Одна нога здесь… Книга третья

– Ну… – замялся Яромилыч, поскольку и сам не знал, против кого, или против чего он. – Как вам сказать… Тут оно ведь сразу и не разберешься… А что, внучата, нешто Володаря вашего так сильно в Синебугорске не любят?

– А за что его любить, морду? Родители, вон, день-деньской его ругают, чтобы князь ни делал. У других, говорят, князья, как князья, а наш – ни рыба, ни мясо. Все через одно место делает. Давно пора ему пинка под зад! Если ты против него заговор какой задумал, так мы бы помогли. Но лучше тебе в Подполье обратиться…

– Подполье? – Яромилыч свел брови вместе. – Это что за зверь такой?

– Ну, слухи ходят, что есть оно, Подполье-то. Заговорщики спрятались туда, и думают, как Володарю насолить посильнее.

– Ну, если спрятались, так где ж их найдешь? Ладно. Там видно будет. Может и Подполье пригодится. Только вы обо всем этом молчок. Никому, ладно?

– Дак зуб даем! – торжественно поклялась детвора, звучно щелкнув пальцем по передним зубам. – Ты, дедушка, когда понадобимся, токмо слово молви! Завсегда нас тут на дворе найдешь.

– Тогда по рукам! – Яромилыч вытянул вперед свою сморщенную, но ещё крепкую ладонь.

Разом посерьезневшие ребята один за другим подходили и совсем как взрослые ударяли рука об руку.

– А где ты, дед, остановился?

Яромилыч обернулся на голос. Ну, точно, это тот малой любопытствует, что к палочке приценивался. Деловитый, етишкин хвост! Как там его назвали-то? Хмылко?

– Слышал я, что есть, вроде, в Синебугорске постоялый двор Ярыги. Туда бы и пошел. Может подскажете, где такой?

– А! «Красный мухомор», что ли?! Так он тут недалеко. Переулком дальше идти, в конце повернуть налево, ну он там и будет скоро, мимо не пойдешь, крыша уж больно приметная. Пойдем, деда, мы тебя малость проводим.

За пустяшными разговорами о том, о сем, о Зибунях, о городошных приемах, они прошли часть пути. Хмылко вдруг протянул руку, останавливая шумное шествие:

– Все, дедуль, мы дальше идти не могем. Тут чужая сторона начинается, «Корюхинский конец», а мы с корюхинскими на кулачках. Они к нам не суются, а мы – к ним.

Пока он говорил, остальные мальцы настороженно осматривались, словно и впрямь вступили на неизвестную землю. Яромилыч понимающе покивал головой:

– Дело сурьезное. Ладно, я дальше один. Меня-то ваши корюхинские не тронут?

Отовсюду послышалось смешливое фырканье.

– Ну, ты скажешь! Они взрослых не задирают! Правда, там есть один. Сволочь ещё та. Рябуха его зовут. Он всякую подлянку сделать может. Ему и взрослые не указ. Толстый такой, и нос, как слива. Если увидишь, так сразу узнаешь. Да и не узнаешь, так он сам скажется, какую-нибудь гадость отмочит.

– Тогда отведает вот этого! – Яромилыч воинственно махнул палочкой.

– Здорово бы! – хмыкнули ребята. – Ты, если чего, и от нас тогда навешай ему.

– Ну, внучата, бывайте. Пойду. А про уговор наш помните. Как только что решится, я вас сразу на подмогу кликну.

Кивнув на прощанье, он зашагал по проулку дальше, а Жучка, весело подпрыгнув, припустила догонять хозяина.

Глядя им вослед, Хмылко цокнул языком:

– Не, мужики, вы думайте, что хотите, а только все-таки это был чёрный городошник.

– Точно, городошник! – согласились остальные. – И собака у него колдовская, ни разу не гавкнула.

– Но, хороший городошник! – Хмылко вздел указательный палец вверх и многозначительно им потряс, – Правильный! Который за нас, за мальчишек!

ГЛАВА 2

Записки Хатэтуримо

Начаты в неизвестно какой день. Местность, где-то очень далеко от Ниппон.[7 - Дабы не возникло взаимного недопонимания, сказитель загодя спешит предупредить своих бдительных (и, стало быть, куда более сведущих в традициях настоящего государства Ниппон) читателей, что описанная здесь культура, все имена, обычаи и быт (за исключением, разве что, имен Божеств) придуманы произвольно, без какой-либо привязки к действительности. Это другая страна…]

Запись 11. «Я не перестаю славить несравненную красавицу Аматэрасу[8 - Аматэрасу оо-ми-ками – «Великая Священная Богиня, Сияющая на Небе» (яп.).], Светлую Богиню, милостиво являющую мне свой лучезарный лик и в этой дикой стране, моля Её о здоровье и долголетии моего Государя, Владыку Белой Горы, Повелителя Священной Ниппон!

Эти записи я решил сделать, ибо впал в отчаяние, и уже не надеюсь увидеть, как благословенная Ниппон украшается по весне в убранство цветущей сакуры… Я в печали и всё чаще задумываюсь о сэпукку[9 - Харакири.]… Одно только и останавливает: а кто мне окажет честь и отрубит голову, когда я вскрою свой живот? Ведь здесь ни друга нет, ни верного слуги… А варвары не имеют ни малейшего представления о таком уходе из жизни, считая подобное грехом. Только это, да ещё мысли о Митикоси удерживают меня в мире живых.

На тот случай, если в деле моем мне так и не будет дарована удача, и бумаги эти так и останутся здесь, я, веря, что отыщется хоть кто-то, кому станет это интересно, поведаю грустную историю Хатэтуримо. От начала, и, возможно, до самого конца…

О, Аматэрасу! Я запомню тот день навсегда… Утром, как обычно, мы дежурили на страже у покоев нашего Божественного Государя, Императора всея Ниппон, изображая собой две неподвижные статуи. Работа привычная для закаленного телом и духом самурая. Только и дела, что стой навытяжку с катаной наголо да с копьем в руке, и старательно пучь глаза, чтоб поужасней выглядеть. Не знаю, как получалось у меня лично, но Ибонаки, мой бессменный напарник, смотрелся воистину страшно, словно сам Такэхая-Суса-но-о-но Микато[10 - Бог бури, чье имя означает «Доблестный Быстрый Ярый Бог-Муж», (яп.).], собирающийся на битву с длинноносыми лешими «тэнгу»! Как несравненная Митикоси обратила своё внимания в сторону столь страхолюдных стражей? Ибонаки стоял справа, я – слева, за нашими спинами – Личные Покои Государя, а перед нами располагалась Большая Приемная Зала, вся устланная циновками. В Залу вели восемь входов, прикрытых богатыми расписными ширмами. Я от натужных усилий изобразить почти божественный гнев у себя на лице (исключительно с целью угодить Государю, и отпугнуть от его покоев вечно голодных духов «гаки» и ужасных демонов «аманодзяку»), не сразу заметил, что из приоткрывшейся в дальнем углу ширмы, на меня уставились, сияющие словно небесные камни, два прекрасных глаза. Точнее сказать, я бы их так и не заметил, если бы не Ибонаки. Он вдруг, чтобы привлечь мое внимание, издал смешной звук «пст!». Я удивился: «С чего бы это Ибонаки стал вести себя столь непотребно, стоя на таком ответственном посту?» Не шелохнув закаменевшим лицом, я с трудом скосил глаза в его сторону, и издал неопределенное мычание, которое он должен был понять как вопрос: «чего тебе?» Ибонаки тоже не смотрел в мою сторону, он просто шевельнул усом, указывая направление. Я всмотрелся и увидел Митикоси. Нет, не так. Я не знал, что это Митикоси. Более того, я вообще не знал, кто такая Митикоси, даже и имени такого не слыхивал прежде. Но то, что это прекрасная девушка, я понял сразу, хотя и увидел лишь глаза. Увидел, и сразу полюбил! Это бывает только у нас, у ниппонцев, северным варварам такая любовь не известна. Но я отвлекся. Заметив, что я обратил внимание на нее, она, тихонько засмеялась и прикрыла ширму. Это видение так сильно взволновало меня, что я уже больше не мог находится наедине со своими мыслями, и пошёл на страшное нарушение правил. Кончиком церемониального копья я нацарапал на полу иероглифы «кто это?». Ибонаки последовал моему примеру, должно быть, поняв, что творится в моей душе. Истинный друг! Он написал: «Хатэтуримо, ты необразованная горная обезьяна, если не знаешь, кто это! Это же племянница Государя, несравненная Митикоси! её только вчера привезли из префектуры Тояма!» Я ответствовал: «Я пропал, Ибонаки! Мое сердце отныне принадлежит ей одной!» В ответ же получил следующее: «Да, ты пропал. Господин никогда не отдаст свою племянницу за безродного самурая. Лучше выкинь её из головы». «О нет! – начертал я, – Это свыше моих сил! Сейчас я сложу хайку!» Ибонаки спешно ответил: «Не надо!» Но меня было не удержать, и я принялся выводить:

И в синей воде,
И в синем небе,
Зрю облик твой я…

На этом наш разговор прервался, ибо пришел начальник стражи, грозный Ритиморо-сан, и, после того, как увидел, во что мы с Ибонаки превратили пол острыми кончиками копий, разразившись жуткой руганью, выгнал нас обоих прочь. Нам было неимоверно стыдно… С этого дня мы были понижены в должности – вместо личных покоев Императора, нам пришлось охранять покои… его родственниц! Там-то и жила моя Митикоси! Я уже тогда думал о ней только так – «моя Митикоси». Здесь, у покоев родственниц, строгостей было гораздо меньше и мы с Ибонаки, не изображая больше неприступных истуканов, могли даже разговаривать, правда, когда нас никто не видит. Первое, что он мне сказал:

– Ну, тебе и повезло, горная ты обезьяна! Как нарочно прям все вышло. Уж не помогает ли тебе Ягахаэ-химэ[11 - Богиня, чье имя означает «Дева Множества Цветений» (яп.).]?

– Все может быть, друг Ибонаки, все может быть, – ответствовал я. – В любом случае как только мы сменимся я поспешу в её храм и возолью на жертвенник целых пять сё[12 - 1 сё = 1,8 литра.] рисового вина.

Ибонаки понимающе сглотнул, молвив:

– Мне бы сейчас хватило и парочки го[13 - 1 го = 0,5 литра.].

Немного погодя, подождав, пока мимо нас прошествует какая-то троюродная тетка Государя, он продолжил:

– Тебе пора женится, Хатэ, – (все мои друзья зовут меня Хатэ) – но племянница Императора, это я тебе скажу…

Я только беспечно засвистел, ведь влюбленным все препятствия кажутся разрешимыми. На мой свист ширма за нашими спинами вдруг распахнулась и оттуда выглянула… она! Удивленно округлив глаза, она охнула:

– Это ты?

Я судорожно кивнул. А Ибонаки хмыкнул:

– И он ещё будет отрицать, что Ягахаэ-химэ всячески помогает этому недотепе!

А ведь я и не думал отрицать!

– Вы – Митикоси? – спросил я, ибо это был наименее глупый вопрос, из тех, что вертелся у меня в голове.

– А вы – Хатэтуримо! – ткнула она меня своим нежным пальчиком в складки кимоно на груди. – Я узнала твое имя у вашего этого, ну, такой страшный…

– Ритиморо! – пискнул перепуганный Ибонаки.