Воспоминания и рассказы

– Наверно Миша все же решился к нему прийти, – подумал Володя. – Ну пусть теперь поищет его, раз не захотел с ним сразу идти, – и спрятался за деревом, чтобы усложнить Мише поиск.

А Миша, судя по шагам, подкрадывался очень осторожно. Сделает пару шагов, и стоит, потом еще пара шагов, и опять стоит, видимо прислушивается и осматривается. Володя чувствовал себя как партизан в засаде, и старался ничем не выдать себя. Но Миша двигался слишком медленно, и Володе эта игра надоела. Он тихонько выглянул из-за дуба. Выглянул, и внутри у него все похолодело. Под соседним дубом, буквально в двадцати метрах от него, стоял вовсе не Миша, а огромный черный дикий хряк. Он стоял к Володе боком, и спокойно ел желуди. Изо рта у него торчали загнутые кверху огромные желтые клыки. Рыло хряка было сильно вытянуто вперед, и совсем не похожее на рыла домашних свиней. У него было что-то общее с колхозными свиньями, которые всегда были не очень упитанными, и всегда с такими же вытянутыми рылами. Глаз хряка сверкал на солнце каким-то холодным блеском, поэтому хряк показался Володе очень злым и страшным. Такого огромного хряка Володя еще никогда не видел, он был гораздо больше домашних свиней. А диких свиней он раньше вообще никогда не видел, но слышал, что они очень агрессивные, и спастись от них можно только если залезть на дерево. Володя, на всякий случай, оглянулся вокруг, присматривая дерево, на которое можно было бы залезть. Осмотр местности его немного успокоил, и страх, тоже немного, отступил. Ветки почти на всех дубах находились довольно низко, и, подпрыгнув, Володя мог до них достать и залезть на дерево. Вот только сколько ему там придется сидеть? А если все уедут, не заметив, что его нет, а он останется сидеть на дереве? Что он потом будет делать один в лесу, да еще и с этим хряком? Что же делать? Как отсюда выбраться, чтобы хряк его не заметил?

Володя опять осторожно выглянул из-за дерева. Хряк, по-прежнему, спокойно кушал желуди. Съев желуди в одном месте, он делал несколько шагов вперед, и съедал все желуди в новом месте. Далеко уходить он явно не собирался. Он повернулся направо, и теперь уже стоял головой в сторону Володи. Володя испугался, что хряк его увидит, и спрятался за дерево. Но хряк и не собирался никуда вдаль смотреть, он смотрел только на крупные и вкусные желуди, которые лежали у него под носом, и с явным удовольствием, похрюкивая, их съедал. Немного успокоившись Володя опять выглянул из-за дерева. Хряк опять развернулся, и теперь стоял к нему задом. Лучшего момента для бегства и придумать было сложно. Володя взял свой мешок, и стал пятиться назад, таща мешок за собой, так, чтобы от хряка его закрывало дерево. Так он дополз до следующего дуба. Здесь он поднялся на ноги, и посмотрел в сторону хряка. Тот, по-прежнему, спокойно кушал желуди, и больше ни на что не обращал внимания. Он не видел ни того, как Володя за ним наблюдал, ни того, как он от него удирал. Володя забросил свой мешок с желудями за спину, и, сколько было духу, побежал в ту сторону, откуда доносились голоса детей. Хорошо, что он не взял с собой ведро. Оно точно бы гремело, и уйти от хряка незамеченным, ему не удалось бы. На пункт сбора он прибежал сильно запыхавшись.

– За тобой гнались, что ли? – спросили его.

– Нет, но там хряк. Очень большой, – сообщил Володя.

– Какой хряк? – не поверили ему взрослые. – Дикие свиньи боятся шума, и сюда никогда не придут. Фантазируешь!

Володя хотел рассказать, что был далеко отсюда, там, где шума нет, но передумал. Он ведь самовольно туда ушел, никого не предупредив, а им ведь запрещали уходить далеко от группы. За самовольство накажут. А зачем это ему? Про хряка он рассказал еще только Мише. Тот сразу тоже ему не поверил, и поверил только тогда, когда Володя дал честное пионерское, что все им рассказанное правда.

Победителя в сборе желудей так и не объявили, и про приз, который должны были вручить этому победителю, почему-то все забыли. Володя спрашивал у Натальи Федоровны про этот приз, но она ничего об этом не знала. А вот почти бесплатное молоко они действительно пили всю зиму, всего по одной копейке за стакан. Чай в буфете тогда стоил в три раза дороже.

Потом было еще много поездок для оказания помощи колхозу. Дети собирали и огурцы, и помидоры, и кукурузу. А вот такой поездки в лес за желудями, в школе больше не было. То ли для колхоза это оказалось не выгодным, то ли еще почему, но больше желуди никто не собирал. А жаль. Детям тогда в лесу очень понравилось. А Володя потом часто вспоминал увиденного им в лесу хряка. Больше он никогда в жизни не видел в лесу диких животных так близко, как тогда.

Детские забавы

У мальчишек с детства проявляется тяга к различному оружию. Интересно, это у них в генах заложено или формируется под воздействием окружающих, когда им с раннего детства начинают дарить игрушечные пистолеты, ружья, мечи, сабли, постепенно приучая к оружию. Скорее всего – второе. Я тоже помню свои детские ружья, двустволки, подаренные мне дядей Мишей, братом отца. Первая стреляла пистонами, а вторая была как настоящая и стреляла шариками, которые заряжались в стволы. Фильмы, которые я смотрел в детстве, по-моему, все были про шпионов или про войну, где всегда много стреляли. А еще мне нравилось, как в этих фильмах метали ножи. Класс! Я тоже так пробовал, но кухонный нож втыкался в дверь сарая крайне редко. Знающие товарищи мне подсказали, что в ноже для метания, клинок должен быть тяжелее рукоятки, тогда он будет чаще втыкаться в цель. Купив в магазине напильник, сечение которого было в виде ромба с двумя острыми углами, и обточив его на наждаке, я получил настоящую обоюдоострую финку. Набрал ручку из разноцветного плексигласа и получил прекрасный нож для метания. Он действительно почти всегда втыкался в цель. Было только одно неудобство, из-за его обоюдоострости при метании можно было легко порезать руку.

Игры у нас также были в основном в войну, может потому, что родились мы всего через пять лет после ее окончания, причем немцами никто не хотел быть, все хотели быть нашими. Кто будет немцем, определялось только по жребию. Для этой игры я вырезал себе деревянный пистолет. Мне почему-то нравился парабеллум, и я вырезал нечто, напоминающее этот пистолет. Все мальчишки завидовали. Но как-то отец наткнулся на мой тайник, где лежали этот пистолет и финка. Не раздумывая, он топором разбил и пистолет, и финку. Я не догадался отпустить закалку напильника, и он оставался очень хрупким, при ударе топора финка разлетелась на несколько кусков. Такой прекрасный нож перестал существовать.

Ребята постарше научили имитировать выстрелы. Все делалось очень просто, достаточно было коробка спичек, гвоздя и молотка. В каком ни будь достаточно твердом пне гвоздем пробивалось углубление, в него счищалась сера с десятка спичек и тщательно растиралась гвоздем, затем удар по этому гвоздю молотком, и звучал выстрел, очень громкий. Нам это нравилось, вот только таскать с собой молоток было не очень удобно.

Более удобными были самопалы, если не ошибаюсь, в литературе их еще называли пугачами, работающие по тому же принципу. Я себе тоже такой изготовил. Прежде всего, выменял у ребят медную пулю от винтовочного патрона и выплавил из нее свинец. Пулю забил в деревяшку, затем аккуратно ее обрезал и обстрогал ножом, так, чтобы она помещалась в ладонь. Буквой «Г» изогнул гвоздь, вставил его в пулю и притянул его к низу деревяшки резинкой, вырезанной из велосипедной камеры. Сера со спичек засыпалась в пулю и растиралась гвоздем, затем на гроздь надевалась резинка и гвоздь наполовину вытаскивался из пули, таким образом, чтобы он стоял под наклоном и его острый конец упирался в стенку пули. Оружие теперь на взводе, остается только толкнуть шляпку гвоздя. Под действием резинки гвоздь ударит по сере и произойдет взрыв, сопровождаемый звуком, похожим на выстрел. Такой самопал можно было носить в кармане, в отличие от ношения молотка, не вызывая подозрения у окружающих.

Но еще круче были самодельные пистолеты. На их изготовление решались далеко не все, это уже было опасно, но я себе такой сделал. Взял медную трубку длиной сантиметром двадцать, внутрь которой пролезал карандаш. Один ее конец загнул и залил свинцом, сделал отверстие для запала и прикрутил к деревянной рукоятке. Пистолет был готов. Пробные выстрелы показали, что он бьет метров на десять, главное не переборщить с количеством засыпаемого пороха, чтобы не было как у одного моего знакомого. Он сделал себе подобный пистолет, но трубку загибать не стал, а забил в трубку болт, так было более красиво. Несколько раз он из него стрелял и было все нормально, но однажды, этот болт вырвало, и он просвистел у него возле уха, хорошо, что только испугом отделался. Были проблемы и с такими пистолетами как у меня, их слабым местом было отверстие для поджога пороха. У нас не было сверл для сверления этого отверстия, и мы пропиливали его трехгранным напильником. Со временем это отверстие разрывало. Но я попытался избавиться от этого недостатка, пропилил напильником прорезь только до половины толщины стенки трубы, остальное проковырял шилом.

Проблем с порохом у нас не было. За селом, примерно в двух километрах от его окраины в сторону Нежина, была Лысая гора. Лысой она называлась потому, что на ее вершине ничего не росло. Во время войны за эту гору шли ожесточенные бои, и там все было усыпано патронами, гильзами, снарядами и другими боеприпасами, из которых мы и добывали порох. В то время там случилась страшная трагедия. Неподалёку от этой горы находилась школа-интерната, куда, после смерти ее отца, отдали учиться мою соседку Нину Василенко, так как у матери осталось на руках четверо детей, и она не могла их всех прокормить. Семеро ребят из этого интерната нашли там гранату и решили ее вскрыть. В живых остался только один, да и тот остался инвалидом. Опасная была гора, не понимаю, почему власти не принимали никаких мер, чтобы все это оттуда убрать.

Как-то раз директора школ организовали соревнование между учениками первой и второй школ по стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Кроме того, что я на этих соревнованиях занял первое место, за что получил грамоту, я собрал там все оставшиеся и никому не нужные отстрелянные гильзы. Потом на пастбище я засыпал порох в такую гильзу, забывал ее в торец какой ни будь палки и клал ее в костер. Через некоторое время звучал выстрел. Вот так и забавлялись. Стад в то время было много, поэтому и пастухов было много, и каждый придумывал что-нибудь свое. На нашем пастбище паслись стада из Выгоня, Чепеливки, Крошкивки, Мегерок и Мыгелёвки, как назывались отдельные части села. По другой дороге пригоняли еще пять или шесть стад из Бабкивки. В общем скучно не было.

Вася, немного странноватый парень с заторможенной реакцией, был из Мегерок или Мыгелёвки. Как-то он притащил на пастбище пять или шесть винтовочных патрона, которые нашел на Лысой горе, и предложил бросить их в костер. Предложение было несколько неожиданным, мы тоже находили там патроны, но просто извлекали из них порох, бросать их в костёр никому и в голову не приходило, ведь могло убить корову.

– А мы в ямке костер разведем, – нашелся что сказать на наши возражения Вася.

Ям, небольших заросших воронок от взорвавшихся во время войны снарядов, там действительно было достаточно. В одной из них мы и развели костер. Потом все спрятались метров за пятьдесят, возле костра остался только обладатель патронов Вася. Бросив патроны в костёр он прибежал к нам, и все стали ждать. Прошло минут пять, но патроны не стреляли.

– Вася, ты куда их бросил, нам долго еще здесь сидеть, – поинтересовались мы. – Сходи посмотри, что там.

– А почему я, – удивился Вася.

– Патроны ведь твои.

Это Васю вполне убедило, он встал, и, даже не пригибаясь, пошел к костру. И тут началась стрельба. Вася успел упасть на землю и все обошлось без жертв.

Как-то вечером ко мне приехали все мои друзья: Петя и Витя Осипенко, Коля Грек и Миша Костенецкий.

– Пойдем, что покажем, мы бомбу нашли.

Я не знаю, что это было. Для бомбы у нее было слишком маленькое хвостовое оперение, как у мины, но в диаметре она была порядка тридцати сантиметров и длиной порядка метра. Почти абсолютно новая, без каких-либо следов ржавчины, с прикрученным взрывателем. Нашли в болоте на Тванях, где мы пасем скот. Предлагалось открутить взрыватель, и, как делали партизаны, выплавить из нее тол.

– Вы что, сдурели? – сказал я. – Если рванет, от нас мокрого места не останется. Давайте отвезем ее милиционеру, он разберется, что с ней делать.

Через два дома от меня жил капитан милиции по фамилии Тыщенко, к нему мы и повезли эту бомбу. В том, что он был дома, нам конечно повезло, но, дальше пошло не по нашему плану. Он равнодушно осмотрел бомбу, которая лежала у нас на багажнике велосипеда, и сказал: «Отвезите ее туда, где взяли». Мы были в шоке, услышать такое от милиционера мы никак не ожидали. Опять встал вопрос куда ее девать. Везти ее на ночь глядя за три километра на Твани у нас не было никакого желания. Мы поехали на нашу речку Крутоносовку, в которой было еще полно воды, и сбросили бомбу в воду, подальше от домов, но все равно в пределах села. Что с ней стало потом, я не знаю, может и сейчас там лежит, затянутая илом.

Как вспоминаю все это сейчас, остатки волос на голове дыбом встают.

Трудовое воспитание

Наша восьмилетняя школа №2, бывшая церковно-приходская, как ей и положено находилась возле церкви, тогда еще действующей. На территории церкви, кроме самой церкви, находилась сторожка, а на довольно большой территории церковного двора росло много груш и несколько каштанов. Груши были толстые, старые и очень высокие, но плодоносили каждый год. Груши на них были несколько терпкими, но достаточно вкусными. Нижние ветки на грушах были очень высоко, и залезть на эти груши было невозможно. Поэтому мы сбивали спелые груши камнями и палками, за что церковный сторож прогонял нас с церковного двора. Груш ему было не жалко, собирайте сколько хотите, но зачем же ветки оббивать. Потом церковь закрыли, превратив ее помещение в продовольственный склад, и нас больше никто не прогонял от груш. Поэтому до зрелого состояния груши доживали крайне редко, их сбивали еще зелеными и, попробовав, тут же выбрасывали. Съесть вкусную грушу теперь редко кому удавалось. Но по дороге домой, сразу за мостом через речку Крутоносовку, которую мы называли канавой, жил дед Козёл. У него в саду росли очень вкусные груши, а трухлявый забор вокруг сада для нас особого препятствия не представлял, поэтому мы частенько после школы в него заглядывали. Скорее всего Козел, это была кличка, а не фамилия, дед был вредным, так как часто гонялся за нами с палкой, если заставал в своем саду. Еще были груши у Толи Шустера, правда не такие вкусные, как у деда. Забора у него практически не было, так, отдельные дощечки, чтобы коровы не заходили. Шустер – это тоже кличка, фамилия Ярошенко. Говорят, что кличку им дали немцы во время войны, так как отец Толи был сапожником, по-немецки шустер. Что-то я не о том, я ведь о школе хотел написать.

На территории школы находился большой кирпичный учебный корпус и длинный деревянный корпус, в котором с одного входа был школьный буфет и жила учительница Евдокия Петровна, а с другого входа жил директор школы Соколов Борис Макарович, вместе с женой Галиной Петровной, моей первой учительницей, и дочерью, которую я практически не помню. За этим корпусом был огороженный двор, в углу которого стоял сарай, а возле сарая стояла будка, в которой жила довольно симпатичная овчарка. Но мы туда не ходили, собака лаяла на каждого, кто заходил во двор. В сарае директор держал какую-то свою живность, в том числе и поросят. Возле двора стоял колодец с коловоротом, а левее – школьный сад, в котором, кроме растущих яблонь и вишен, была еще застекленная отапливаемая теплица и площадка для метеонаблюдений, на которой, среди прочего оборудования, стоял и флюгер, высотой порядка двадцати метров. Между садом и двором шла тропинка к туалету, находящемуся за двором, и представляющему из себя сооружение из досок, разделенное дощаной перегородкой на две части, мужскую и женскую, в каждой из которых было по пять ничем не разделенных между собой прорезанных в полу дырок (очков). Рядом с ним стоял туалет на две кабинки для учителей. Туалет для учеников директору приходилось периодически ремонтировать, так как в перегородке между мужской и женской частью кто-то все время ножом проковыривал дырки.

По другую сторону церкви находились еще школьная мастерская, в которой проводились уроки труда, и спортивная площадка, на которой были волейбольная и баскетбольная площадки, беговые дорожки, места для прыжков в длину и высоту, а также специальное сооружение высотой порядка десяти метров, с вертикальной и наклонной лестницами, и крюком для подвешивания каната. За спортивной площадкой находились грядки. Два десятка маленьких грядок размером 70?150 сантиметров, для занятий по биологии, которую вел сам директор школы. Слева от грядок находился детский садик колхоза им. Ленина, а за ним школьный огород, размером порядка шести соток. Был еще один школьный огород, большой, больше 50

ти соток, который находился вдали от школы.

В школе нас учили не преподаватели, а учителя, потому, что кроме обучения, они еще и воспитывали учеников. Среди всего прочего воспитания, они прививали нам еще и любовь к труду. Всем было известно, что труд облагораживает человека, и, что именно он превратил обезьяну в человека, хотя некоторые от этой стадии далеко так и не ушли. Любовь к труду нам прививали также и дома. В наши с сестрой Аллой обязанности по дому сначала входило по очереди подметать пол в хате и периодически кормить курей, а позже еще и пропалывать грядки в огороде. Любовь прививалась тяжеловато. Это было видно по тому, что мы периодически на могли поделить уборку в доме: каждый считал, что в этот день не его очередь подметать пол.

Уроки труда начались еще в первом классе. Нас учили шить мешочки, вышивать гладью и крестиком, вязать крючком. За четыре года я все эти премудрости освоил. Девочек еще учили готовить салаты. В четвертом классе нас уже выводили пропалывать картошку на огороде за детским садиком. Иногда ходили помогать колхозу в уборке помидоров, которые росли на междурядьях в колхозном саду. Это нам нравилось, там можно было вдоволь покушать вкусных яблок. Кроме того, за помощь колхозу, он поставлял в школьный буфет молоко по символической цене, одна копейка за стакан, в то время как стакан совсем не сладкого чая стоил три копейки.

До пятого класса уроки труда для девочек и мальчиков практически не отличались. С пятого класса уроки уже были раздельные, у девочек было домоводство, где они учились шить и готовить, причем готовить они ходили на кухню к директору школы, где имелась керосинка. У мальчиков занятия проходили в столярной и слесарной мастерских. Для девочек в этих мастерских было проведено только одно занятие, чтобы умели молоток в руках держать, наверно на тот случай, если кто-то из них не выйдет замуж. В мастерской было столярное и слесарное отделение. Столярное отделение было вполне приличным, шесть фабричных столярных верстаков, позволяющих закреплять доски для обработки в любом положении. Инструмент тоже был вполне приличным, хотя и несколько туповатым. Слесарное отделение было в более плачевном состоянии. В нем было всего трое тисков, правда больших, у которых на двух не было губок, и зажать в них деталь было крайне сложно. Полотна в ножовках по металлу были старые и тупые, ими, за 45 минут урока, гвоздь с трудом перепиливали. Директор школы, проводивший эти занятия, новые полотна выдавал только после их поломки, но за сломанное полотно кто-то должен был получить двойку. Поскольку рабочих мест было мало, часть ребят занималась в столярном отделении, а часть в слесарном. На следующее занятие менялись местами. Потихоньку чему-то учились.

В пятом классе мы изучали биологию, занятия проводил директор школы. Каждому ученику была выделена маленькая грядка на школьном участке, на которой, по индивидуальному заданию, каждый ученик должен был что-то вырастить. В конце года победителя ждал приз. Я очень хотел занять первое место, но мне досталась грядка, на которой уже рос ревень – растение, стебель которого используется для приготовления компота, ее нужно было только поддерживать в чистом состоянии, ни о каком урожае речь не шла, поэтому из претендентов на победу я автоматически выпадал.

Зоологию у нас проводила Евдокия Петровна. Она интересно проводила занятия и умела нас заинтересовать. Она ставила нам задачу взять шефство над каким ни будь колхозным животным: теленком, поросенком или жеребенком, и за ним ухаживать. Рассказывала, что пять лет назад у нее училась девочка Соня, которая ухаживала в колхозе за теленком, о ней даже в газетах писали. Нам тоже хотелось, чтобы о нас в газетах писали. Я ходил помогать соседу, деду Митрофану, ухаживать за колхозными лошадьми. Привозили им сено, поили, убирали навоз. Я спрашивал деда Митрофана, может их еще почистить, как я в кино видел.

– Да кто их чистит, – сказал дед, – еще не дай бог лягнет тебя, горя не оберешься.

В специальной тетрадке я записывал проделанную работу, а дед Митрофан ставил оценку и расписывался.

В то время, когда я помогал деду Митрофану ухаживать за лошадьми, произошел один курьезный случай. Недалеко от конюшни стояла старенькая хата, которая использовалась как сторожка, и место, где бригадир давал колхозникам наряды на работу. Раньше в этой хате кто-то жил, но потом все померли, наследников не было, и хата отошла колхозу. В хате стояла обычная печь с грубкой и лежанкой, стол и несколько стульев, а вдоль стен стояли обычные деревянные лавки. Середина хаты была абсолютно свободной, поэтому туда для просушки положили два десятка дубовых бревен, из которых планировали изготовить полозья для саней, как для конных, так и для тракторных. Сторожем здесь работал старый дед, которого звали Пантелей Матвеевич.

Пантелей Матвеевич был очень высокий и очень худой, выше его в селе был, пожалуй, только один человек, наш сосед Сергей Логвин, которого мама иногда просила повесить у нас в доме рушники на картины, и он вешал их прямо с пола, так как легко доставал руками до потолка. Дед всегда, и зимой и летом, ходил в одном и том же брезентовом плаще с капюшоном, поэтому его сутулая фигура была узнаваема издали. Походка у него тоже была особенная: он наклонял корпус вперед, и только потом, чтобы не упасть, переставлял ногу. В глаза все называли деда уважительно, Пантелей Матвеевич, а за глаза – Пантюх. Тем, кто при ходьбе плохо переставлял ноги, обычно говорили: «Что ты ходишь, как Пантюх?».

Пантелей Матвеевич сторожевал один, каждый вечер, с наступлением сумерек, он приходил в сторожку, а утром уходил домой, ночью он должен был несколько раз проверять конюшню и воловник, в котором стояли тягловые быки. В тот вечер он, как всегда, протопил грубку, постелил на лежанку свой плащ, сверху старенький овчинный тулупчик, и прилег отдохнуть. Вскоре запарился, слишком сильно натопил, спать на лежанке было невозможно. Выход из этого положения нашелся быстро, он перенес на лежащие на полу дубки свой плащ, на него снова расстелил тулупчик, лежать было немного жестковато, но вполне терпимо, и вскоре он уснул сном младенца. Проснулся он только утром, когда его растолкал пришедший на работу бригадир. Оказалось, что лежит он уже не на дубках, а на земляном полу у углу хаты, все дубки исчезли. Видимо ночью воры аккуратно перенесли сторожа на его плаще с дубков в угол хаты, а все дубки вывезли.

Еще Евдокия Петровна рассказывала нам о кроликах, какие они замечательные. Она умела увлечь, и мне захотелось завести кроликов. По моей просьбе отец купил крольчиху, но предупредил, что ухаживать буду я сам. Я сделал для нее клетку, кормил, поил и ухаживал. Потом пошли крольчата, я сделал еще несколько клеток, потом еще. Летом у нас было до 50-ти кроликов, на зиму оставляли двух крольчих и кроля. В доме появилось дополнительное мясо и немного денег за проданные шкурки. Правда мясо, опять же, как и раньше, было зимой, летом кролики были слишком худые, чтобы их забивать, да и летнюю шкурку невозможно было продать.

В отличие от младших классов, в старших была обязательна трудовая отработка во время летних каникул. В пятом классе 10 дней, в шестом пятнадцать и в седьмом двадцать. Правда работали не полный день, а только до обеда. В пятом классе мы пропалывали и окучивали картошку на дальнем и ближнем огородах, а также пропалывали все посаженное на этих огородах. Кто все это сажает, я как-то не задумывался. Осенью мы на этих же огородах собирали урожай, грузили его на телегу и эту телегу отвозили. Куда бы вы думали? В сарай к директору школы. Я был очень удивлен, если не сказать больше.

– Мы что, как панщину отрабатываем? – спросил я одну из учительниц.

– Тише ты, какая панщина. Это просто трудовое воспитание. Ну не выбрасывать же все это, – ответила учительница.

При трудовой отработке в шестом классе, Борис Макарович предложил мне вместе с ним ремонтировать и красить парты. Он видел, как я работаю на занятиях и решил, что с таким заданием я должен справиться. Я конечно согласился, эта работа была для меня более интересной, но поинтересовался, как ее будут засчитывать, день за день, или хотя бы день за полтора. Для меня это было немаловажно, так как я этим летом работал в нежинском плодосовхозе, и из-за этой отработки терял в заработке там. Директор пообещал засчитывать день за полтора. Мы с ним несколько дней ремонтировали и красили парты. Потом перешли на ремонт теплицы. Работа шла нормально, пока директор не притащил для ремонта посадочных ящиков в теплице доску с характерными круглыми вырезами. Эта доска была явно из школьного туалета. Я отказался браться за нее руками.