Преступление отца Амаро

Страшный день настал наконец. Амаро получил в это утро через молодого работника записку от Амелии с еле разборчивыми словами: «Присылай скорее Дионизию, время пришло». Работник получил также приказание сходить за доктором Гувеа. Амаро отправился сам за Дионизией.

Несколько дней тому назад он сказал ей, что Дона Жозефа сама достала ему кормилицу, крепкую, здоровую женщину. Он наскоро условился поэтому теперь с Дионизией, что будет ждать с кормилицею вечером у калитки фруктового сада, пока она не вынесет ему из дома ребенка.

– Ровно в девять часов, Дионизия. И пожалуйста не заставь нас ждать, – сказал ей Амаро на прощанье.

Он вернулся от неё прямо домой и заперся в комнате, обдумывая мучивший его вопрос: что делать с ребенком? Время позволяло еще съездить в Пояиш и переговорить с хорошею кормилицей, знакомою Дионизии, или отправиться к Карлоте в Баррозу… Амаро ходил по комнате, терзаясь колебаниями, как вдруг с лестницы послышался голос Либаниньо:

– Открывай, открывай, батюшка, я знаю, что ты дома.

Пришлось впустить его и усадить в кресло. Но к счастью, Либаниньо не мог засиживаться и зашел только узнать, как поживают «святые женщины в Рикосе».

– Хорошо, хорошо, – сказал Амаро, принуждая себя улыбнуться.

– Я не мог навещать их последнее время. Очень много дела… Я работаю теперь в казармах… Не смейся, голубчик, я учу солдатиков добродетели, рассказываю им о страданиях Христа…

– Ты, значит, обращаешь весь полк на путь истины, – сказал Амаро, шагая по комнате, точно дикий зверь в клетке.

– Ох, это выше моих сил, миленький! Я несу теперь святой образок одному сержанту. Но пора идти. Прощай, голубчик. Ты что-то бледен. Я знаю отчего: прочисти желудок, и все пройдет.

Он уже уходил, но остановился еще у двери:

– Послушай-ка: скажи, ты не слыхал ничего?

– О чем это?

– Мне говорил отец Салданьа… Наш настоятель сказал, будто-бы, что в городе случился скандал с одним священником. Только он не сказал, кто это и что случилось. Салданьа пробовал расспрашивать, но настоятель ответил, что получил только неопределенный донос, даже без имени священника. Я все думаю, кто это может быть.

– Не знаю. Наверно, все выдумки Салданьи.

– Ох, миленький, хорошо, коли так. Только безбожники могут грешить. Ну, кланяйся нашим святым в Рикосе.

И он сбежал вниз по лестнице, отправляясь в полк учить «солдатиков добродетели».

Амаро был глубоко подавлен. Очевидно, на него был сделан анонимный донос главному викарию за любовь к Амелии. А тут еще ребенок, в полумиле от города, мог послужить живым доказательством его вины! Ему казалось чудом, что Либаниньо, заглядывавший к нему не чаще, чем раз в год, явился с ужасною вестью как раз в то время, когда он боролся с совестью. Очевидно, милосердный Бог не желал видеть на свете еще одного незаконнорожденного и требовал своего ангела к себе.

Колебаниям Амаро был положен конец. Он съездил верхом к Карлоте, пробыл у неё до четырех часов и почувствовал большое облегчение по возвращении домой. Все было кончено! Карлота и карлик получили от него деньги за год вперед. Теперь оставалось только ждать вечера.

Но дома, в одиночестве, его стали преследовать ужасные галлюцинации: то Карлота душила красного, новорожденного младенца, то полиция отрывала труп из земли, и его вели вместе с карликом в тюрьму. Его подмывало вскочить на лошадь, вернуться в Баррозу и нарушить договор… Но подавленность духа мешала ему собраться и привести желание в исполнение.

Необходимость отвлечься немного от гнетущих мыслей побудила его пойти навестить Натарио, который вставал уже после болезни. Как только отец Амаро вошел, Натарио крикнул ему, не вставая с кресла:

– Что, видали? Этого-то идиота с ливрейным лакеем!

Жоан Эдуардо проезжал в это время по улице верхом на гнедой лошади, вместе с воспитанниками. Натарио бесился от бессилия, лишенный возможности, из-за болезни, снова начать против него кампанию и выгнать его путем какой-нибудь интриги из дома помещика.

– Оставьте его в покое, – посоветовал Амаро.

– Оставить? О, нет. Знаете, у меня явилась превосходная мысль: доказать помещику документально, что Жоан Эдуардо – ханжа. Что вы на это скажете?

Амаро одобрил этот план. Следовало наказать негодяя, хотя-бы за то, что он дерзко смотрит на порядочных людей со своего гнедого коня. И Амаро покраснел от негодования, вспомнив утреннюю встречу на пути в Баррозу.

– Конечно, следует наказать его, – воскликнул Натарио. – Почему мы считаемся служителями Христа? Потому что внушаем бодрость смиренным людям и сокращаем гордость надменных.

Было уже темно, когда Амаро вернулся домой. Его ждал прислужник, явившийся предупредить, что на следующее утро в девять часов назначены крестины ребенка некоего Гедиша. Амаро скоро спровадил прислужника под предлогом головной боли и ушел пешком в Рикосу. К счастью, ночь была темная и теплая. Сердце Амаро сильно билось от надежды; он мечтал, что ребенок родится мертвым. Это было вполне возможно. Но Амелия могла тоже умереть. Ему стало вдруг очень жаль девушки, мучившейся теперь из-за него. Тем не менее он сознавал, что смерть обоих – и матери и ребенка, могла сразу поставить крест на его грехи. Он остался-бы преспокойно в Лерии, занимаясь делами церкви и ведя безупречный образ жизни.

Добравшись до Рикосы, он остановился у дорога, около полуразвалившагося сарая, где условился встретиться с Карлотой или карликом. Он не знал, кто из них придет, и боялся увидеть перед собою противного карлика с налитыми кровью глазами. Для него было большим облегчением услышать ясный голос Карлоты, крикнувший из темноты:

– Я здесь.

– Хорошо, сеньора Карлота. Надо подождать.

Амаро был очень доволен. Ему казалось, что все его страхи и опасения исчезнут, если эта здоровая и опрятная женщина унесет ребенка, прижав его к своей груди.

Он стал бродить вокруг дома. Всюду была темнота и полнейшая тишина. Ждать пришлось очень долго. Амаро медленно ходил вдоль ограды фруктового сада и увидел вдруг слабый свет у дверей на террасу. Он побежал туда, и Дионизия молча положила ему на руки небольшой сверток.

– Мертвый? – спросил он.

– Нет, живой. Мальчик.

И она тихонько закрыла дверь в тот момент, когда собаки начали лаять, услышав шум.

Ребенок, прижатый к груди Амаро, рассеял, словно вихрь, ею преступные мысли. Не давать-же его этой фабрикантше ангелов, которая бросила-бы его в овраг или дома в отхожее место. О, нет, это его родной ребенок.

Но что-же делать? Бежать в Пояиш за другою кормилицею было уже поздно… В город нельзя было унести ребенка… О, как бешено хотелось ему постучать в дверь, броситься в комнату Амелии, положить ей ребенка в теплую постель и остаться тут-же с ними двумя! Но об этом не могло быть и речи: он был священником! Проклятая религия губила его!

Из свертка послышался слабый писк. Амаро побежал к сараю и чуть не натолкнулся на Карлоту, немедленно завладевшую младенцем.

– Вот он, – сказал священник. – Но послушайте: теперь все изменилось. Я не желаю, чтобы ребенок умер… Вы должны выростить мне его. Забудьте о наших сегодняшних переговорах. Он в ваших руках, выходите его.

– Будьте покойны, будьте покойны, – поспешно возразила женщина.

– Послушайте: ребенок плохо завернут. Закутайте его в мой плащ.

– Не беспокойтесь, все хорошо.

– Вовсе нехорошо, чорта вас побери! Это мой сын. Берите плащ, я не желаю, чтобы он умирал.

Он насильно накинул ей плащ на плечи и запахнул его спереди, укутав ребенка. Женщина недовольно повернулась и быстро пошла по дороге.

Амаро остался стоять посреди дороги, глядя, как теряется во мраке темная фигура. Нервы его не выдержали после напряжения последнего времени, и он разрыдался, как женщина.

Долго бродил он вокруг дома, но здание было по-прежнему погружено во мрак и в ледяное безмолвие. Затем, усталый и измученный, он вернулся в город, когда на соборных часах пробило десять.

Доктор Гувеа спокойно закусывал тем временем в столовой большего дома в Рикосе после тяжелых трудов. Аббата Феррао сидел тут же, явившись со святыми дарами на случай опасности. Но доктор был вполне доволен; роды длились восемь часов, Амелия перенесла их очень бодро и произвела на света здорового мальчугана, делавшего честь своему папаше.

Славный аббат стыдливо опускал глаза, выслушивая эти подробности.

– А теперь, как я помог младенцу явиться на свет, – сказал доктор, жуя кусок жареной куры: – вы, господа (под господами я разумею церковь), завладейте им, не выпускайте до самой смерти. Государство тоже не спустит с него глаз, но оно оберегает свои права на него менее ревниво… И вот несчастный начинает свой жизненный путь между священником и полицейским!