Вихрь

Полицмейстер с недоумением пожал широкими плечами:

– Приходилось, действительно, в некоторых бьющих на сенсацию уличных листках видеть такое название. От некоторых бьющих на популярность адвокатишек, докторишек, учителишек…

Пётр Петрович добродушно улыбнулся:

– Ну, милый г. полицмейстер, нельзя же требовать, чтобы все люди были полицейскими! Можно позволить, чтоб люди были и докторами, и адвокатами, и учителями. Я не знаю, как вы называете. Но «чёрной сотней» эти банды зовёт не несколько листков, а все русские газеты, за исключением трёх-четырёх. Точно так же зовут их не некоторые доктора, – или «докторишки», на полицейском языке, – а вся Россия, опять-таки за редкими исключениями… Не перебивайте меня. О названиях мы спорить не будем. Я не за тем, конечно, к вам приехал. Так вот… Вам, конечно, известно, что эти «хулиганы», или «джентльмены», – это всё равно, – что толпа этих господ произвела вчера возмутительное безобразие у дома г. Плотникова…

– Мне известно это, как всё, что случается в городе! – с достоинством ответил полицмейстер.

Он решил «дать урок» этому господину.

– Я вас поздравляю.

– Не с чем. Этот же случай известен мне в особенности, так как только благодаря чинам вверенной мне полиции сообщники г. Плотникова, собравшиеся к нему под видом гостей, остались невредимы и избегли негодования возмущённой толпы. Это ещё один случай, когда полиция, именно полиция…

Полицмейстер снисходительно улыбнулся:

– …спасла врагов существующего порядка.

И он с гордостью выпалил:

– Странная аномалия, похожая на парадокс!

– Однако при этом парадоксе Плотникову проломили голову.

– Могло кончиться и хуже! – наставительно заметил полицмейстер.

– И полиция явилась только в три часа ночи!

– Полиция является на помощь, когда её призывают. Полиция не может насиловать людей своей помощью!

– Но им, может быть, нельзя было выбраться из дома, чтоб послать за помощью.

– Мне об этом ничего неизвестно. Вы говорите: «может быть». Значит, и вам положительно ничего неизвестно. Оставим говорить о том, чего мы не знаем, и перейдём к фактам. Мне очень прискорбно, что вам, – что именно вам – эта история передана, очевидно, в совершенно превратном освещении.

– Почему же «именно мне»?

– В виду отношений к вам г. начальника губернии, его превосходительства. Если я имею удовольствие видеть вас потому, что вы явились жаловаться на действия полиции, – я свой взгляд на это уже изложил. Я вижу в этом только новый, случай спасения полицией врагов существующего порядка. Только! Так я и доложил по начальству. На основании проверенных фактов.

– Речь идёт о шайке…

– Позвольте-с! Вот вы изволите выражаться: «шайка». Но позвольте-с! Если есть люди, которые позволяют себе кричать разные там «долой», то на каком основании я должен запрещать людям, которые кричат: «да здравствует»? Я – полицейский. Не более! Но и не менее! Ни-ка-ких «долоев» во вверенных мне районах я кричать ни-ко-му не доз-волю-с! Пресеку, и в самом начале. И об этом объявлено. Но если, несмотря на объявление, тем не менее, позволяют себе кричать, то у других может явиться совершенно естественно желание кричать «да здравствует». Кажется, логично? И что тут может поделать полиция? И как гг. либералы протестуют против этого, – решительно не понимаю. Кажется, по законам либерализма прежде всего-с: свобода!

– Речь идёт не о крике, а о камнях.

– До за до-с, как говорится-с. И к этому гг. поклонники свободы должны быть приготовлены. На днях, в собрании «истиннорусских людей» присяжный поверенный Чивиков…

– Бывший!

– Он ведёт дело о восстановлении его в сословии. Присяжный поверенный Чивиков очень дельно и толково сказал: «Что ж они думают? Мы не выстроим консервативных баррикад?» Выстроят!

– Мы отвлекаемся от предмета.

– Позвольте-с. Нет-с. Позвольте мне изложить программу. Развернуть, так сказать. Тогда вы наглядно увидите, что вы, извините меня, ошибаетесь. Не по своей воле! Я не говорю! Вас ввели в заблуждение злонамеренные лица.

– Благодарю вас за оправдания, я в них не нуждаюсь, – вспыхнул Пётр Петрович, – и попрошу вас быть поосторожнее в выражениях. Мне сообщило обо всём этом лицо, о котором я не позволю… моя жена!

Полицмейстер «корректно» склонил голову.

– Моё уважение вашей почтенной супруге. Но аудиятура алтера парс? Плотников должен был знать. Я полицию поставил как? Обыватель благонамеренный, раз он не мутит, – должен видеть от полиции чистоту, предупредительность и уважение. Последнее не требуется, но я отдал приказ: своему обывателю, известному, делай под козырёк! Подзывает тебя прилично одетый человек с извозчика: «где дом такой-то», – делай под козырёк. Если обыватель, как обыватель, – не мутит. Он должен жить спокойно и в возможном почёте.

– Это делает вам честь, а обывателям, конечно, удовольствие, но…

– Такова политика!

– Но ваша внутренняя политика…

– Это политика не моя, а высших лиц. Я только исполнитель. А ежели обыватель ведёт себя не как следует и мутит, – прошу не прогневаться. И г. Плотников должен был это знать. Я приказал полиции быть корректной к обывателю. Всякий обыватель почтенен. Но, дорожа честью того учреждения, в котором я имею честь служить и мундир которого я имею честь беспорочно носить, – я не могу приказать вверенным мне чинам делать под козырёк врагам существующего порядка и лишать благонамеренных и добрых граждан покровительства законов и полицейских постов, – для того, чтобы чины полиции неотлучно находились при господах Плотниковых и охраняли их неприкосновенность издавать возмутительные клики или говорить зажигательные речи. Извините-с, полиция не за тем поставлена!

– Но вы не можете же, – вы, вашей властью, – объявлять людей вне закона!

– Я поступаю по закону-с. Составляю протокол обо всяком безобразии, и если находятся виновные, они передаются в руки подлежащего ведомства. Осмелюсь, однако, спросить, почему именно вас столь касается означенное обстоятельство? Вас, кажется, ведь у г. Плотникова быть не могло.

– Не дело полицейского, г. полицмейстер, как бы он высоко ни стоял: городовой, околоточный, полицмейстер, пристав, – разбирать вопрос, где я «могу» быть, и где не могу. Г. Плотников – мой противник. Мой враг, быть может, по вашей терминологии…

Г-н полицмейстер корректно наклонил голову:

– Знаю-с. С истинным удовольствием слышал о вашей речи, произнесённой на собрании…

– Это мне всё равно, – с удовольствием, без удовольствия.

– И с благодарностью. Большую услугу оказали нам. Разбили сплочённость. Полиция больше всего не любит сплочённости.

– И это мне всё равно! – почти крикнул Пётр Петрович, чувствуя, что у него краснеют даже ноги, – Моё имя замешивают… что с тех пор… и я не хочу… вы понимаете?

Он поднялся.

Поднялся и полицмейстер:

– Не волнуйтесь. Чтоб доказать вам, до чего полиция корректна к благонамеренным гражданам, извольте-с… Против дома г. Плотникова будет поставлен городовой. День и ночь. Нарочно с угла пост переведу.

– Я понимаю вас! – говорил полицмейстер, провожая Кудрявцева из кабинета. – Великодушие к врагу. Я сам такой! Ваше возмущение тем более почтенно, что вам-то, собственно, этой, как вы изволите выражаться, «чёрной сотни» бояться нечего.

Петра Петровича словно арапником ударили вдоль спины.

У него захватило дух.

А вечером он писал в своих «записках», и слёзы стояли у него на глазах: