глубоко под грудью гранатой взорвется крик,
обжигая связки, вырвется, вознесется, запутается в антеннах,
вырвется и оттуда, до крови содрав края…
В доме напротив старушка ладони прижмет к вискам,
на две секунды Альцгеймер прикажет разжаться своим тискам,
чтобы она прошептала: «Вот так же кричала я
над телеграммой про то, что Билли погиб в Арденнах…»
Фаберже
…Вы вжимались тогда, словно в белое тело листа,
в простыню неровной литерой «ж»…
Ты поныне не знаешь,
…кто сидел за рядами гигантских клавиш
пишмашинки судеб… И ясно же —
все прошло. Не восполнишь, и не восславишь.
Все сменилось. Страны, века, города, места,
пленки встреч, расставаний, ночей, постелей…
Ты иной настолько, что эпителий
не проводит сигналов таких уже.
И громадное красное солнце зависло на вираже,
на закатном пейзаже Яффо… Какого черта…
От конвульсий памяти глухо трещит аорта,
и мальчишки, лениво плюхаясь в воду порта
загорелой ласточкой с пирса, с борта,
отражают бегущее время
не хуже хронометров Фаберже…
Дорогам Фландрии
Подземный паркинг. Пять часов утра.
Чудовища асфальтны и бетонны.
Минуты вялы, злы и монотонны,
и ночь сползает в пантеон утрат,
где не слышны моления и стоны…
Как утро? Неужели утро, брат?
…У рамок очередь. Расстрелянный Брюссель
не верит больше ни слезам, ни визам.
Бессмысленно торчащий тепловизор
на винтаре, и мутный, как кисель,
квадрат окна броневика времен лендлиза…
В деревню, в глушь, подалее отсель!
Туда, где Шельда повстречала Лис,
где лижет камни вековая тина,
где серые громады Гравенстина
с таким же мрачным небом обнялись,
и в этом небе прорвана плотина,
и капли разбиваются картинно
о мостовую Гента. Помолись,
о, путник, помолись своим богам,
философам, пенатам или ларам
за эту страсть к далеким берегам.
Такие встречи не проходят даром.
На этих ли, на прочих площадях