Фабрика #17

– Настоящий джентльмен предложил бы девушке присесть, – сказала она.

Он сглотнул и осмотрелся. Они стояли в абсолютной пустоте, состоящей из бескрайнего пыльного пола и беспросветного мрака. Хотел сказать, что присаживаться некуда, но правой рукой задел что-то массивное.

Там стоял трон. Небольшой, замысловато украшенный позолоченными завитушками и драгоценными камнями, видимо, походный вариант, чтобы королева в любой момент могла присесть и полюбоваться зеленой травкой на фоне летнего заката, одновременно давая окружающим понять, что она королевских кровей, не имеющая ничего общего с грязной челядью.

– Садитесь, – предложил он.

– Спасибо, не сомневалась в вашем хорошем воспитании.

Быстрыми движениями балерины она взлетела по ступенькам и опустилась на сидение. Подол белого платья взмыл, надутый воздухом, и осел, обозначив контуры ее фигуры.

– Мне идет? – спросила она и расправила складки на коленках.

Хотя царственный наряд был ей к лицу, он предпочел промолчать.

– Андрюша, вы бледны, – сказала она. – Переживаю за ваше самочувствие, вы нужны мне исключительно здоровым и с отменным аппетитом. А иначе у вас сил не хватит добежать до финиша.

Для чего? Какого финиша?

– Это большой секрет, – прочитала она его мысли. – Всему свое время и место. Но вы, конечно же, не откажетесь помочь беззащитной девушке, если ей понадобится помощь такого славного молодого человека?

Интуиция подсказывала, что помощь этой женщине – занятие непростое. Она не попросит что-нибудь банальное, вроде замены уплотнений в кухонном кране. Такие женщины требуют куда большего. Например, пожертвовать жизнью.

– Сдается, вы меня недолюбливаете, – сказала она, а он пообещал себе ни о чем не думать, чтобы никто не смог прочитать его мысли. Но обещать легче, чем сделать. Как можно не думать? На подобный подвиг из его знакомых способна лишь Оленька.

– Зря переживаете, я никому не дам вас в обиду, вы мне симпатичны, и я, право, кажется, немного в вас влюблена. Вы такой милый и многообещающий, в вас невозможно не влюбиться. Девушкам, конечно, нравятся поэты.

Вряд ли. Большинство писателей бедны, как церковная мышь, а на одних стихах далеко не уедешь, загремишь в ближайшую канаву бытовухи. И ладно бы, писал по-человечески, так ведь не получается ни черта. Поконченный человек, без будущего и настоящего.

– Вы слишком самокритичны, с таким подходом недолго на себе и крест поставить, а вы свое предназначение еще не выполнили.

– Какое?

– Ужас, до чего же вы нетерпеливый, все вам расскажи, да на блюдечке принеси. Секрет. Узнаете сами в нужный час, – повторила она пароль. – Но самоуничижаться вам запрещаю. Сохраняйте бодрость духа, тронуться крышей успеете в любое удобное время. В том большого подвига не нахожу, а страдальческое выражение лица вам не идет. Вы становитесь похожи не на поэта, а на мелкого щенка, которого хочется накормить, искупать и выловить блох.

Он и вправду ощущал себя в шкуре побитого пса.

– К вопросу о поэзии. Не поведаете ли, каковы итоги вашего маленького путешествия на «литературный симпозиум»? Вы же так это назвали? Было бы любопытно послушать. Не станет же человек с тонкой душевной организацией срываться в дальнюю дорогу без серьезного повода…

– Это дело личное, интимное, я бы сказал. – ответил он.

– Мы вместе находимся в вашем сне, куда уж интимнее. Или боитесь? – она заметила его замешательство и рассмеялась. – Не тревожьтесь, я не кусаюсь. Право, так забавно наблюдать за вами. Вы невинны и стеснительны, словно юноша. Не робейте, иначе потеряю интерес и оставлю вас в покое, как скучную игрушку.

Скорей бы! Он забыл, что обещал ни о чем не думать. Рея прочитала его мысли и расхохоталась.

– Маленький ребенок перед избавлением от игрушки, ломает ее, чтобы рассмотреть внутренности. Вас не пугает подобная перспектива? Шучу, не обращайте внимания. Лучше поделитесь, каким сакральным знанием осчастливил вас старичок-сморчок.

– Откуда вы знаете?

– Я вам снюсь. Вы думаете, во сне не могу себе позволить знать ВСЕ? Это лишь одно из приятных свойств сновидений, за которые я их обожаю. Но вы отвлекаетесь от темы разговора. До чего же утомительно тянуть из вас клещами по слову.

Она склонилась и оказалась с ним лицом к лицу. Он мог разглядеть поры на коже и маленькую родинку на щеке.

– ЧТО ВАМ СКАЗАЛИ?

Слова сопровождались многоголосым эхом, будто одновременно говорили несколько человек – женщина, мужчина и мальчик со щемящим дискантом Беловежской Пущи.

– Я должен избавиться от многословия, – он пребывал в потрясении от внезапной перемены в голосе Реи.

– Что, по-вашему, это значит?

– Ну, обычно к многословию относят избыток плеоназмов, перифразы, тавтология, периссология, – принялся перечислять он, вываливая всю филологию, вбитую в голову за годы обучения. – И эта, как ее, лого…

– Довольно, – перебила она. – Это потрясающе тоскливо. Дедуля так и не научился выражаться внятно. Что с него взять, старость, – посетовала она. – Все там будем, если повезет дожить. Но вам горевать нечего, вы дотянете до преклонных годов, обещаю.

– А вам откуда знать?

– Интуиция. Вы не отвлекайтесь и берите пирожочки, пока горячие.

Какие пирожки? Не успел удивиться, как оказался с Реей за одним столом, накрытым белоснежной скатертью со сложным фрактальным узором. Посреди круглой столешницы возвышался самовар, блестящий, доставленный прямо из магазина. Пока разглядывал собственное отражение на зеркальном боку, сообразил, что самовар электрический. Из него выходил шнур, который завитушками плыл по скатерти и нырял под стол.

Нагнулся, заглянул под скатерть, ожидая увидеть на полу розетку. Ничего, пусто. Очередная обманка-дразнилка.

А вот пирожки нашлись. Румяные, духовые, пышущие жаром, сложенные горкой на блюде.

– Кушайте, не стесняйтесь, вам понравится. Они не ядовиты, не нужно так рассматривать.

Пересилил себя и потянулся за пирожком. На него напал волчий голод и впервые в жизни он унюхал во сне запах выпечки, ласкающий ноздри. Зубы сами проломили хрустящую корочку и впились в воздушное тесто. Теплое вязкое вишневое повидло коснулось языка, и на мгновение едва не потерял сознание от наступившего блаженства.

– Божественно, – промычал он и передумал просыпаться. – Только ими бы и питался.

– Я подозревала, что пирожки вам понравятся больше рахат-лукума, – с удовлетворением отметила она. – Кушайте без стеснения, углеводы полезны для мозга. Во всяком случае, так говорят.

Кулинарное наслаждение множилось на столе. Рогалики с матовой какао-глазурью, румяные круассаны, слоеные торты с кремовыми розочками и шоколадными паутинками возникали из воздуха и заполняли доступное пространство стола. Но он не мог оторваться от пирожков, словно провалился на двадцать лет в прошлое.

– М-м-м, – мычал без стеснения. В конце концов, это его сон, и он вправе заниматься в нем, чем душа пожелает.

Рея наблюдала, как он набивает рот, и улыбалась. Наконец, протянула руку к ближайшему трехъярусному торту и легким движением фокусника сорвала с него бледно-желтую розу, которая вдруг оказалась не кремовой, а фоамирановой.

Он до сего момента и не подозревал, что знает такие слова, но одного взгляда на лепестки хватило, чтобы через непонятное сочетание звуков осознать их природу. Рея приколола цветок к волосам и разглядывала отражение в самоваре.

– Вы находите меня привлекательной? – спросила она.

– Угу, – промычал он, наминая выпечку. – Где вы научились так готовить?

– О, нет! Как вам такое в голову могло прийти? Я готовить не умею. У меня патологическая несовместимость с кухонной плитой. Я привыкла к духовной пище.

– А пирожочки, стало быть, волшебные.