя», звучало под скрещенными хоругвями, покачивающимися на древках, окрашенных фиолетовой краской. Толпа шла в полном в беспорядке – густая, стремительная, оживленная, жестикулирующая. Везде мелькали разноцветные человеческие лики, начиная с очень светлого руса и рыжего варяга и кончая черной головой эфиопа.

Стены Ипподрома с окаймляющей его круглой галереей, по которой бродили в томительном ожидании любопытные, возвышались как скала. Люди имели вид подлинных пигмеев перед величественными бронзовыми статуями, которые стояли на разделительном барьере – спине.

Изваяния изображали не только знаменитых лошадей и возниц, но и различные мифологические сцены, в том числе и божественного Геракла, борющегося со львом. Ипподром имел вытянутую подковообразную форму. Трибуна императора, – кафизма – крышу которой венчала медная позолоченная статуя басилевса на квадриге, находилась в центре восточной стороны арены.

Во время скачек делались ставки и проигрывались большие суммы денег. При этом город делился на соперничающие партии, которые болели на скачках за свои команды. Синие назывались «венетами», зеленые – «прасинами», красные – «русиями» и белые – «левками». Две последние команды не пользовались популярностью, и их почитатели постепенно начали переходить в стан сторонников синих и зеленых.

Кафизма была окаймлена красными и фиолетовыми, золотом шитыми занавесями; по бокам от нее располагались две трибуны пониже, но повместительней – для придворных. У подножья кафизмы стояла охрана, сдерживавшая толпу. Стражи – гвардейцы этерии – были неподвижны, лишь изредка едва заметно хмурили брови, когда, повинуясь порывам ветра, с резкими хлопками трепетали императорские знамена, которые держали их стоявшие рядом товарищи.

Василько в этот день был свободен от службы, поэтому пришел на Ипподром как зритель вместе со свои закадычным дружком, тоже гвардейцем этерии, которого звали Андрейко. Одетые в свои лучшие одежды, они практически не отличались от византийской знати, хотя и занимали места поплоше.

Но фалеры[15 - Фалеры – медные, серебряные или золотые крупные бляхи, иногда украшенные геммами, драгоценными камнями или смальтой, служившие почетными знаками воинов. Чаще всего носились на ремне, но иногда, во время особо торжественных церемоний, они крепились и на панцирь.] и знаки своего воинского отличия Василько прицепил к широкому, богато украшенному поясу вместе с кинжалом в дорогих ножнах. Награды вызывали почтение и уважение у патрициев, и никто из них не мог позволить себе отнестись к заслуженному воину варанги, тем более кентарху, с пренебрежением.

В какой-то момент Василько неожиданно ощутил на себе чей-то пристальный взгляд, повернул голову… и едва не обомлел от удивительного чувства, которое сразило его наповал. Неподалеку от гвардейцев сидела семья какого-то знатного патриция: отец семейства, лысоватый толстяк, пышная матрона, на которой было нацеплено целое состояние – ожерелья с драгоценными каменьями, золотые цепи, подвески, жемчужное монисто… – юнец в парчовых одеждах и две девицы. Одна из них, красоты неимоверной (по крайней мере, так показалось Василько), смотрела на него огромными черными глазищами испуганной лани. То, что он прочитал в них, заставило его сердце забиться с такой силой, что он даже не заметил, как начались бега.

Император поднялся со своего трона, окинул испытующим взором Ипподром и трижды благословил всех своих подданных золотой ветвью. Тут же раздались ритмичные удары в бубны, послышалось рыдание восточных зурн, щелканье тимпанов, и грянула яростная музыкальная буря струнных и духовых инструментов к неописуемому ужасу стражей, которые бросились к музыкантам, чтобы заставить их умолкнуть. Чересчур громкая музыка могла испугать лошадей.

Но вот раздвинулись железные решетки конюшен, стража расступилась, и колесницы, блистающие золотом и резной слоновой костью, вылетели на арену как ураган. Народ вскочил на ноги и дружно взревел, приветствуя возниц. Четыре колесницы стремглав помчались вперед.

У каждого возницы на голове сверкала высокая шапка, шитая серебром, все четверо были одеты в цвета своих партий, одной рукой каждый из них держал златотканые шелковые вожжи, а другая рука орудовала бичом. За колесницами поднималось густое облако пыли, скрывая крупы лошадей, колеса, упряжь, и вскоре возницы едва виднелись сквозь желтоватую пыльную пелену.

Зрители неистовствовали; казалась, что от их воплей рухнут крепкие стены Иппподрома, но Василько ничего не слышал и не видел – только лицо красавицы и ее глаза…

Они встретились через неделю. Но самое интересное – не он нашел ее, а она его. Конечно, Василько пытался разыскать девушку, поразившую его своим огненным взглядом в самое сердце. Однако служба не предоставляла ему слишком много свободного времени, и потом, легче было найти иголку в стоге сена, нежели человека в огромном Константинополе, в котором насчитывался миллион жителей, не считая приезжих. Тем более, девушка принадлежала к знатному роду. Ведь при всех своих званиях и заслугах «варвар» Василько не был вхож в дома патрициев.

Красавицу звали Альбия. Он как раз сменился с ночной стражи и, выстраивая планы на день, наслаждался свежим утром, укрывшись в тени платана; солнце уже пригревало изрядно. Конечно же мыслями он был в основном на Ипподроме – девушка не выходила у него из головы. Василько мечтательно посмотрел на небо, сокрушенно вздохнул – что ж так не везет! – опустил голову… И окаменел. Девушка выросла перед ним словно из-под земли.

Василько глазам своим не поверил. Он помотал головой, стараясь избавиться от наваждения, и прикрыл глаза ладонью, словно его ослепило невероятное видение. И услышал, как рядом зазвенели серебряные колокольчики. Это смеялась красавица.

Конечно же встретились они не случайно. Альбия тоже искала Василько. Для нее эта задача была гораздо проще, нежели для него – облик руса изрядно отличался от внешности греков, основного населения Константинополя, а фалеры на поясе и значок кентарха подсказали девушке, где он может находиться.

С той поры любовь закружила их и понесла, словно они очутились в водовороте бурной реки. Им приходилось встречаться тайно, чаще всего под покровом ночи. Альбия не просто принадлежала к знатному семейству; она была дочерью важного придворного – логофета геникона (управляющего казной). Кроме того, ее отец являлся еще и членом Консистории – государственного совета при императоре.

Поэтому о браке варвара-руса, пусть и заслуженного воина императорской гвардии, с дочерью высокопоставленного патриция не могло быть и речи.

Но своенравная Альбия не придавала этому факту никакого значения, в отличие от осторожного Василько. Она была уверена, что отец сделает все так, как она скажет. Последний ребенок в большой семье, Альбия пользовалась огромной привязанностью матери и отца без зазрения совести.

Но Василько прекрасно отдавал себе отчет, куда его может завести связь с дочерью высокопоставленного придворного империи. В лучшем случае, учитывая боевые заслуги, ему могли тайно отрубить голову в подземном каземате, а в худшем – при большом стечении зевак сжечь заживо в чреве бронзового быка, который грозно высился на Воловьем Форуме.

Посягательство на честь знатной семьи каралась самым жестоким образом. А их встречи никак нельзя было назвать невинными. Но отказаться от Альбии он не мог. Это было выше его сил…

Прежде при дворе всегда можно было видеть пеструю толпу посольств со всех концов Европы, Азии, Африки в разнообразных костюмах, слышать все языки мира. Ведомство иностранных дел, которое находилось под управлением великого логофета, обладало огромным штатом, держало переводчиков со всех языков и выработало сложный порядок приема послов, рассчитанный на то, чтобы поразить их воображение, выставить перед ними в самом выгодном свете мощь Византии.

Обычно послов встречали на границе. Под видом почетной стражи к ним приставляли зорких соглядатаев. Послам не позволяли брать с собой слишком большую вооруженную свиту, так как были случаи, когда такие «послы» захватывали врасплох какую-нибудь византийскую крепость. Иногда их везли в Константинополь самой длинной и неудобной дорогой, уверяя, что это единственный путь.

Это делалось с той целью, чтобы внушить варварам, как трудно добраться до столицы, и отбить у них охоту к попыткам ее завоевать. В дороге послы должны были получать пищу и помещение от специально назначенных для этого лиц, которым нередко должно было оказывать содействие и окрестное население. Строились и специальные дома для приема послов в пути.

По прибытии послов в Константинополь им отводился особый дворец, в сущности превращавшийся в тюрьму, так как к послам не пускали никого, и сами они никуда не ходили без конвоя. Им всячески мешали вступать в общение с местными жителями. Что касается приема у императора, то он должен был поразить и ослепить послов. Великолепие и богатство Тронного зала – Консисториона – потрясали. Перед троном басилевса было установлено золотое дерево, на котором щебетали и порхали золотые птицы. А по сторонам трона стояли золотые львы, которые били хвостами и рычали.

Византийцы, если это им было нужно, могли ошеломить иноземных послов роскошью приема, но умели также унизить их и отравить им пребывание в Константинополе. Обычно послов старались очаровать и обласкать, чтобы легче было обмануть. Их водили по Константинополю, показывали великолепные церкви, дворцы, общественные здания. Послов приглашали на праздники или даже специально устраивали торжества в их честь. Принимал гостей не только император, но и императрица, а также вельможи. Им показывали военное могущество Константинополя, обращали внимание на толщину его стен, на неприступность укреплений. Перед послами проводили войска, причем для большего эффекта их пропускали по нескольку раз, меняя им одежду и вооружение.

При дворе существовал особый церемониал приема послов. Во время первого, торжественного приема послы лишь передавали верительную грамоту и подарки. Подарками нередко служили драгоценные камни, оружие, редкие животные. Очень приветствовались в качестве подарка юные рабы-евнухи. Римские папы посылали византийскому двору мощи. Это был очень ценный подарок.

Когда ослепленные и подавленные послы уезжали, наконец, из Константинополя, их провожали с воинскими почестями – под рев боевых труб и грохот больших тимпанов, с распущенными знаменами. Иногда мелким князьям оказывался необычайный почет, если нужно было их покрепче привязать к Византии…

Ничего этого не было, когда в Константинополь явились послы франков, которые осадили Константинополь. Василько «повезло» – в этот день он как раз командовал стражей Консисториона. Его вызвали неожиданно и приказали сменить дежуривших варягов воинами своей сотни, которые должны были вооружиться как для боя. Мало того, ему и еще четверым лучшим гвардейцам было предписано встречать посольство не у двери Тронного зала, а образовать стену между троном императора и послами и быть готовым к любому повороту событий.

Не было в Консисторионе и наряженных в дорогие одежды придворных. Только скромно одетые писцы, личный секретарь императора, аколуф – командующий наемными войсками, этериарх Варанги, два военачальника-стратига и несколько членов Консистории, среди которых находился и отец Альбии.

Надменные франки не захотели оставить оружие – длинные франкские мечи – при входе в Тронный зал. Это уже было нарушением этикета. Но Алексей V Дука Мурзуфл не стал нагнетать ситуацию и милостиво дал согласие принять послов во всем их воинском облачении, изображая из себя большого храбреца.

Однако по тому, что его чело оросили капельки пота, Василько понял – император боится франков до дрожи в коленках. Это открытие не только поразило кентарха, но заставило пересмотреть некоторые свои соображения насчет дальнейшей службы в качестве гвардейца этерии.

Хуже нет, когда правитель и главный военачальник – трус. С ним победы точно не видать. Даже престарелый Исаак II Ангел отличался смелостью и решительностью. На византийский престол он был вознесен удивительным стечением обстоятельств.

В сентябре 1185 года его хотели схватить, заключить в темницу и предать смерти. Но Исаак, обнажив меч, напал на начальника императорской стражи и зарубил его. После этого он во весь опор поскакал к Святой Софии и укрылся в храме. Проезжая через площадь, Исаак громким голосом призвал народ к восстанию.

Городская чернь стала тысячами стекаться к церкви. Большинство пришло просто поглядеть на то, как будут расправляться с несчастным. Но его родственник Иоанн Дука смог направить в другое русло настроение толпы, которая ненавидела жестокого императора Андроника. Он убедил народ остаться с храбрецом и помочь ему в крайней опасности.

Были разбиты темницы и выпущены все заключенные. Возбуждаясь все больше, толпа провозгласила Исаака императором. Один из служителей Святой Софии снял хранившийся в храме венец Константина Великого и возложил его на голову Исаака. Узнав о том, что случилось, император Андроник пытался бежать, но был схвачен и казнен.

Послами были Конон де Бетюн, Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, и Милон ле Бребан де Прованс, а также три главных советника девяностолетнего Энрико Дандоло, дожа Венеции. Они исполняли посольские обязанности и в начале первой осады Константинополя.

Послы, надменно подняв головы, прошли сквозь строй варангов, и их ввели в Тронный зал. Напряжение, которое и так царило в Консисторионе, с их появлением достигло высочайшего предела.