Воспоминания и рассказы

– Ты чего так вырядился? – спросила она его. С ребятами понятно, им больше надеть нечего, но ты то куда в таком виде?

В чем-то она действительно была права, из гражданской одежды у нас с Толей были только брюки, рубашка, свитер и туфли, все в одном экземпляре. Но вот носков у нас было по две пары, были еще и ярко-желтого цвета. Но в молодежной моде она похоже не разбиралась, и заставила Володю надеть обычные серые носки. Нам оставалось Володе только посочувствовать. С Володей мы побывали на Красной площади и на ВДНХ, посетили павильоны космоса, пчеловодства, и даже свиноводства. Нам все нравилось. Потом посетили панорамное кино. Такого я еще никогда не видел. Большой круглый зал, и везде вокруг тебя идет кино. Но не это самое интересное. Когда показывают, что по дороге едет автомашина, то кажется, будто ты сидишь в этой автомашине, хотя на самом деле ты стоишь в этом зале, сидячих мест там не было. А вот когда автомашина резко тормозит, то все, находящиеся в зале, наклоняются вперед, как будто на них действительно действует сила инерции при торможении. Этот феномен я до сих пор не могу объяснить. Ведь на самом деле, никакой инерции нет, а почему люди наклоняются и чуть на падают при торможении машины – загадка. Посетили еще смотровую площадку возле Московского университета. До чего же величественное здание, просто дух захватывает. Везде полно негров, но они нас не впечатлили, у нас в Харькове и своих полно. Помню, как-то раз в Харькове, в троллейбусе ехал молодой майор с маленькой дочкой. Когда в троллейбус зашел негр, девочка громко закричала: «Папа, смотри, смотри, бибизянка!»

– Это не обезьянка, – сказал ей отец. – Это дядя.

– Да нет папа, ты посмотри, бибизянка, – не соглашалась девочка, указывая пальчиком на негра.

Бедный отец, весь красный от смущения, схватил девочку в охапку и пулей выскочил из троллейбуса. Так-что неграми нас не удивишь.

На второй день Володя тоже поехал вместе с нами, но, по приезде в Москву, сразу, извинившись, откололся, ссылаясь на неотложные дела. Мы с Толей посетили Кремль, магазины и сад «Эрмитаж». На летней площадке Эрмитажа как раз шло представление. В моей памяти осталось только выступление гимнастки. Молодая девушка была одета в одежду змеи и показывала чудеса гибкости своего тела. Тело девушки было настолько гибким, что казалось, будто костей в нем вообще нет, а костюм змеи еще больше подчеркивал это впечатление. Девушка делала шпагат в воздухе, складывалась пополам как вперед, так и назад, лежа на полу на груди, ставила ноги за головой, сидя на стуле, пролезала под сидением стула, не касаясь пола, в общем, чего она только не делала. А когда она, лежа грудью на синении стула, поставила ноги себе на голову, а затем большим пальцем ноги почесала себе за ухом, все зрители встали, и долго ей аплодировали стоя. Подобные выступления потом я видел много раз, но такой гибкой фигуры я больше не видел. За два дня с Москвой мы более-менее познакомились, и вечерним поездом выехали в Ленинград.

В Ленинграде мы, прежде всего, поехали искать моих знакомых, брата нашей соседки в Вертиевке, и моей учительницы украинского языка и литературы Нины Федоровны Пархотько, Андрея Федоровича. Предыдущим летом он со своей дочерью Леной приезжал в гости к Нине Федоровне, где мы с ними и познакомились. Они тогда приглашали к себе в гости, вот теперь я этим приглашением и воспользовался, но в отличие от поездки без предупреждения в Святиловку, я предупредил о нашей поездке через родителей Нину Федоровну, и просил ее предупредить Андрея Федоровича. А вот предупредили его или нет, мы не знали. По имеющемуся у нас адресу, квартиру мы нашли быстро, до восьми утра мы уже были у них, поэтому застали всех до ухода на работу. На наше счастье, сюрпризом для них это не было, о нашем приезде они знали, только не знали, когда точно мы приедем. Нас покормили завтраком, и все разъехались, хозяева на работу, мы с Толей смотреть Ленинград и искать гостиницу, а Лена к своей подруге, у которой собиралась достать для нас фотоаппарат.

Мы с Толей купили путеводитель с картой города, и начали знакомство с Невского проспекта. Чтобы зря не терять время, мы осматривали достопримечательности, а по пути заходили во все встречающиеся гостиницы и спрашивали свободные номера, но свободных номеров почему-то нигде не было. Мы посмотрели Памятник Петру и Исаакиевский собор. Когда стоишь перед Исаакиевским собором, то просто дух захватывает, настолько все грандиозно и монументально. В Исаакиевском соборе, построенном молодым французским архитектором Монферраном, восхищало все. Прежде всего то, что собор строился сорок лет, и за это время молодой архитектор превратился в старика и умер через месяц после окончания его строительства. Впечатляли монолитные колонны, вытесанные вручную из цельных кусков гранита простыми русскими камнетесами. 32 колонны в четырех нижних портиках, высотой в 17 метров и весом 114 тонн, и 24 колонны в верхнем портике, весом по 84 тонны. Не верится, что все это было сделано в 19-м веке, при крайне низком уровне развития техники. Как можно было в то время с такой точностью обработать и отшлифовать эти монолиты, да притом так, чтобы все они были абсолютно одинаковы? Экскурсовод говорила, что все это делалось на земле и вручную, но я в это не верю, там ведь вдоль всей 17-ти метровой длины колонны точность не хуже 0,1 мм, без какого-то огромного станка, в котором вращались эти колонны, такую точность получить невозможно. А сама установка этих колонн? Они ведь ничем не крепятся, стоят под своим весом на идеально горизонтальной поверхности. Но для этого и торцевой срез колонны, на котором она стоит, должен быть строго перпендикулярен средней линии колонны, а это невозможно сделать без вращения колонны. Следовательно, все-таки, был какой-то механизм, в котором колонны вращались при обработке. О том, что установка колонн также производилась вручную, можно было заранее предположить, другого способа тогда не было, но то, что установка одной колонны занимала всего 45 минуть, меня поразило, я думал, что на это не менее одного дня уходило. А вот один момент я до сих пор не понимаю, как им удавалось поднять такую махину в 114 тонн, без сколов острого основания колонны. Ведь, во время подъема, колонна обязательно становится на край основания, и при таком весе, на мой взгляд, этот край основания должен обязательно отколоться. Для предупреждения сколов можно конечно низ колонны обшить какими-то досками, но как их потом вынимать из-под колонны, ее ведь не поднимешь? В общем, одни загадки, которые, тем не менее, строители 19-го века как-то решили. Про запас была изготовлена всего одна колонна, но и она не понадобилась, и была установлена Монферраном в качестве Александрийского столба. Вот это были строители, вот это было качество! И все это построено на болоте, где предыдущие три храма, стоявшие на этом месте, под своей тяжестью уходили под землю. А этот собор по весу был не чета предыдущим, толщина его стен была от 2,5 до 5 метров. Под фундамент этого собора забили более 12-ти тысяч шестиметровых просмоленных еловых свай. Да, раньше люди на века строили, не то, что ныне. Возможно я не прав, но мне кажется, что при современном развитии науки и техники, современные строители такую колонну сделать не смогут, не говоря уже о том, чтобы такой собор построить.

Впечатлило также сообщение экскурсовода, что на позолоту купола ушло 100 кг червонного золота. Вот это размах! Сообщение о замечательном виде с колоннады второго этажа на Неву и на город также было очень привлекательным, но туда стояла такая очередь, что на ее посещение нужно было целый день потратить, поэтому мы ограничились осмотром первого этажа. В центральном зале собора нас привлек маятник Фуко, который, как нам объяснили, наглядно демонстрировал тот факт, что Земля вращается. Мы тоже в этом убедились, для чего запомнили в какой плоскости качался маятник в начале осмотра. В конце осмотра маятник качался уже в другой плоскости. А еще на меня произвела впечатления входная дверь в этот зал. Высоченная дубовая дверь, порядка пяти метров высотой, состояла из двух половинок, и каждая половинка, по словам экскурсовода, весила 2,5 тонны. Самым удивительным было то, что эта дверь легко открывалась рукой, никаких усилий для ее открывания и закрывания прикладывать не нужно было.

Пришло время обеда, желудок уже подсасывало, и мы пошли искать столовую. В районе Невского проспекта столовых было полно, но везде были жуткие очереди, часа на полтора или два. А нам не хотелось терять столько времени в очередях за едой, так как на осмотр Ленинграда ничего не останется. Пошли искать место, где очередь поменьше, и в какой-то улочке нашли кафе, где очередь была в три раза меньше. Правда и цены здесь были немного выше, но если не брать первое, а только второе и компот или чай, то мы укладывались в цену обеда в столовой. Но зато, какая экономия времени. В этом кафе мы и питались утром и в обед все дни, пока были в Ленинграде, а вечером позволяли себе зайти в более приличное место, где к ужину брали еще и кружку пива.

После обеда посмотрели Казанский собор, построенный крепостным архитектором. До чего же талантливые люди жили в России! С осмотром достопримечательностей у нас все складывалось хорошо, а вот с поисками гостиницы – не очень. Ни в одной гостинице, расположенных в центре, свободных мест не было. Пришлось экскурсии прекратить, наменять двухкопеечных монет, и с телефона-автомата обзванивать гостиницы. И везде нам отказывали, свободных мест нигде не было. Поздно вечером вернулись на квартиру к Андрею Федоровичу. Нас расспрашивали об увиденном, о впечатлениях. Как нам чистота города? И тут я их нечаянно обидел, сказав, что в центре очень чисто, а в дальних улочках все как обычно. Это их возмутило.

– Не может того быть, – сказала Лена, – наш город самый чистый в мире.

– А как называется улица, на которой вы видели мусор, – спросили нас ее родители.

Название улицы я не помнил, и было очень неудобно, как будто я наговариваю на их прекрасный город. Но вскоре страсти по поводу мусора улеглись, Лена вручила нам взятый у подруги фотоаппарат «ФЕД-2», нас покормили ужином и уложили спать. А по поводу гостиницы сказали, что сейчас самый разгар туристического сезона, и вряд ли нам удастся найти свободные места в гостиницах.

На следующий день мы позавтракали в нашем кафе и пошли в Эрмитаж. Это действительно музей музеев. Экскурсовод сказала, что если у каждого экспоната, выставленного в Эрмитаже, задерживаться всего на две минуты, то понадобиться два года для осмотра всех экспонатов. Мы останавливались далеко не у всех экспонатов, но с десяти часов утра и то пяти часов вечера мы даже первый этаж не весь посмотрели. Можно было бы еще часок посмотреть, но ноги нас больше не держали, да и желудки о себе напоминали, после завтрака у нас во рту больше и макового зернышка не было. Еле передвигая ноги, поплелись в наше кафе, подкрепились, и немного отдохнули. Теперь опять нужно было обзванивать гостиницы, чем мы и занялись, но все безрезультатно. Оставалась одна единственная гостиница, в которую мы еще не звонили, «Южная», расположенная где-то на окраине города. И тут мне пришла в голову авантюрная идея – позвонить в нее от имени комендатуры. Толе моя идея не очень понравилась, но и сильных возражений не было. Я решил позвонить сам, поскольку у Толи очень узнаваемый голос, и по прибытию в гостиницу наша авантюра могла раскрыться. Я позвонил в гостиницу.

– Здравствуйте, – сказал я. – Это Вас из комендатуры беспокоят, помощник коменданта капитан Иванов. Вы нас не выручите? К нам в командировку два курсанта приехали, а разместить их негде. У Вас не найдется для них на пять дней пары коек. Будем Вам очень признательны.

– Два места у нас как раз остались, но только в шестиместном номере, – ответили из гостиницы.

– Подойдет, – сказал я, – по сравнению с казармой это для них рай будет. Да днем их у Вас и не будет, они только ночевать будут приходить.

– Тогда присылайте, устроим.

– Через пару часов приедут. Запишите, старшим у них старший сержант Винокуров, и с ним еще один курсант, – подытожил я разговор.

Это была победа, мы нашли места в гостинице. Быстренько съездили к Андрею Федоровичу, сказали, что нашли гостиницу, поблагодарили за теплый прием, переоделись в военную форму и поехали в гостиницу. Гостиница находилась в каком-то промышленном районе, жилых домов поблизости не было, да и автобусная остановка была далековато, но мы и этому были рады. Зашли в гостиницу.

– Здравствуйте, – сказал Толя. – Вам должны были звонить по поводу нас из комендатуры.

– Да, звонили, – сказала дежурная. – Давайте документы, будем оформлять.

В номере уже действительно жили четыре мужика, которые были в командировке на каком-то местном заводе. Мы с Толей тоже там поселились. Все было нормально, вот только никаких столовых или кафе поблизости не было, поэтому продолжали кушать в нашем кафе возле Невского проспекта.

Следующие два дня мы опять провели в Эрмитаже, и опять без обеда, ходили по залам до тех пор, пока держали ноги. Осмотрели еще два этажа. Меня особенно впечатлила небольшая картина, кажется называлась «Машенька и Дашенька», за нее художник получил звание академика. На картине были изображены две девочки с жемчужными ожерельями на шее. Девочки казались живыми, настолько объемными были их портреты, особенно объемными выглядели жемчужные ожерелья, настолько четко была выписана каждая бусинка и тень от нее. Девочки с этой картины, как живые, у меня до сих пор перед глазами стоит. Фамилию художника я, к сожалению, не помню, но такой прекрасной работы я больше никогда не видел. Хотелось посмотреть еще экспозицию в подвале, говорили, что очень интересная, но времени не было, мы ведь еще практически нигде не были. Ночью побродили по набережной Невы и Невскому проспекту, наблюдая Ленинград в белую ночь, а на следующий день, на небольшом катере, поехали в Петергоф. Фонтаны один краше другого, многие были закрыты на реставрацию, но и то, что было открыто, очень впечатляло. Посетили скромный домик Петра и фонтаны-шутихи. Во дворец также не попали, он был на реконструкции, но зато Самсон, разрывающий пасть льву, был великолепен, и вид на дворец со стороны моря был очень красивым. Но больше всего нас удивил подземный туалет, куда мы зашли по нужде. Большой светлый холл, облицованный светло-голубой плиткой, на стенах зеркала. Посредине холла стол и два стула, на столе ваза с цветами. Несколько туалетных кабин, и во всех висит туалетная бумага. Везде изумительная чистота. Этот вид резко контрастировал с виденными нами до сих пор общественными туалетами, в которых всегда была несусветная грязь, и перемещаться можно было только на цыпочках. Мы решили, что это какой-то платный туалет, но спросить было не у кого. Когда вышли из кабин, в холле уже появилась женщина, у нее мы и спросили, сколько нужно платить, но она сказала, что туалет бесплатный. Вот теперь я вполне осознал, почему Ленинградцы так гордились чистотой своего города.

Побывали мы с Толей и на Пискаревском кладбище. Здесь обстановка очень грустная, большое количество огромных братских могил и скорбящая Родина-мать к веселью не располагают. А грусть, нахлынувшая после прочтения дневника Тани, не покидала нас весь день. Как же люди все это выдержали? Ведь от всего этого с ума можно было сойти. А люди не только жили, но еще и трудились, умирая прямо возле станка от голода. Это были настоящие герои. Вечная им память.

В последний тень мы с Толей разошлись, ему хотелось одно посмотреть, мне другое. Я посетил Аничков мост, полюбовался чугунными решетками и скульптурами юноши и великолепных лошадей, какая во всем этом грация, каждая мышца и юноши, и лошадей, как живые. В кунсткамеру я не попал, она была закрыта, дворец Меньшикова тоже не работал. На ходу поменял планы и поехал в Петропавловскую крепость, времени у меня оставалось мало, поэтому толком я там ничего не рассмотрел, но вот полуденный выстрел из пушки я увидел. Нужно было возвращаться в гостиницу, вечером мы уезжали в Москву, а еще нужно было заехать к Андрею Федоровичу, вернуть Лене фотоаппарат и еще раз за все поблагодарить.

В Москве мы с Толей расстались, он поехал к себе в Купянск, а я в Вертиевку. И тут в мою голову проникла еще одна «гениальная» идея, я решил ехать не поездом, а автобусом. Трасса Москва-Киев проходила через Вертиевку, и все автобусы у нас останавливались на длительное время, так как на этой остановке были аж два вполне приличных кафе. Я и взял билет до Вертиевки на автобус. Автобус был с улучшенными мягкими креслами, но не самолетными, спинки не откидывались. Багажника для чемоданов в автобусе тоже не было, но мой маленький чемоданчик вполне поместился на полку над головой. Выехали примерно в обед, и сразу же обнаружилась проблема с моим чемоданом, от тряски его ручка жутко пищала, раздражая всех пассажиров и водителя. Я попросил у пассажиров несколько спичек, и подпихнул их под ручку, писк на время прекратился, но вскоре спички от тряски выпали, и ручка опять запела свою противную мелодию.

– Да сделай же ты с ней что-нибудь, – взмолился водитель. – мочи нет это терпеть.

Было жутко неудобно, но я не знал, как заставить ее замолчать, хоть в окно чемодан выкидывай. В поездах она никогда не скрипела. Выход нашли пассажиры. Они дали мне длинный кусок шпагата, и я привязал ручку к чемодану, чтобы она не болталась. Писк наконец-то прекратился, и все стали дремать. Я тоже задремал, но проснулся от того, что мне было очень жарко, ведь ехал я в военной форме, так как в маленький чемоданчик она не помещалась. Что собой представляла эта форма? Хромовые сапоги, синего цвета бриджи, зеленого цвета китель на ватине, со стоячим воротником, и фуражка. Китель снять нельзя, поскольку под ним только майка, расстегнутые крючки воротника и расстегнутая верхняя пуговица от жары не спасали. Сапоги тоже не снимешь. Стало понятно, что я сделал большую глупость, поехав автобусом, в поезде я бы спокойно переоделся и ехал как нормальный человек, но жалеть было уже поздно. Ночью стало немного прохладней, так как днем, пот с меня ручьем уже не лил, но появилась другая проблема: кресла оказались очень неудобными и начала ныть спина, боль все усиливалась, и к утру ныло уже все тело. Как ни крутился я в этом кресле, невозможно было найти такое положение, чтобы тело не болело. Облегченно вздохнул, когда наконец-то приехали в Вертиевку. Ноги так затекли, что вообще не слушались, пришлось минут десять, разминая ноги, потихоньку походить возле скамейки. Потом перешел на остановку местного автобуса, дождался автобус на Вертиевку, на котором доехал до центра, а там еще два километра пешком, и я дома. Отдохнув с дороги, на следующий день я на велосипеде съездил в центр и купил себе три литра пива, как компенсацию за все трудности и лишения, перенесенные в этой поездке.

Галя-Аня

В конце второго курса, как раз накануне Нового Года, нас пригласили в Харьковский театр музыкальной комедии на оперетту «Цыганский барон», сказали, что нас пригласили наши шефы – медицинское училище. К сожалению, кто-то перепутал время начала представления, и мы прибыли в театр с опозданием, оперетта уже минут пятнадцать как шла. Мы тихонько расползлись по залу, занимая еще свободные места, и, изображая театралов, стали наблюдать за происходящим на сцене, тихонько обмениваясь своими комментариями.

В антракте мы с Борей Бобровским сходили в буфет, выпили по стакану красного вина и закусили бутербродами. Настроение сразу улучшилось, уже не было так жалко, что не видели начало представления. Вернувшись в зал, сразу увидели двух симпатичных девушек, которые сидели сразу за нами, даже странно, что мы их раньше не заметили. Возле них даже были два свободных места, которые мы также раньше не заметили. Вот что значит поправили зрение в антракте. Мы вежливо спросили, не заняты ли возле них места, и можно ли сесть. Получив разрешение, сели возле них. Боря сразу предъявил претензии, спросив, почему нам неправильно указали начало представления, чем чуть не испортил весь дальнейший разговор. Одна из девушек представилась Галей, как звали вторую я уже не помню. Галя оказалась очень разговорчивой девушкой, что мне и понравилось, для меня, не очень разговорчивого, для поддержания разговора оставалось только поддакивать и кивать головой, что меня вполне устраивало. Разговаривала в основном Галя, она рассказала, что они учатся на первом курсе, почему нас неправильно информировали она не знает, а до нашего прихода на сцене ничего интересного и не было. Вторая девушка в основном молчала. Я так прикинул, что Галя на два года моложе меня. Галя мне понравилась, и я решил проводить ее домой. Здесь правда возникала одна проблема, увольнительная у нас была одна на всех, и находилась у старшего нашей группы старшего сержанта Толи Винокурова, кстати, моего друга. Провожая Галю без увольнительной, рассчитывать можно было только на то, что время уже было позднее, и нарваться на патруль было маловероятно, тем более, что я часто ходил в гарнизонный патруль и четко знал все маршруты, по которым они ходят. Я подошел к Толе и попытался отпроситься, пообещав патрулям не попадаться. Как ни странно, но Толя сразу разрешил проводить Галю, с одним лишь условием, чтобы я был возле проходной училища до того, как он приведет туда остальную группу, так как в казарму он должен привести всех вместе. Я согласился.

Проводил я Галю только до поворота с Сумской на ее улицу, дальше, как она сказала, ей уже близко, и она сама доберется. Сказала, что живет в Саммеровском переулке. Я тоже сказал ей свою фамилию и адрес. Ни бумаги, ни ручки, к сожалению, у нас не было, оставалось надеяться только на память. Договорились встретиться в одиннадцать или двенадцать часов первого января возле памятника Н.В. Гоголю, и я убежал на троллейбус. Добрался до училища вовремя и без происшествий.

Погода перед Новым годом была слякотная, шел дождь, снега, естественно, не было. В общем, обычная харьковская новогодняя погода. Новый год мы встречали в казарме, вместе с нашим начальником курса Гетманенко Александром Васильевичем. Он приказал тащить на праздничный стол все спиртное, которое мы втихаря закупили, чтобы он сразу все видел, если потом у кого обнаружит, то виновника отправит на гауптвахту. Мы с Витей Панюковым, командиром третьего отделения, запасли только одну бутылку вина на двоих, поэтому сразу ее и выставили на стол. Остальные тоже принесли свои запасы. Водки и коньяка, по-моему, ни у кого не было. В одиннадцать часов проводили Старый год, в двенадцать, как и положено, встретили наступивший Новый год, посидели еще часик, как говорится – все выпили, все съели, и разошлись спать.

В одиннадцать часов утра я уже стоял возле памятника Н.В. Гоголю. Увидеть там Галю я, честно говоря, сильно не надеялся, после новогодней ночи могла и проспать, но она опоздала всего минут на пятнадцать, я еще даже и уходить не собирался. Увидев ее, я обрадовался, надо же, почти не опоздала. И мы пошли гулять по практически пустому городу. За ночь выпало немного снега, что придавало природе особую праздничность и торжественность. Снег был еще абсолютно белым и красивым, блестел искорками в утренних лучах солнца. Потом он конечно растает, но это будет потом, а сейчас нас окружала сказочная красота. Мы гуляли долго. Галя спела мне песенку:

Володенька, Володенька, ходи ко мне зимой.

Люби пока молоденька, хороший, милый мой.

В общем мне все понравилось, и песня и Галя, мы договорились встретиться в следующие субботу или воскресенье, когда меня точно отпустят в увольнение, я не знал. Домой она попросила ее не провожать, чтобы не увидела хозяйка квартиры Степановна, в которой она снимала койку, и которую она явно побаивалась. Правда, судя по ее рассказу, там даже койки не было, живя в маленькой комнатушке, не более четырнадцати квадратных метров, Степановна умудрялась сдавать койки трем девушкам. В комнате были полуторная койка, на которой спали две девушки, и топчан, на котором спала Степановна, а Гале на ночь, между кроватью и топчаном, ставили раскладушку.

На следующие выходные меня отпустили в увольнение в субботу, и я пошел искать Саммеровский переулок, где находилась квартира Степановны. Я некоторое время побродил в окрестностях того места, где мы дважды расставались, но никакого Саммеровского переулка там не нашел, решил искать медицинское училище. С этим мне повезло больше, училище я сразу нашел. Студентки как раз небольшими группками шли с занятий. Я встал недалеко от входа и стал ждать, надеясь, что она также будет проходить мимо, хотя надежды было очень мало, ведь мы о такой встрече заранее не договаривались. Мне крупно повезло, я ее увидел. Она очень удивилась, увидев меня возле училища. На этот раз я проводил ее домой, Саммеровский оказался немного не в том месте, где я его искал. Так мы и начали встречаться. Я иногда встречал ее возле училища и провожал домой, потом подолгу сидели на подоконнике лестничной площадки между первым и вторым этажом и целовались в потемках, свет там почти никогда не горел, иногда гуляли по находящемуся почти рядом городскому парку им. Т.Г. Шевченко.

Через некоторое время, с увольнениями у нас начали, как говорится, закручивать гайки. Раньше увольняемых строили в казарме, проверяли внешний вод, и отпускали в увольнение. Теперь же, сначала проверяли внешний вид в казарме, потом строем вели к дежурному по училищу, к которому таких строев приходило два десятка, и процедура осмотра затягивалась часа на два. У дежурного по училищу, при малейшем замечании, отбирали увольнительную. Мне расхотелось ходить в такие увольнения, все эти осмотры были для меня какими-то унизительными. Я приспособился ходить в самоволки. Я обнаружил две замечательные аудитории, 237-е, их было две, одна в главном учебном корпусе, а вторая – в корпусе «А», находящемся через дорогу от главного, но самое замечательное было в том, что обе они использовались как читальные залы при библиотеках. Этим я и пользовался. В аудитории, выделенной нашему учебному отделению для самоподготовки, на доске я записывал, что буду находиться в аудитории 237, и спокойно уходил в самоволку, так как проход через проходные у нас был по личным пропускам. Маршруты гарнизонных патрулей я знал прекрасно и никогда на них не нарывался, спокойно гуляли с Галей по Харькову, а к концу самоподготовки, возвращался в нашу аудиторию. Если во время моего отсутствия была проверка и меня в 237-й аудитории не обнаруживали, я спрашивал, в каком корпусе меня искали, и, соответственно, говорил, что я был в другом корпусе, мне обычно верили, и мои самоволки всегда сходили мне с рук. Только один раз я чуть было не попался патрулю из авиационно-технического училища ХВАТУ-2, но они были далековато, и мы успели скрыться, зайдя в находящийся неподалеку кинотеатр. Во время одной из таких прогулок Галя вспомнила школу и рассказала какую-то историю, которая случилась в прошлом году, когда она училась в восьмом классе. Я не помню, что это была за история, я помню только то шоковое состояние, в которое я погрузился, услышав это сообщение.

– С малолеткой связался, – молнией промелькнуло в мозгу. – Она поступила в училище после восьмого класса, а не после десятого, как почему-то решил я.

Гале я ничего не сказал, но от шока я не мог отойти две недели, не ходил ни в увольнения, ни в самоволки.

А в нашем училище ввели еще одно нововведение – ходить можно было только строем, всякие одиночные передвижения должны были осуществляться либо бегом, либо строевым шагом. К такому идиотизму я не был готов и посчитал этот приказ издевательством над людьми. Я, наконец-то, понял, что такое армия, и в какой дурдом я попал. Мне очень не хотелось, чтобы надо мной издевались подобным образом все предстоящие 25 лет службы, и написал рапорт на отчисление из училища, честно указав причину, что не желаю служить в таком дурдоме предстоящие 25 лет. Прочитав мой рапорт, начальник курса, которого, кстати, я уважал, и который был прекрасным командиром и человеком, тут же порвал его и сказал: «Да успокойся ты. Дурных приказов в твоей жизни еще будет очень много, не обращай на них внимания. Этот тоже скоро забудется, через месяц о нем никто и не вспомнит. А теперь иди отсюда».

Я вспомнил, что уже наблюдал исполнение подобного дурного приказа самого Министра обороны СССР. Это было во время моего поступления в училище. Какой-то иностранный атташе увидел наших офицеров в повседневной форме в рубашках, без кителей, и спросил министра обороны, что это за туристы. В итоге родился приказ, запрещающий появление офицеров на службе в повседневной форме. Предписывалось нахождение на службе только в сапогах, кителе и с портупеей, то есть в форме для строя. Я видел, как эти бедные офицеры парились в кителях на сорокаградусной жаре, но не имели права их снять, тоже дурдом был полный. Приказ никто не отменял, но через месяц о нем действительно все «забыли».

В течение недели передвижение слушателей (мы были слушатели, как в академии, а не курсанты, чем мы очень гордились) контролировал специально выделяемый училищный патруль, а потом об этом приказе, как и предсказывал начальник курса, все забыли, и всё вернулось на круги своя.

Через две недели я отошел от шока, и мы с Галей снова начали встречаться. Я поинтересовался, сколько ей лет.

– Уже пятнадцать, – сказала она, явно считая себя уже взрослой.

Хорошо, что вовремя узнал. Оставалось ждать, когда она действительно станет взрослой. Ребята часто приглашали меня с собой в общежитие пединститута, где местные девушки устраивали праздники с богатым столом, выпивкой и поцелуями в темноте, для чего в комнате специально гасили свет. Я никогда на это не соглашался, считая, что это будет предательством по отношению к Гале. Встречались мы долго, два с половиной года. Частенько ссорились, и, после ссоры, я зарекался больше с ней встречаться, но проходило две недели, и я, соскучившись, снова к ней приходил. Иногда в ссорах был виноват я, тогда, при следующей встрече, я извинялся и отношения налаживались, но в большинстве случаев, я не считал себя виноватым, естественно не извинялся, и ссора затягивалась, иногда на месяц. Галя была удивительной девушкой, она находила повод для ссоры абсолютно на ровном месте. Это наверно у нее в генах от бабы Насти, которая, как она рассказывала, была очень вредной и постоянно ссорилась с матерью и отцом Гали, ее сыном, из-за чего в доме были постоянные скандалы. Из-за этого Галя и не любила ездить домой, чтобы не видеть всего этого.

Я познакомился с девушками, проживающими вместе с Галей у Степановны, Любой и Машей. Люба встречалась с парнем по фамилии Карась, с которым они были из одного села. Безобидные встречи и поцелуи закончились рождением Игорька, жениться Карась не собирался, и у Степановны на одного очень беспокойного жильца стало больше, чему она, естественно, не очень обрадовалась. Мы с Галей иногда гуляли с коляской, в которой спал Игорек, по парку им. Т.Г. Шевченко, привлекая взгляды прохожих, уж очень молодой была Галя для матери. Маша была полной противоположностью Любы, она ни с кем не встречалась и была вся в учебе. Но однажды, она съездила в колхоз на уборку картошки, и там в кого-то влюбилась. Кратковременные отношения закончились неудачным абортом, после которого она больше не могла иметь детей. Вот такие два грустных примера были у Гали перед глазами. Но люди редко учатся на чужих ошибках, предпочитают учиться на своих. Галя мне рассказывала, что у нее в селе есть два поклонника: Вася-пожарник, который заканчивал пожарное училище и проходил у них в Шелудьковке практику, и Яша-рыжий ее одноклассник, которые, по ее словам, были в нее влюблены и собирались на ней жениться.