Преступление отца Амаро

Но раздумывать было некогда, и отец Амаро отправился в Пояиш переговорить с кормилицею Жоанною Каррера.

Когда он доехал до моста, ему пришла вдруг мысль заглянуть к фабрикантше просто так из любопытства… Он мог даже не разговаривать с нею, а только посмотреть, как выглядит женщина, где она живет и т. д. Кроме того, как священнику – представителю духовной власти – ему следовало знать поближе этот вид организованного греха, дерзко свившего себе гнездо в нескольких шагах от большой дороги. Можно было даже донести о нем главному викарию или правителю канцелярии губернатора.

Доехав верхом до оврага, о котором говорила ему Дионизия, он соскочил с лошади и повел ее за узду. Вечер стоял превосходный; высоко в ясной лазури кружилась плавно какая-то большая птица.

Он нашел среди каштановых деревьев старый колодец и за ним, в сторонке, домик с крыльцом; из трубы поднималась к ясному небу тонкая струя дыму.

Амаро представил себе мысленно фигуру фабрикантши; он воображал, сам не зная почему, что она очень высокого роста, со смуглым лицом и глазами старой колдуньи.

Он привязал лошадь к забору у дома и заглянул в открытую дверь; комната представляла кухню с большою плитою. На полках стояла чистая посуда, на стене висели медные кастрюли, блестели, точно в богатом доме. В старом, полуоткрытом шкафу виднелось аккуратно сложенное чистое белье. Всюду был такой порядок, что дом, казалось, озарялся сиянием чистоты и уютности.

Амаро ударил в ладоши и позвал громко:

– Сеньора Карлота!

Из-за дома немедленно показалась женщина с решетом в руке. К изумлению Амаро, у неё была очень приятная внешность: высокий бюст, красивая фигура, очень белая шея и черные глаза, напоминавшие ему глаза Амелии. На вид ей можно было дать лет сорок.

– Я, кажется, ошибся, – пробормотал Амаро. – Здесь живет сеньора Карлота?

Нет, он не ошибся; это она и есть… Но Амаро все-таки решил, что ужасное создание прячется должно быть где-нибудь в углу, и спросил еще:

– Вы живете здесь одна?

Женщина поглядела на него недоверчиво.

– Нет, сеньор, – сказала она после краткого молчания: – я живу здесь с мужем…

Муж тоже вышел из-за дома в этот момент. Это было настоящее страшилище: – крошечного роста, почти карлик, с короткой шеей и восковым лицом; на подбородке его торчали редкие, черные волосы, а из глубоких впадин, без бровей, глядели налитые кровью глаза, говорившие о пьянстве и бессонных ночах.

– Чем можем служить вам, падре? – спросил он, держась у самой юбки жены.

Амаро вошел в кухню и рассказал, заикаясь, целую историю. Его родственнице предстояло родить. Муж был болен и не мог сам искать кормилицу… Им надо было хорошую мамку в дом.

– Нет, в дом не годится. Сюда на воспитание, пожалуйста, – сказал карлик, не отходя от юбки жены и глядя на священника своими отвратительными глазами.

– Ах, значит, мне неверно сказали… Очень жаль. Моим родственникам нужно непременно кормилицу в дом.

Он медленно направился к лошади и остановился на пути, застегивая пальто.

– А на дом вы берете детей на воспитание? – спросил он.

– Смотря по условиям, – ответил карлик, шедший за ним.

Амаро поправил стремя и обошел вокруг лошади, чтобы протянуть время.

– Вам, ведь, надо принести ребенка сюда, я слыхал?

Карлик обернулся и обменялся многозначительным взглядом с женою, стоявшею у двери дома.

– Можно также сходить за ним.

Амаро похлопал ладонью по шее лошади.

– Но если это случится ночью, можно погубить ребенка по теперешнему холоду…

И муж, и жена, заговорили тогда одновременно, уверяя, что ребенок ничуть не пострадает, если укутать его заботливо.

Амаро быстро вскочил на лошадь, попрощался и поскакал вдоль оврага.

* * *

Амелия жила последнее время в постоянной тревоге; её мысли были заняты только ожиданием страшного события. Она переносила теперь беременность хуже, чем в первые месяцы, страдая то от головокружения, то от отвращения к еде. Доктор Гувеа неодобрительно качал головою. По ночам ее мучили кошмары: одну ночь ей снилось, что у неё родилось странное существо – получеловек, полукоза, другую – что из её живота выползает бесконечно-длинная змея. Но, несмотря на это, она жаждала иметь ребенка; в ней пробудилось горячее материнское чувство, и она представляла себе его взрослым – кавалерийским офицером. Она придумала ему имя – Карлос – и мечтала о том, как он будет ползать на четвереньках…

– Ах, с каким удовольствием я кормила-бы его сама, если-бы не было позорно! – говорила она.

– Оставь пожалуйста, ему будет отлично и без тебя, – отвечал Амаро. Он успокоил ее насчет кормилицы, сказав, что уговорился с Жоанной Каррера, крепкой, как дуб, женщиной, с белоснежными зубами и очень молочною грудью.

Одно только терзало Амелию при мысли о ребенке: это то, что он будет незаконный.

Однажды она явилась к аббату Феррао с планом, «внушенным ей Божией Матерью»: она готова была выйти замуж за Жоана Эдуардо, но под условием, чтобы тот усыновил малютку Карлоса по закону. И она крепко сжимала аббату руки, умоляя его дать её малышу законного отца.

– Успокойтесь, сеньора, успокойтесь, – отвечал аббат, пораженный таким возбуждением. – Я уже говорил вам, что и сам желаю того-же. Все устроится, только попозже.

Через несколько дней она отказалась от этого плана, решив, что не должна изменять отцу Амаро – «папаше Карлиньоса». Аббат покраснел, несмотря на свои семьдесят лет, слыша, каким убежденным тоном она говорит о своих супружеских обязанностях по отношению к священнику; он не знал о том, что Амаро бывает у неё каждое утро.

Амелия изводила Амаро ребяческою нежностью целую неделю, постоянно напоминая ему о том, что он – «папаша её Карлиньоса».

– Знаю, знаю, голубушка, – отвечал он нетерпеливо. – Большое спасибо. Не велика честь.

Однажды утром Амелия чувствовала себя особенно плохо и попросила Амаро поводить ее по комнате под руку. Она с трудом тащилась, будучи очень грузна теперь, как на дороге послышался вдруг лошадиный топот. Оба подошли к окну, но Амаро быстро отступил назад, оставив Амелию одну у окна. По дороге ехал на гнедой лошади Жоан Эдуардо в белом пальто и франтовской шляпе; рядом с ним ехали верхом его воспитанники – один на нони, другой на ослике, а сзади, на почтительном расстоянии – ливрейный лакей. Амелия молча проводила их глазами, пока они не скрылись из виду, затем опустилась на диван, не говоря ни слова. Амаро злобно усмехнулся:

– Хм… такой идиот и с ливрейным лакеем!

Амелия покраснела и ничего не ответила. Теперь она не огорчалась, если Амаро не приходил по утрам, а с нетерпением поджидала аббата Феррао. Как только он являлся, она усаживала его на диване рядом с собою и расспрашивала подробно, видел-ли он Жоана Эдуардо, что тот говорил, заметил-ли ее у окна, как ему живется в доме помещика, какая там обстановка, сколько человек прислуги и т. д.

Добрый аббат рассказывал ей обо всем подробно, радуясь, что она забыла, по-видимому, о священнике и интересуется теперь только Жоаном Эдуардо. Амелия старалась даже не упоминать имени Амаро в разговоре и ответила на вопрос аббата, бывает-ли он у них:

– Как-же, он навещает крестную по утрам. Но я не выхожу к нему, неприлично.

Она проводила теперь все свободное время у окна, нарядно одетая выше талии и скрывая нижнюю часть тела разными тряпками. Ей доставляло большое удовольствие видеть, как Жоан Эдуардо проезжает мимо верхом со своими воспитанниками и с лакеем. Молодой человек и сам любил эти прогулки, не упуская никогда случая заехать в город, гарцуя мимо аптеки, конторы Нуниша и полицейского управления.

Возвращаясь однажды с прогулки через Баррозу, Жоан Эдуардо увидел перед собою отца Амаро верхом на осле. Молодой человек пустил лошадь галопом. Дорога была так узка в этом месте, что они без малого коснулись коленями друг о друга, и это дало Жоану Эдуардо возможность смерить надменным взглядом, с высоты своего великолепного коня, отца Амаро, бледного и злобно скорчившагося на старом осле. Жоан Эдуардо остановился в конце дороги, повернулся в седле и увидел, что священник спрыгнул с осла у одинокого домика, где сыновья помещика еще недавно посмеялись над безобразным карликом.

– Кто там живет? – спросил он у лакея.

– Некая Карлота… очень скверные люди, сеньор Жоан.

Проезжая мимо Рикосы, Жоан Эдуардо пустил лошадь, по обыкновению, медленною рысью. Но из окна не выглядывало этот раз хорошенькое, бледное личико Амелии. Ставни были полузакрыты, а у крыльца стоял распряженный шарабан доктора Гувеа.