Фабрика #17

– Ты. Думаю, что Нину Григорьевну убила ты.

– Опять двадцать пять, – ответила Рея. – Смело, но глупо. Я самое безобидное существо на земле. Как в твоей голове зародилась эта глупая и отвратительная мысль? Можешь представить, что я – слабая и беззащитная девушка – безжалостно кого-то убиваю и проделываю эти безумные вещи с ножом?

– Верится с трудом, – признал он. – Но ты знаешь убийцу.

– Верно. Спорить не буду.

– Вот и скажи, кто убийца, если знаешь и тебе нечего скрывать.

– Я в твоей памяти, балда, – ответила она, поражаясь его тупости. – Если сам не сообразишь, подсказать никак не смогу. Но рассказывать обо мне следствию было плохой идеей. Как ты догадываешься, они ничего не нашли, кроме корзинки с надкусанными пирожками с вишневым повидлом. Квартира опечатана, следов моего пребывания там нет. К тебе придут и станут по следующему кругу задавать те же самые вопросы, но на этот раз никто тебе не поверит. А если будешь упорствовать, назовут тебя психом и начнут лечить.

– Ясно, – он нахмурился.

– Зайдем с другого конца, – продолжала она более дружелюбным тоном. – Зачем кому-то убивать беззащитную старушку?

– Ни одной догадки. Денег у нее не водилось, насколько мне известно. Может быть, что-то припрятала на похороны. Наследство получила бы мать Тамарки, а у них и без этого есть квартира, да и любили они Нину Григорьевну. Жить соседям не мешала, излишнюю гражданскую активность не проявляла, дорогу никому не переходила. Получается, нет ни у кого мотива.

– А говорил, детективы ненавидишь… Могу заверить, подобное убийство не было единственным, и каждый раз мотива установить не удавалось. Вот и вопрос: как называется человек, убивающий других для удовольствия, без иной корыстной цели?

– Маньяк? – он произнес первое пришедшее на ум слово.

– Бинго! Вы заполнили карточку! Осталось получить приз и назвать имя этого, безусловно, нехорошего человека.

– Я его знаю?!!

– Бесспорно, он из твоего близкого окружения. Самого близкого.

Ваня? Виталик? Оленька? Ленка? Тамарка? После произошедшего он не удивился бы ничему, но Ленка точно ни при чем, а с Виталиком он в тот момент в парилке заживо варился. По статистике, маньяков больше среди мужчин. Но и женщины в их рядах известны, хотя они не действуют в одиночку – в основном, работают в паре с сожителем и потакают его садистским наклонностям.

– Подумай на досуге, – посоветовала Рея. – У тебя времени с избытком для размышлений, расходуй его с пользой.

Он утомился. Он уже не хотел покидать фабрику и куда-либо возвращаться.

– Есть у меня просьба, – сказала Рея. – Личная и настоятельная. Ты обязан оставить девочку в покое. Она тебя боится, ты разрушаешь ей жизнь.

Он в недоумении поглядел на Машеньку, продолжавшую упоенно рисовать мелом на полу. Она ничего не замечала и даже не догадывалась, что мужчина на стуле разрушает ей жизнь.

– Балда! Я об Алине! Иногда кажется, ты не от мира сего. Дуралей и тупица, настоящий гуманитарий.

– С Алиной не расстанусь, – заявил он. – Ни при каких условиях.

– Ты должен!

– Никому ничего я не должен.

– Так будет лучше для вас обоих. Сломаешь ей жизнь и лишишь будущего. Отступись.

– А иначе что? – язвительно спросил он и посмотрел Рее в глаза. – Если я не брошу Алину, что произойдет? Небеса рухнут? Полиция нравов нагрянет?

– Сам знаешь. Ты не ошибся, мы со смертью связаны. Я разбираюсь в убийствах, в особенности жестоких и кровавых, – сказала Рея. – Если не оставишь Алину, обещаю, сильно пожалеешь. Это не угроза, а предупреждение. А пока подумай, кто тебя отправил на фабрику.

Рея оскалилась, довольная собой. Разговор закончился, и она с любовью наблюдала, как Машенька сидит на корточках и рисует мелом забавных разноцветных зверушек.

#30.

Коренев проснулся в отвратительном настроении. Сон и бодрствование обменялись местами – он отдыхал днем и уставал ночью. По вечерам уговаривал себя поспать, хотя радости от этого не испытывал, но и бороться с физиологией не собирался, чтобы не впасть в безумие.

Он ясно помнил сон – четче и определенней, чем жизнь на фабрике – муторную, однообразную, лишенную времени и логики. Лицо улыбающейся Реи возникало в воображении и сопровождало любую мысль об Алине. Когда он видел медсестру – это вовсе не обязательно была именно она, – каждый раз его словно пронзало электрическим разрядом.

Кто она такая, думал он о Рее, чтобы запрещать ему встречаться с Алиной? Стерва и истеричка. Впрочем, в ее словах присутствовала определенная логика. Человек, совершивший убийство с увечьями, проявлял явные склонности маньяка. Если бы убийство подкреплялось сообразной целью, никто бы не додумался вырезать язык и измываться над телом. Какое отношение имеет к этому Рея? Она утверждает (она ли? или ее воображаемая проекция?) что убийца принадлежит его ближайшему кругу общения. Есть ли хоть одно логическое основание ей верить?

Пошел на поводу у Реи и прошелся по списку знакомых. Никто и близко не тянул на маньяка. Хотя сколько мрачных и ужасающих личностей пряталось под масками ничем не примечательных граждан – учителей, водителей, врачей. Почему бы таинственному злодею не оказаться Знаменским? Тоже подозрительный субъект, если разобраться. А если копнуть глубже, никому доверять нельзя, даже себе, как говорит Подсыпкин.

Нет, так и свихнуться можно, решил он. Нужно бежать. Ему отрезали каналы общения с внешним миром, но остатки надежды живы. Если разговоры о Директоре правдивы, он может помочь. По рассказам рабочих, он был человеком добрым и справедливым.

– А что вы знаете о руководстве? – спросил бригадира.

Тот отвлекся от бумажек, которые с усердием заполнял последние полчаса:

– Да черт его знает. Они там, мы тут. Они важные дела решают, им некогда. Я тоже занят.

Он вернулся к столу и продолжил корпеть над очередными бланками с отчетностью. Коренев не интересовался содержимым этих таблиц, но судя по времени их заполнения, ничего хорошего в них не было – обычная рутина ради рутины.

Итак, Директор. Поможет ли он или рассказы о его доброте и всемогуществе лишь сказки? Чем дольше Коренев пребывал на производстве, тем меньше доверял собственному здравому смыслу.

– А вы чем до фабрики занимались? – спросил он, чтобы отвлечься.

На этот раз бригадир призадумался. Даже Кореневу его собственная прошлая жизнь представлялась смутным воспоминанием, настолько далеким и неясным, что он и сам полагал ее игрой воображения.

Задача вспомнить прошлое для бригадира оказалась непосильной. Он нахмурил брови и мучительно сосредоточился.

– Давно было, не упомню, – признал он поражение в битве с памятью.

Коренев помнил, хотя и смутно, словно выдирал подробности из сна, поэтому решил записать воспоминания, пока они не стерлись. Он выделил одну страницу под самые важные записи, чтобы не забыть, кто он был и кем стал.

– А я журналист, – сказал он.

– Кто это?

Коренев удивился вопросу и принял его за шутку, а после вспомнил хроническую убийственную серьезность бригадира и поверил, что тот действительно не помнит. Бригадир не читал газет и не слушал радио, поэтому ничего удивительного не было в том, что он забыл о журналистах.

– Я писал статьи, ходил к разным известным людям и брал у них интервью, то есть вел беседы и записывал на бумагу.

– Зачем? – не понял бригадир.

– Зачем? – переспросил Коренев. – Чтобы развлечь людей, рассказать им новости.

– Интересно, наверное.