Наследники Мишки Квакина. Том IV

– Какие яблоки? – не понял я.

– Все деревенские яблоки, – расплылся в широкой пугающей улыбке отец, – можно сказать, на корню.

– Зачем? – в животе появился какой-то ледяной комок, и он все разрастался, словно катясь со снежной горки.

– Валь, я же говорю, они балбесы. Ладно, – отец сиял будто начищенный самовар, – объясню. Все яблоки у меня – значит, я монополист, как капиталист, и могу устанавливать цену. Ясно?

– Ясно, – кивнул я, – но кому ты их будешь продавать?

– Приедут покупать скоро.

– Кто?

– Объявления на всех столбах висят, что будут покупать яблоки дорого. Это вы ничего не читаете, а батька ваш не спит! Они приедут, а тут я такой! Опа-на!

Мы с Пашкой потрясенно переглянулись.

– Вы, кстати, хватит трепаться. СтаршОй, там мешки в летучке у Лобана – перенесите их на веранду все.

Через полчаса на веранде выстроились двадцать три мешка с яблоками. И это не считая трех наших…

– Теперь нам конец, – простонал Пашка.

– Угу.

Когда черед пару дней стало ясно, что никто не приедет за яблоками, мать приказала их есть. Правда, один мешок мы успели распродать не успевшим очухаться детям. От участи лопнуть от яблок спасла только соковыжималка. Я давил яблоки на ней, рядом Пашка вращал ручку мясорубки, перекручивая яблоки на вино. Часть яблок засушили.

Отец, чтобы не выглядеть в глазах людей полным дураком, распустил слухи, что невероятно выгодно продал яблоки. Нам об истинном положении дел рассказывать запретил. Мать, чтобы компенсировать потраченные супругом деньги, два месяца кормила нас одними яблоками.

– Ни зьим, так надкушу, – вздыхал отец и тоже уныло хрустел яблоками, запивая кислым яблочным компотом и закусывая блинами, сделанными из яблочного жома. – Валь, пирожков бы что ли сделала, с яблоками.

– А тесто где взять, хамаидол? – всплескивала руками мать. – Может тебе еще котлету по-киевски сделать, опенок лысый?

– Хорошо бы.

– Нечего было деньги на яблоки тратить, жрал бы сейчас мясо!

Санта-Барбара

Говорят, что когда в СССР показывали фильм «17 мгновений весны», то городские улицы просто вымирали – все, затаив дыхание, застывали перед голубыми и черно-белыми экранами. Я этого не застал. У нас было совсем другое: деревня открыла для себя «Санта-Барбару». Ни рабыня Изаура, ни тоже плачущие богатые не смогли вызвать такого отклика в бесхитростных сердцах деревенских жителей, как жизнь далекого калифорнийского городка. «Санта-Барбара» вошла в деревенскую жизнь внезапно, как лавина, и застряла в ней словно топор в суковатом полене. Вскоре бабушки уже не мыслили свою жизнь без дорогой мелодии: «Ту-ду-ду, ту-ду-ду-ду-ду, ту-ду-ду, ту-ду-ду-ду-ду». Мейсон, Иден, Круз и Си-Си Кэпвелл стали всем просто родными.

– Здорово, Степановна, – приветствовала подругу склочника Максиманиха, гоня поутру корову в стадо.

– Здорово, Захаровна. Как там Си-Си?

– Лежит, болезный, – смахивала платочком слезу Степановна, – а моего-то ирода никакой паралич не берет.

– Твоего любой кондратий стороной обойдет. А Иден-то, ась?

– Ишь ты, – Степановна грозила крепким еще кулачком, – вертихвостка городская!

– Крутит она, а Круз, итить, и не знает, поди.

– Не знает, – вздыхала Степановна. – Она ему рога наставляет, а он-то сурьезный, с намереньями. Бровищи вон какие, как у Брежнева почти.

– Смуглый, ладный, с пистолетом, что ей еще надо?

– Городская, оне все такие – проститутки, прости Господи.

– А ты, Степановна, напиши ему, чтобы знал.

– А ведь и правда, Захаровна, надо написать.

– Слышь, Фрол Прохорович, – вернувшись домой, закричала через забор Максиманиха. – Выйди.

– Чего тебе, Марфа Захаровна? – высунулся из сарая дед Бутуй.

– Я вот подумала, что-то у нас в деревне, кажись, сексу мало.

– Чего мало?

– Сексу, говорю, мало, пень глухой.

– Все я слышу, просто не вразумлюсь, чой-то за секс такой?

– Ну, это когда с бабой на сеновале.

– Это да, с бабами на сеновале у нас мало.

– Я вот подумала, – Максиманиха огладила свои бока, – что я вроде как Августа, тока помоложе, а ты навроде как Си-Си, только постарше и пострашнее.

– Что за сиси такие?

– Мужик такой, представительный, как Владимирыч наш.

– Это да, я мужик хоть куда, – приосанился Бутуй.

– Может нам того, на сеновал, как в молодости?

– Ты али одурела, дура старая? – испугался дед. – Али не в себе? С дуба рухнула?

– Сам ты дурак старый! – обиделась несостоявшаяся Августа. – Я себе молодого заведу. Вот хучь и Кольку Красотьевича.

– Нужна ты Кольке. У него свинья под боком, сытая да гладкая, и хрюкает меньше тебя, – мелко захихикал в прокуренную бороду Бутуй.

– Ты у меня сам дохрюкаешься, пень трухлявый! Напишу Крузу, приедет и рога тебе посшибает, – зашла в дом, громко хлопнув дверью.

В далекую, но такую близкую сердцу Санта-Барбару устремился целый поток писем. Кто-то писал доносы, открывая одним персонажам неприглядное поведение других; кто-то жаловался на жизнь; кто-то признавался в любви Иден или Крузу. Даже наш папаша не устоял.