Наследники Мишки Квакина. Том IV

– Ты, Си-Си, – диктовал Пашке, у которого стараниями матери был самый красивый в семье почерк[4 - См. рассказ «История О»], – это самое, твердо держись марксизма и диалектики. Написал?

– Сейчас, чуть осталось, – Пашка от усердия высунул язык. Он впервые писал письмо американскому миллионеру и был необычайно горд собой, – все, написал.

– Спуску бабам не давай, – отец выпустил к потолку струю дыма, – но при этом помни, как говорил наш замечательный сатирик товарищ Райкин…

– Витя, – прервала мать, – про Райкина не надо, мало ли. Слово не воробей – вылетит, и поймают.

– Хм, точно. МладшОй, про Райкина вычеркни, а то в космополитизме еще обвинят или сионизме. Пиши так: помни, что женщина друг человека, что наглядно доказали Клара Цеткин и Роза Люксембург, проведя марш пустых кастрюль.

Пашка послушно скрипел ручкой, отец курил, я пытался раскусить смысл его фраз, мать привычно мотала ниточки на палец, сортируя.

– Еще скажу тебе, Си-Си, что необходимо тебе вступить в ряды коммунистической партии, пусть даже и американской, ибо только тогда ты сможешь вооружиться учением Маркса. А учение Маркса всесильно, ибо оно верно. Что еще?

– Про дочек скажи, – подсказала мать.

– Точно! – он хлопнул себя по блестевшему потом лбу. – Про мокрощелок этих надо заострить вопрос. Пиши: ты обрати внимание на моральный облик своих дочерей, ибо моральный облик их как у городских шалав.

– Вить, что ты говоришь? – возмутилась мать. – У них шалавы наверное только в Нью-Йорке, а Санта-Барбара городок маленький.

– Точно, про шалав не пиши. Пиши: проституток. А вот были бы комсомолками, все было бы по-другому. Иден девка добрая, грудастая, на Лариску нашу похожа…

– Про Лариску не пишите, – покачала головой мать.

– Хорошо, вычеркни. Пиши: добрая, но безмозглая, как Лар.., тьфу ты! Пиши так: и этим может воспользоваться смуглый.

– Круз, – подсказала мать.

– Во-во, Круз могет воспользоваться. А ведь он полицейский, значит, притеснял негров, а это уже апартеид.

– Круз убил Нельсона Мандулу? – спросил Пашка.

Родители переглянулись.

– Нет, не Круз, – покачал головой отец, – но похожий бледнокожий держиморда. Не отвлекайся, пиши. Так что следи, а то принесет в подоле смуглого.

– Витя, тут же дети!

– Ну… – папаша звучно поскреб лысину. – Короче, Круз ваш – расист и работорговец, пустой человек и фигля-мигля, гоните его в шею! Что еще? – посмотрел на мать.

– Про младшую надо, про Келли.

– Надо, – он закурил следующую сигарету. – Пиши: Келли девка видная, но без царя в голове. Надо ее в секцию какую-нибудь пристроить или в кружок отдать.

– Театральный, – подсказала мать.

– Пиши: в театральный. Ребята у тебя шебутные, пустобрехи, честно скажу, могут и до тюрьмы допрыгаться. Мэйсон ваш чудак. Надо бы его к нам в сельхозинститут или даже военное училище, там из него быстро дурь выбьют. Эх, помнится, в армии… Про армию не пиши – цензура не пропустит. Младший твой, мальчик хороший, почти как я в молодости, но чистая егоза. Надо бы его к делу пристроить. Ну, вроде все?

– Вроде да, – подумав, кивнула мать, – вроде все.

– Пиши дальше: куроводство – точная наука, поэтому яиц выслать не можем, сами без яиц страдаем. Плохо, что у вас деда Мороза нет, не по-людски как-то, будто папуасы какие в тростниковых юбках.

– Вить, надо для цензуры что-нибудь хорошее написать.

– Точно, пиши, младшОй: зато с колбасой полегче стало – кушаем в полное свое удовольствие. Хрен и горчица, опять же, не переводятся, да сметанка своя. Вот только одна просьба небольшая… – замолчал, обдумывая. – Пиши: у старшего-то нашего обувка развалилась, а скоро осень, дожди там, слякоть, снег, метель, сугробы. Ты же миллионер, помоги нашему горю. Переведи денег сыну на сапоги.

– Про младшего не забудь, – всполошилась мать, – просить, так на двоих. Чего два раза перед буржуем унижаться, да зря конверты с марками переводить?

– Логично, – покивал отец. – Пиши: и младшему нашему надо обновку к школе справить, брюки да картуз. А то заболеет туберкулезом и умрет. Буржуи, – объяснил матери, – они к детям жалостливые, к беспризорникам там, педикулезным, тифозникам.

– Бабушка рассказывала, что некоторые немцы детям хлеб и молоко украдкой давали в оккупации, – вспомнила мать.

– Вот видишь, – отец воздел палец, – немецко-фашистские оккупанты и то о детях худо-бедно заботились. А уж Си-Си, глянь какую морду наел, не может немного ни отщипнуть. Немного денежек на пропитание.

– Все-таки миллионер, они жадные.

– Это для нас с тобой миллионер, а у них, в загнивающей Америке, миллионеров как грязи, больше, чем у нас милиционеров. Может хоть какие-нибудь обноски пришлет. Шеппе вон из Германии и то харчи шлют, а тут целый миллионер. Да ему такие деньги как раз пива не попить.

– Думаешь, он пиво пьет? – усомнилась мать. – Все-таки мужчина солидный, представительный, почти как ты.

– Конечно пьет – там же жарко, океан рядом, ветер соленый, вот пить постоянно и хочется. Ему что, нырнул к бочке, попил холодненького и дальше побежал.

– Вроде не показывали, чтобы пиво пил.

– Ты же не все серии видела.

– Не все.

– Да и не могут же они все показывать? – он пожал плечами. – Как в туалет ходит тоже не показывают, а ведь ходит.

– Ладно, убедил.

– Продолжаем: ты, чтобы уж два раза перевод не делать, пришли сразу заедино на двоих. Заранее благодарен, как коммунист будущему коммунисту.

– Буржуи народ жадный, – задумчиво сказала мать, – за скрепку удавятся, но Си-Си мужик ушлый.

– Я любого капиталиста за пояс заткну, – хвастливо сказал отец, – потому, что «Капитал» читал. И подпись: Виктор Владимирович Костромин, запятая и ниже: директор, член партии.

– Думаешь, пришлет? – дрожащим голосом спросила мать.

– Как же не прислать? Дело-то, почитай, международное, политика. Ежели не пришлет, так на весь мир жмотом прослывет. Сами вон булки с сосисками в ресторанах лопают, а тут детишкам на обувку да одежонку. Понимать надо.

– Ну, дай то Бог, – мать перекрестилась.

Отец тщательно заклеил конверт, степенно надписал адрес: США, Санта-Барбара, Си-Си Кэпвеллу. Подумав, дописал: лично в руки.

– Ну все, Валь, как на работу завтра пойдешь, на почту занеси.

– Небось марок много покупать, – вздохнула рачительная и бережливая мать.