Фабрика #17

– Наглая ложь! У меня давление высокое, скачет по сто раз на дню, вот я и…

– Известно, что у тебя скачет, – отрезала женщина.

– Да не заводись! Тебе девчонку не жалко?

– Ну… жалко, конечно, – ответила она неуверенно. – Молодая, сегодня у нее именины. И девочка осталась маленькая, четыре годика всего.

Коренева кинуло в холод, в жар, затем и вовсе закружилась голова. Он замедлил шаг и к медпункту подходил, еле волоча ноги.

Готовый к самому худшему, не удивился, увидев карету скорой помощи, милицейский бобик и сотню зевак, которых не мог разогнать отряд из четырех правоохранителей.

– Разойдитесь по рабочим местам! – раздавался призывный клич, но никто расходиться не желал, толпились и обсуждали подробности:

– Говорят, ее скальпелем зарезали.

– И язык вырвали, кровищи, точно у нас в деревне на скотобойне. Ты видал, как корову забивают? То-то же.

– И в глаз иглой от шприца ткнули! Так с торчащим шприцом и сидела, когда ее утром нашли.

– Придумки и наглая ложь! Не было такого!

– Тебе откуда знать?

– Сама видела!

– Не бреши!

– Брешут собаки в твоей деревне, когда кости на скотобойне выпрашивают.

– Что ж вы, бабы, такие вредные…

– Поумничай мне, без борща останешься.

Коренев не стал слушать треп и пересуды, развернулся, вышел из толпы зевак и побрел к вагончику.

Третье убийство не может быть случайностью. Кто-то с особой жестокостью уничтожает близких к нему людей, подбирается все ближе и намекает Кореневу, что он игрушка в чужих руках и нигде не может чувствовать себя в безопасности. Нина Григорьевна, Дедуля, Алина…

Он представил ее рыжие волосы, разметавшиеся на подушке, и сердце защемило с новой силой.

– Че бледный такой? На тебе лица нет, – сказал бригадир.

– Нездоровится.

– Опять животом маешься? Столовая не проходит бесследно, она еще аукнется язвой.

Коренев взялся за чертежи, но трясущимися руками не мог провести прямой линии, а уж циркулем и вовсе укололся до крови и решил отложить в сторону, пока не выколол глаз. Застонал от бессилья и невозможности покинуть беспросветный абсурд, в котором оказался.

– Совсем плохо, что ль? Ты ляг, отдохни. У меня активированный уголь где-то был, выпьешь, полегчает, – испереживался бригадир, видя дрожащие пальцы Коренева. – Приляг, потерпи, а в медпункт не ходи, им не до тебя, там медсестру убили.

Коренев застонал и скрутился в три погибели на лежаке.

#35.

Коренев впал в депрессию, забросил работу и сомнамбулой слонялся по цеху. Насосы, механизмы задыхались без должного ухода. Они требовали немедленной очистки и смазки, но на них было наплевать. Он не слушал ни возмущенных криков бригадира, ни жалоб со стороны технологического персонала. Он мечтал лишь упасть на лежак, заснуть и не проснуться.

Без Алины ничто не имело смысла. Да, она оказалась замужней стервой, но никто не совершенен. Возможно – даже вероятно, – она была несчастлива в браке и ненавидела мужа. По молодости и глупости, вышла замуж, а после жалела и нашла отдушину в Кореневе.

Какие-то люди в милицейской форме приходили в цех и проводили расследование. Вызывали поочередно работников и задавали однотипные вопросы. Так как Коренев не числился в официальных списках, о нем забыли и даже не удосужились спросить, где он находился в момент совершения преступления. Он был рад, что ему не пришлось признаваться в отношениях с Алиной.

Зато довелось увидеть ее мужа, который прибежал в цех, кричал в пустоту и угрожал найти эту скотину и расшибить ее о стену, чтобы мозги разлетелись по кирпичам.

Версия о причастности Вани к убийствам рассыпалась карточным домиком. Пусть Нина Григорьевна, Дедуля, но Алина? Убить ее Иван не мог, если только не проник тайком на фабрику, а потом так же скрытно с нее не сбежал.

Почему? За что? Как? Вопросы свивались в тугой клубок и душили отсутствием ответов. Рея угрожала – точнее, предупреждала – о возможных последствиях, но откуда она знала? Он отказывался верить в ее воображаемую природу – его убогой фантазии не хватило бы на такого яркого персонажа, она обязана была существовать в реальности.

Через неделю-две боль утихла, и Коренев медленно возвращался к жизни, словно выныривал на морскую поверхность со дна Марианской впадины. Сначала вернулся звук, потом – цвет, затем – вкус. Коренев всецело погрузился в работу – до обеда смазывал механизмы, во второй половине дня – чертил, а вечера проводил за учебниками, держа голову занятой, чтобы мысли об Алине не могли в нее проникнуть.

Увлекся и на время выпал из реальности, превратившись в робота, механически выполняющего заложенную программу. Бригадир приходил и уходил, выдавал задания, которые Коренев воспринимал краем сознания, делал пометки и прилежно исполнял. Он не перечил, не возражал и наслаждался жизнью без забот и смысла.

Но и до него дошли последние новости. Цех шушукался и обсуждал по секрету: якобы действующий начальник не устраивает руководство, и в обозримом будущем планируется ротация кадров. Слух так часто и повсеместно обсуждался, что спустя неделю не осталось ни одного человека, сомневающегося в скором увольнении начальника. Коренев тоже считал, что вопрос решенный, а вся загвоздка состояла лишь в том, кто именно придет на смену.

Так как больше ничего не происходило, тема наскучила, и слухи без свежей подпитки постепенно сошли на нет.

Громом среди ясного неба пришла новость. Принес ее бригадир с еженедельного совещания:

– С сегодняшнего дня новым начальником цеха назначен Подсыпкин, а предыдущего отправили на почетную пенсию.

Коренев удивился, но не смене руководства, а выбору Подсыпкина в качестве преемника. Пламенный борец оказался в шкуре политических противников. Такое не каждый день увидишь.

Коренев не знал, радоваться или огорчаться новостям, но по результатам измышлений заключил, что известие – скорее позитивное и многообещающее. Ведь именно Подсыпкин оказывал ему хоть какую-то помощь, и можно было надеяться, что и сейчас не откажет. Раньше Подсыпкин ссылался на отсутствие возможностей, но теперь карты собрались в его начальственных руках.

С трудом доработал до обеденного перерыва и побежал стремглав в контору, но новоиспеченного руководителя в кабинете не нашлось, и он понапрасну прождал под дверьми весь перерыв. Не оказалось его и на следующий день.

– Приходите утром, – посоветовала кладовщица. – После утреннего совещания он уезжает к руководству, а там и до конца дня застрять немудрено.

– Не получается, я по утрам на обходе! Мне работать нужно, а не под кабинетами стоять.

Хмурая кладовщица пожимала плечами, дескать, соболезнует, но помочь не может при всем желании, ее дело маленькое и за начальство она не в ответе – оно гуляет само по себе.

На следующее утро отпросился у бригадира, сославшись на несварение. Соврал, что идет в медпункт и помчался в контору с надеждой, что сегодня повезет. Третья попытка обязана была оказаться успешной.

Пришел вовремя – совещание закончилось, и люди с озадаченными лицами выходили на улицу. Пришлось их пропустить, но войти не успел, потому что последним на свет выполз сам Подсыпкин. Коренев обрадовался и едва не полез обниматься.

– Добрый день! Я хотел бы с вами поговорить!

Подсыпкин радость Коренева не разделил, оглядел с головы до пят и сказал надменно:

– Я занят. Подходите после обеденного перерыва.