Перекрестка поворот

– В системе уже зарегистрировали, – сказал Леха, – анкету заполнили, сейчас добавим фотки, и дело сделано.

– Можно посмотреть, что вы там про меня написали? – вмешалась Марина.

– Зачем? – посмотрели на нее Гера и Леха. – Когда ответит, тогда и будешь смотреть.

– Иди домой, – сказал Гера. – Завтра в девять будь здесь. Ты теперь на Леху работаешь.

– Только без опозданий, – со смешком предупредил Леха. – Я этого не люблю.

Он повернулся к Гере:

– Ну что, в это воскресенье на озеро?

Глава 6

Замминистра МВД принял полковника Тарабутко в самом начале рабочего дня и сразу перешел к делу. Генерал говорил без обиняков, жестко и требовательно, каждый раз переспрашивая:

– Ты, полковник, мыслю мою догоняешь?

– Так точно, – отвечал Егор Данилович и чувствовал, как неприятно потели ладони и бухало сердце.

– О художествах твоих известно, – говорил замминистра, коротко скользнув взглядом по кожаному кейсу, который Тарабутко оставил на стуле у дверей из кабинета, – и закрывать глаза на это теперь никто не будет, другие времена.

– Так точно, – сухо сглотнул начальник ГУВД.

– Следовательно, – замминистра с усмешкой посмотрел на золотые, не успевшие потускнеть полковничьи звезды, – вопрос надо решить оперативно и желательно полюбовно.

Полковник непонимающе поднял брови.

– Не с тобой. Не трусь, – усмехнулся генерал. – Я о приятеле твоем. Портовике.

Он оторвал листок перекидного календаря, чиркнул на нем золотым «паркером», затем поднялся и вплотную подошел к Тарабутко.

– Вот, – сказал замминистра, протянув Полковнику листок с небрежно написанной шестизначной цифрой. – Последнее предложение.

– Маловато будет, – Егор Данилович скосил взгляд на бумажку. – Порт, все-таки. А Герман, сами знаете, тертый калач.

– Вот именно, – кивнул генерал, – только завтра за его шкуру гроша ломаного не дадут, – он сделал многозначительную паузу. – Догоняешь, к чему я?

Егор Данилович понимающе кивнул. «Шерхан, Депутат… Гера, Леха, – перебирал он имена, словно четки, – до которого из них еще кривая доведет?»

– Значит, пусть соглашается и рвет когти, пока не поздно. Растолкуй ему.

– Слушаюсь, – вытянулся начальник ГУВД. – Разрешите идти?

– Погоди. Депутатом занимаются, кроме нас, СГБ и прокуратура. Ты им не мешай, но и в свое хозяйство особенно не пускай. Понял?

– Так точно.

– Теперь иди.

Полковник развернулся «кругом» и четким шагом вышел из кабинета, не вспомнив об оставленном кейсе.

* * *

Электронный будильник пропел бодренькое: «Back in US… Back in US… Back in USSR…»[28 - «Назад в СССР» – песня английской группы «Битлз».] Джек подхватился с постели, но тут же замер. Сердце громко бултыхалось в груди, мокрый ворот пижамы лип к шее, мутило, и рот казался запекшейся коркой хлеба. Он покосился на желтую упаковку со слонобойными обезболивающими, которые прописал доктор из приемного покоя, ощупал спину – нет, даже намека на боль в почках не было. А ведь день спустя после больницы он снова играл и, когда его пару раз крепко припечатали к борту, перетряхнув все внутренности, думал, придется снова мчаться в приемный покой. Обошлось.

Но если не банальный страх перед болью, тогда почему так тревожно, словно потерял равновесие и никак не можешь его восстановить?

Держась за край стола, Джек всматривался в электронное табло будильника, на котором высвечивалась пульсирующая пятерка с нулями. Скок. На месте последнего нолика появилась единичка.

Джек провел языком по сухим губам. Потянулся к окну и отдернул штору. На улице было темно и сыро. Мелкий густой дождь напоминал серебристую паутину, а от вчерашнего неожиданного снегопада не осталось и следа.

Бледные конусы света от уличных фонарей выхватывали вереницу запаркованных бампер в бампер машин, между которыми неуклюже трусил не уснувший на зиму скунс, черный, со снежной тропкой вдоль спины. Засеменил мимо рододендровых кустов, нырнул в их тень так, что лишь белая ленточка порхала какое-то время в темноте. Из-за угла, стрекоча двигателем, вырулил допотопный «Понтиак»: иммигрант-босниец привез утренние газеты.

Джек посмотрел на постель, где, спрятавшись под стеганым «камфортером»[29 - От англ. comforter – пуховое одеяло.], точно в норке, спала Бо-Ми. Еще раз мысленно прокрутил вчерашний вечер.

«Может, все приснилось? Может, ничего не было? Может?..»

Он закрыл глаза и потянул носом воздух, стараясь унюхать то, что казалось давным-давно забытым, выброшенным, похороненным в прошлой жизни.

* * *

Запах сена, прихваченного первым заморозком. Выбившаяся из-под края вязаной шапочки прядь. Блестящие сумасшедшие глаза.

– Не бойся, – говорила Марина, склонившись над ним. – Теперь можно. Все-все.

Между синими облаками проглядывала луна, флуоресцентно-белая, в бледных голубых прожилках. Она освещала небольшое поле позади общежития, в котором остановились студенты, присланные на помощь колхозникам. Ребята-технари жили на первом этаже, а девчонки с иняза на втором, чтобы местные парни их не беспокоили понапрасну.

Марина прижалась к Жеке, нащупала его руку и сунула себе под куртку.

Голубой свет скользил по полю, превращая рытвины в долины и кратеры лунного пейзажа, прорисовывая длинные тени от сухих обрубков кукурузных стеблей, мерцая ртутью в чешуйчатой ряби пруда. Невысокая скирда стояла единственным пристанищем в этом холодном безжизненном неоновом свете.

– Ты меня любишь? – не опуская глаз, спросила Марина.

– Да.

– Тогда не спрашивай, а делай, что прошу.

– Хорошо, только я не умею.

– Научишься, – засмеялась Марина. – Дело нехитрое.

– А как же Гера? – спросил он.

– Молчи, – сказала она. – Ничего не говори.

Жека чувствовал на щеке ее дыхание, прерывистое и горячее. Шершавость обветренных губ, искавших его губы. Чувствовал пальцами ее грудь и сосок, тычущийся в ладонь.