Край

– Кто ж ее почерк не знает? Останьтесь хотя бы на годик. Втянетесь, передумаете. Я присутствовал на открытом уроке, мне понравилось – у вас однозначно есть задатки хорошего преподавателя.

Тоцкий не сомневался, что директор изрядно привирал. Вопрос с учителем математики за последние годы превратился в болезненную мозоль, по которой любили топтаться и родители, и ГорОНО. Директор ежегодно выпрашивал нового преподавателя, и в ГорОНО начали возмущаться – вы их съедаете там, что ли? Советовали задабривать, создавать условия, принимать меры, чтобы штат не расползался, словно тараканы.

– Я решил окончательно и бесповоротно. Надо что-то менять в жизни.

– Жаль, безмерно жаль, – грустно отозвался директор. – Нам будет вас не хватать.

Он привстал в кресле, чтобы пожать руку Тоцкому.

– Спасибо за ударный труд! В этом году нас покидают целых два преподавателя.

– Два?

– Да, вы и Зоя Павловна. Она уходит на пенсию. Мы, кстати, собираем небольшую сумму на торжественное мероприятие. Надо же человеку, столько лет отдавшему школе, сделать какой-то приятный подарок от всего нашего коллектива.

Тоцкий рассеянно кивал, продолжая пожимать шершавую директорскую руку.

– Вы, конечно, уходите, и вас уже не касается, но если есть желание, можете тоже сдать. Я не настаиваю, дело исключительно добровольное.

– Да-да, не вопрос, – Тоцкий ощупывал карманы в поисках кошелька. – Возьмите.

– Огромное спасибо, – поблагодарил директор, возвращаясь в кресло. – Замечательный человек, Зоя Павловна, – он ударился в воспоминания. – Мы с ней вместе из института прямо сюда пришли, и всю жизнь здесь проработали. Мы друг друга держались, как новички, – с товарищем по несчастью не страшно. Помню, она ко мне в первый год прибегала и плакалась, что ей десятиклассник Вова Бурлаков нравится, а она ничего с собой поделать не может. Володя уже тогда выделялся богатырским ростом, дважды в восьмом классе оставался, пока за ум не взялся. Но внешность – чисто богатырь, сажень косая в плечах, ручищи – во! Причем золотые. Он нам полшколы отремонтировал.

– Зоя Павловна? – Тоцкий почувствовал, как у него округляются глаза. – Вы, должно быть, шутите.

– Ничуть. Она за него замуж вышла. Он года три назад умер – с виду богатырь, а сердце подвело. По пути с работы случился инфаркт. Она тогда так голосила, так кричала, она же за ним, как девочка, бегала. Я подозреваю, у нее из-за этого немного… – он неопределенно покрутил пальцами у виска, – …начались легкие отклонения. Но я вам не говорил ничего.

– Да-да, – торопливо согласился Тоцкий. – Никому не скажу.

Пока он менял представления о Зое Павловне, директор вернулся из воспоминаний и попрощался:

– До свидания. Надеюсь, когда-нибудь встретимся. Кстати, а откуда у вас это? – он показал на свой глаз, и Тоцкий догадался, что имеется в виду синяк.

– Уличные хулиганы.

– Какой ужас! Вы заявление в милицию написали?

– Нет, не хочу портить им жизнь. Я тоже не совсем корректно себя повел.

Директор оглядел его с сомнением. Тоцкий вышел из кабинета. В задумчивости он прошел по пустым коридорам школы. Каждый шаг отдавался эхом. Навстречу шаркал Иван Иванович. В силу почтенного возраста передвигался он крайне медленно, экономя движения. Он всегда шел неспешно, а толпа школьников его обегала на почтительном расстоянии, поэтому обычно он походил на валун посреди бурного потока горной реки.

– Здравствуйте, Сергей Сергеич, – Иван Иванович снял воображаемую шляпу и спросил по обыкновению: – Привыкаете?

– Привык.

Как сообщить старику, что он уже написал заявление на расчет?

– Учить – это самое благородное и ответственное занятие из всех существующих. Неблагодарное, но важное.

Тоцкий кивнул.

– Я тоже в молодости куда-то стремился. Мне казалось, я мог бы чего-то добиться, достичь, сделать что-то эдакое, – продолжал Иван Иванович. – Спустя время понял, что эти годы и занимался тем самым важным. Мечтал-то я выделиться сам, а оказалось, моя задача – воспитывать выдающихся детей. Если хотите, пройдемте ко мне, покажу альбом выпускников, там много замечательных людей. Некоторых вы, наверное, узнаете.

– Большое спасибо. Обязательно посмотрю фотографии, но не сейчас. Надо срочно завершить одно дело.

Тоцкий развернулся и решительным шагом направился к кабинету директора, оставив мечтательно улыбающегося Ивана Ивановича наедине с мыслями. Перед дверью долго собирался с силами, задрав руку, и все не решался постучать. Наконец, сделал над собой усилие и решительно ударил пару раз костяшками пальцев по деревянному полотну.

– Открыто!

Он вошел и увидел удивленные глаза директора.

– Это снова я.

– Вижу, – директор улыбался. – Что-то забыли?

– Я хочу остаться.

Очнулся в знакомой палате. Попробовал повернуться и оглядеть помещение на предмет того, не сидит ли рядом какой-нибудь Митька Однорогов. В теле чувствовалась такая ломота, будто Саню скомкали и положили в маленький пакет, а теперь он не может распрямиться и почувствовать себя нормально.

Он закрыл глаза – держать их открытыми представлялось непосильным трудом – и снова провалился в сон, из которого вывело прикосновение к руке – в месте трещины возникла сверхчувствительность. Теперь до конца жизни будет ныть перед дождем.

– Проснулся, – сказала женщина в белом халате. – Я думала, ты сутками будешь валяться без просыпу от такого физического истощения.

Он разглядывал ее лицо, глядя снизу вверх. Оно показалось ему знакомым.

– Вы Елена Владимировна, мама Однорогова.

– Да, – подтвердила она. – Димка уже получил за устроенное вами вчера безобразие.

После таких слов полагалось устыдиться и покаяться, однако стыда он не чувствовал. Более того, он ощущал полную удовлетворенность, слегка испорченную тем, что он при всей компании потерял сознание, словно девчонка.

– Тебя на «скорой» везти пришлось. Еще один такой рецидив и мы тебя не спасем. Нельзя шутить со здоровьем.

– Обещаю.

Она напоследок покрутила его голову, посветила фонариком в зрачки, посчитала пульс, заставила открыть рот и показать горло. Саня послушно подчинялся командам, но заметил запоздалую реакцию своих движений.

– Это нормально в твоем состоянии, – пояснила врач. – Заторможенность характерна для третьей стадии болезни Края.

– А сколько их всего? – поинтересовался он, чтобы оценить, насколько плохи его дела.

– Четыре. Еще чуть-чуть и было бы поздно. Теперь курс лекарств нужно прокапать заново, а лежать здесь придется на две недели дольше, до полного выздоровления. Ясно?

Саня кивнул.

– Вы бабушке не говорили? Не надо ей сообщать. Она старенькая, у нее сердце слабое.

– Исключительно ради здоровья бабушки, – пообещала врач. – К тебе посетители.