Преступление отца Амаро

– Ну, что, как? – спросил аббат.

– Ох, сеньор аббат, она умрет, наверно… Сперва были конвульсии, да такие ужасные, что страшно было смотреть, а теперь она лежит без сознания и, видно, уж не очнется.

Но доктор Гувеа позвал ее громким голосом, и она исчезла с охапкою салфеток.

Зловещие стенные часы пробили сперва два часа, потом три. Аббат закрывал иногда глаза от усталости, но боролся со сном, подходил к открытому окну, глядел во мрак ночи, затем снова склонялся над молитвенником.

Гертруда явилась вся в слезах. Доктор послал ее разбудить кучера, чтобы запрягал лошадь.

– Ох, сеньор аббат, бедняжка наша как плоха! Все шло так хорошо, и вдруг эта беда! Наверное потому, что у неё отняли ребенка. Я не знаю, кто отец его, но, видно, здесь кроется какое-то преступление.

Аббат ничего не ответил, шепча молитву за отца Амаро.

Доктор вошел с мешком в руке.

– Можете идти, аббат, если желаете.

Но аббат не торопился, глядя на доктора и не решаясь из робости поставить ему один вопрос. Наконец он решился и спросил со страхом.

– Спасения нет, доктор?

– Нет.

– Видите-ли, мы – священники – имеем право подходить к постели роженицы в незаконном браке только в случае безнадежности…

– Это и есть безнадежный случай, – ответил доктор, одевая пальто.

Аббат вышел, но, дойдя до середины корридора, вернулся обратно.

– Извините, доктор – заговорил он тревожно: – но бывали случаи, когда умирающие приходили в сознание после принятия святых даров. Присутствие врача может быть полезно в таком случае.

– Я еще не еду, – ответил доктор, невольно улыбаясь при виде служителя церкви, требовавшего помощи медицины в подкрепление милости Божией.

Он спустился посмотреть, готов-ли экипаж; когда он вернулся в комнату Амелии, Дионизия и Гертруда молились, стоя на коленях у кровати. Постель и вообще вся комната были в полном беспорядке, точно после борьбы. Свечи догорали. Амелия лежала неподвижно, со сведенными, темно-багровыми руками; лицо её было тоже багрово-красно и застыло без движения.

Аббат стоял над нею с распятием в руке и читал отходную. Когда она умерла, он опустился на колени, шепча Miserere. Доктор, стоявший у двери, медленно спустился на улицу, где его ожидал экипаж.

– Будет дождь, сеньор, – сказал кучер, зевая.

Доктор Гувеа поднял воротник пальто, положил мешок на сиденье, и экипаж глухо покатился по дороге под первыми каплями дождя, пронизывая ночной мрак ярким светом двух фонарей.

XXV

На другой день с семи часов утра отец Амаро поджидал Дионизию у окна, не спуская глаз с угла улицы. Но Дионизия не являлась, и ему пришлось уйти в собор крестить ребенка Гедиша.

Веселая процессия в мрачном соборе произвела на него тяжелое впечатление. Папаша Гедиш был в сюртуке с белым галстухом, крестный отец – с камелией в петлице, все дамы в нарядных платьях, а полная акушерка важно несла сверток из накрахмаленных кружев и голубых лент, из-под которых виднелись две смуглые щечки.

Когда тягостная церемония кончилась, Амаро побежал в ризницу, переоделся, а важная акушерка, папаша Гедиш и растроганные дамы торжественно понесли домой нового христианина Франсиско Гедиша.

Амаро помчался домой в надежде застать Дионизию. Она действительно поджидала уже ею, устав от тяжелой ночи и трудного пути под дождем. Увидя Амаро, она захныкала.

– Что случилось, Дионизия?

Она разрыдалась, не говоря ни слова.

– Умерла! – воскликнул Амаро.

– Ох, голубчик, все сделали для её спасения, все, родимый! – сказала она, сквозь слезы.

Амаро упал около кровати без чувств.

Дионизия позвала прислугу. Ему обрызгали лицо водой и уксусом; он пришел в себя понемногу, но оттолкнул их, не говоря ни слова, бросился на кровать и разрыдался, уткнувшись в подушку. Обе женщины удалились на кухню.

– Падре, по-видимому, относился к барышне очень хорошо, – сказала прислуга отца Амаро, понижая голос, точно в доме был покойник.

– Дело привычки… Он жил у них на квартире довольно долго… Они любили друг друга, как брат с сестрой, – ответила Дионизия плаксивым голосом.

Они заговорили о сердечных болезнях, так как Дионизия сказала товарке, что бедная Амелия умерла от аневризмы. Пробило одиннадцать часов, прислуга только-что собралась нести священнику бульон, как он появился в кухне в пальто и шляпе, с красными от слез глазами.

– Ступай на постоялый двор и скажи, чтобы мне прислали немедленно верховую лошадь. Да поживее, слышишь…

Отправив прислугу, он позвал Дионизию к себе в комнату, сел рядом с нею и выслушал молча, бледный, как смерть, всю ночную историю: про неожиданные конвульсия, такие сильные, что они втроем – доктор, Гертруда и она – с трудом могли удержать ее, потом потоки крови, бессознательное состояние, смерть…

Но с постоялого двора привели лошадь.

Амаро вынул из комода маленькое распятие и дал его Дионизии, которая должна была вернуться в Рикосу помогать при похоронах.

– Положите ей это распятие на грудь. Она дала мне его сама как-то раз.

Он спустился вниз, сел на лошадь и поскакал по дороге в Баррозу. Дождь перестал, и слабые тучи декабрьского солнца, играли на мокрой траве и камнях.

Дом Карлоты был заперт, когда он подъехал. Амаро постучался, позвал несколько раз, но никто не отвечал. Он направился тогда в сторону деревни, ведя лошадь под уздцы, и остановился у трактира, где какая то полная женщина вязала чулок, сидя на пороге двери. Оказалось, что Карлота только-что заходила к ней купить масла и прошла к соседке Мишаэле. Женщина послала за нею девочку.

Амаро вернулся к дому Карлоты и стал ждать её возвращения, сидя на камне. Тишина в доме пугала его. Он приложил ухо к замочной скважине в надежде услышать детский плач, но в доме царила зловещая тишина, точно в пустой пещере. Его успокаивала только мысль, что Карлота унесла ребенка с собою к соседке. Действительно, надо было опросить у трактирщицы, приносила ли Карлота ребенка…

Он поглядел тем временем на выбеленный домик с кисейными занавесками у окон и вспомнил порядок и блестящую посуду внутри его… Для малыша была, вероятно, приготовлена чистая люлька… О, он, наверно, был не в своем уме накануне, когда положил на стол четыре золотых и сказал карлику с такою жестокостью: – Я полагаюсь на вас! – Бедный малютка! Но Карлота должна была понять накануне вечером в Рикосе, что он желал теперь сохранить сына и выростить его заботливо. Конечно, нельзя было оставлять ребенка здесь, на попечении отвратительного карлика… Надо было немедленно унести его к Жоанне Каррера в Пояиш.

Но Карлота явилась и с изумлением увидела перед собою Амаро с понуренною головою и печальным лицом.

– Где ребенок? – крикнул он ей.

Она ответила без малейшего смущения:

– Ох, уж не говорите, мне так неприятно… Еще вчера, через два часа после прихода сюда, бедный ангельчик стал краснеть вдруг и помер на моих глазах.

– Вы лжете! – закричал Амаро. – Я желаю видеть.

– Войдите, сеньор, если желаете видеть.