Телохранитель

– Да. Как там Вова? В Россию не собирается? Пьет?

– Не собирается. Как всегда попивает. Про дочку его знаешь?

– То есть?

– У него, оказывается, есть дочка в Питере. Катя Гарцева. Фамилию не меняла. В загранпаспорте, по-крайней мере. Ей уже семнадцать лет. Скоро будет восемнадцать. Представляешь?

– Ух, ты! Я не знал.

Непонятно было по реакции в реальности, знал или нет. Похоже было, действительно не знал.

– И я не знала. Сама была в шоке. Никогда не говорил о ней. Они встретились на этот Новый год в Сингапуре.

– И что ты хочешь от меня? – спросил Гилинский.

– Она оказалась очень хваткая девушка. Палец в рот не клади.

– И что?

– Мне кажется, он хочет подготовить ее и передать ей дела. По крайней мере все российские активы.

– Почему так думаешь? – спросил Гилинский после некоторой паузы.

– Так показалось. Он отправляет ее в Чикагскую школу бизнеса.

– Тебе-то что от этого? Отправить ребенка в хорошее место учиться – это нормально. Я бы сам своих там выучил. Может и отправлю, когда подрастут.

– А твои где?

– Со своей матерью – в Майами, – буркнул Гилинский.

Тут у Анжелы прорвалось:

– Представляешь, к нашим общим детям он как-то, мне кажется, холодно относится, а к этой пигалице… Вообще охуел!

– Ему-то какая разница: ребенок-то его родной, – не удержался и подначил тут ее Гилинский.

– Как это «какая»? – оторопела Анжела. Она об этом как-то не подумала.

– А то, что и эта дочка от его первого брака и ваши законные дети – для него абсолютно равны. И по закону тоже. Я тоже со своими не живу и редко с ними вижусь, но люблю их больше всего – мои гены. Все для них сделаю.

– То-то и оно, – пробормотала Анжела. – Ему-то разницы нет, но мне-то есть!

– И что ты от меня хочешь?

– Я хотела сказать, что если с ним что-то случится, я тебе отдам СВЗ. Просто так. Он мне нахер не нужен!

Сама не поверила, что так сказала.

– А что должно с ним случиться?

– Мало ли…

Повисла некоторая пауза.

– Ладно, спасибо за инфу, – сказал Гилинский. – Пока.

– Пока.

Разъединились. И Анжела вдруг словно очнулась в Лондоне. Как в сказке, перенеслась туда из России, словно всплыла из глубины и глотнула воздуха. Слава Богу! Вышла на улицу. Прищурилась на солнце. «Туманный Альбион», называется. Питер по сравнению с ним тогда вообще гнилое болото. Зачем позвонила? Сама не знала. Может и неправильно сделала, но все наследство Гарцева должно достаться только ее детям! Какое ей дело до какого-то другого его ребенка?

Однако Гилинский остался разговором несколько встревожен. Вроде бы чего проще – передать Анжеле яду, паленой водки (только где ее взять в Лондоне-то? – не ввозить же – вдруг попадешься) и кирдык Вовику, но ведь вдруг отравит не до конца или потом непременно будет экспертиза, и Анжела точно сознается, еще и скажет, кто научил. Эта тема никак не годилась. Но информатор она крайне ценный. Зачтется ей. Итак, Катя Гарцева, семнадцать лет. Живет в Питере. И вдруг подумал: а ведь Вовик вполне мог передать ей завод! Неожиданный, но сильный ход. Если бумаги подписаны, то тогда Катя Гарцева ныне главный акционер, владелица СВЗ, долларовая миллионерша… Но это только предположение. Когда ей будет восемнадцать? Жаль, не просил у Анжелы… Хотя причем тут восемнадцать? Надо посмотреть устав.

На следующий день Гилинский собрал у себя небольшое совешание.

Присутствовали самые близкие соратники.

– Ну, что, господа: берем СВЗ?

– Вам это так нужно? – уныло спросил Хрусталев.

– Как сказать. Тут вопрос принципа. Нельзя останавливаться. В бизнесе если ты остановился, сразу начинаешь терять деньги. Акула дышит и живет, пока двигается. Мне нужен этот завод. Он удобно расположен – у порта. Я до щекотки хочу иметь этот завод. А знать, что этот завод Вовин, мне как кость в горле – мне жить становится неудобно, как не в своих ботинках, это меня раздражает так, что я спать спокойно не могу! И еще: я, так сказать, позаимствовал у него без его ведома немного денег. Триста лямов русскими. Для Гарцева сущая ерунда. Отдать эти деньги я тоже не могу, точнее не хочу. Они вложены в одно дело и изъять их до конца года невозможно. Он сказал, что обойдется и половиной, но и половину не смогу и не хочу. Берешь чужое, а отдаешь свое. Срок он мне дал до мая. Смешно.

Однако сам он не засмеялся, а только криво усмехнулся.

– И на фига ему держаться за этот завод? Не обеднеет он без него! У него, точно знаю, есть пара больших фабрик в Китае, в Ирландии, магазины в Чехии и еще, наверняка, куча всего, чего я не знаю.

Потом добавил:

– Его главная черта: упорство, граничащее с идиотизмом. Хотя в ряде случаев это дает результат, – пробурчал Гилинский. – На кону примерно сто миллионов долларов. Масса народу было укокошено за гораздо меньшие суммы. И тут вдруг оказывается, что у него есть дочь от первого брака семнадцати лет от роду. Выяснилось это совершенно случайно. Одна знакомая позвонила мне из Лондона. Вот даже фотографию прислала.

– И что из этого? – спросил Хрусталев без всякого интереса.

– А то, что его дочь это реальный шанс выманить Гарцева в Россию, а уж тут его легко можно будет прихватить, ликвидировать или посадить лет на семь минимум. И отжать все. Он только с аренды офисных и торговых площадей в Москве и Питере имеет полтора ляма зеленых в месяц! За просто так. Считаю, это несправедливо. И многие так считают. Получаешь эти бабосы – так и сиди в России, жуй наше дерьмо… – Потом бросил: – Соберите-ка мне информацию про его дочку!

В субботу Ховрину пришлось ехать с Катей на какой-то внеплановый семинар по анлийскому, типа на встречу с носителем языка – каким-то американцем из города Цинцинатти. Где это вообще?

В университете надо было быть в одиннадцать утра. В половине десятого Ховрин уже подходил к Катиному дому. Войдя во двор, вышел из тени здания. Солнце сразу согрело его. Нагрелась черная куртка. По этой стороне дома уже зеленела трава, кое-где желтела мать-и-мачеха. Ховрин сел на трубу ограды, подставил лицо солнцу. Ждать предстояло еще полчаса. И это, ему показалось, были самые длинные полчаса в его жизни. Ему вдруг почудилось, что она не придет никогда.

Но Катя, наконец, появилась. Волосы ее были распущены по плечам, пушились ветром. Ховрин вздрогнул. Это была настоящая красота.

– Привет! Давно ждешь? – кивнула она.

– Нет, – помотал головой Ховрин. – Загораю. У вас тут настоящее лето.

– Ладно, пошли, а то опоздаем!

Пошли пешком к метро. Там была небольшая давка на входе, но поезда подходили полупустые. В вагоне не разговаривали, сидели, слегка касаясь коленями при рывках вагона. Шум мешал разговаривать. Ховрин играл на телефоне в шарики. Катя готовилась к тесту, сидела в наушниках. Иногда, прикрыв глаза, повторяла английские слова. Еще от метро прошли до университета через мост. Катя шла, высоко подняв голову, ветер с Невы бросал ей в лицо волосы и путал их, она отводила их с лица назад. Много попадалось симпатичных девушек, но они отличались от Кати, как «Жигули» от «Мерседеса». И эта разница была не столько в одежде, но и еще в чем-то другом. И Ховрин не мог понять, в чем эта разница. Она была словно другой человеческой породы. Даже официанты в ресторанах это очень хорошо чувствовали. И конечно продавцы в магазинах.