Жертва и хищник. Роман

– Можешь позавидовать: старше Сандры! Еще тот задира и пижон! Как только где-нибудь появится, сразу все внимание на него…

Интуиция никогда еще не подводила Эдюлю. Змейка в позвоночнике, юркнув куда-то вниз, исчезла. Зато зачесались ладони. Давало о себе знать хорошо знакомое ему шестое чувство. Надо было во что бы то ни стало разговорить старого скептика. А сделать это можно было, понимал Эдюля, только одним путем: продемонстрировать равнодушие. Всерьез он, мол, самого Джошуа тоже не воспринимал и не воспринимает.

Эдюля поморщился, слегка побарабанил пальцами по журнальному столику и замурлыкал какой-то мотивчик. Джошуа это разозлило: кажется, этот пройдоха-азиат забыл, с кем имеет дело!

Чтобы поставить его на место, он хмуро произнес:

– После публикации его «Импотенции духа» многие из коллег его просто терпеть не могут.

– С чего вдруг? – рассеянно осведомился Эдюля. – Он что, философ?

Джошуа презрительно скривил нос.

– Философ! Философ у нас ты, а он…

Эдюля зевнул и сделал вид, что не расслышал. В голосе Джошуа засквозила злая насмешка:

– Ты что, не знаешь? Чем острее и обиднее, тем для болванов убедительней.

Сдерживаясь, Эдюля скрипнул зубами. Буравивший его взглядом Джошуа довольно усмехнулся.

– Его конек – психология масс. В общем, хрень, которая дает возможность выпендриться.

Эдюля снова зевнул.

– Надо же! – сумел он вывернуться и разыграть удивление. – А что, темочка модная…

В ответ во взгляде Джошуа вдруг заиграла сословная спесь, и он нанес Эдюле неожиданный апперкот.

– Не зазнавайся! Это же не ты со своими россказнями. На его лекции политики валом валят…

Эдюля от злости напыжился, но, чтобы не показать, как его это задело, предусмотрительно втянул в себя большую порцию воздуха. Старый еврей проницателен, как детектор лжи. Не дай бог, у него возникнет хоть малейшее подозрение.

– А что Сандра? – словно подняв белый флаг, спросил он.

– Не темни, хитрец, что ты хочешь разузнать? – нервно откликнулся Джошуа. – Я тебя, как рентгенолог, изнутри вижу…

Эдюля сделал вид, что обиделся на Джошуа, но готов все простить.

– Ладно, от тебя только гадости и слышишь! – ворчливо бросил он. – Но для меня ты все равно родич, а это куда больше, чем друг. – И уже совсем примирительно: – Одного понять не могу: и как она все это терпит?

– Теща! – ухмыльнулся кинозавр. – Интересно, кто там будет на ее юбилее? Томлинсон, конечно же, обязательно прискачет…

Он сразу же опомнился, сообразив, что позволил себе лишнее, и хлестнул Эдюлю, как нашкодившего мальчишку, взглядом-плеткой.

– Да, кстати! Ты же говоришь, он твой приятель. – В его голосе зазвучал глумливый сарказм, и Эдюля поежился. – Ты с ним что, в дорогую частную школу ходил? Или девочек ему поставлял?

Эдюля терпеливо махнул рукой: с тобой, мол, только свяжись! Я бы такого от другого в жизни не снес. Ответил бы. И еще как!

И, подчеркивая преданность родичу, смазал горчицу елеем:

– Знаешь, я просто поражаюсь твоим связям! Ты – гений общения!

Лесть – всегда козырь. Даже если льстит тот, кого ты не ценишь. Джошуа потянулся к бутылке с кока-колой.

– Будешь?

Эдюля энергично замахал руками.

– Нельзя, нельзя! Диабет.

– Да она ведь диетическая…

– И все-таки. Стараюсь! – якобы поосторожничал Эдюля.

Цель-то ведь у него была совсем другая. Он хмыкнул и лениво спросил:

– А что, Бауэр этот твой, зятек ее, тоже там будет?! Могу себе представить, как они встретятся…

Джошуа поморщился и махнул рукой.

– Сода и кислота! В последний раз он вдруг заявил, что политика подобна торговле живым товаром. Ты мне ту, что посмазливей, а я тебе надбавочку! Разница, мол, лишь в том, что занимаются ею не сутенеры, а вполне уважаемые джентльмены.

Джошуа был доволен произведенным на Эдюлю впечатлением. Он даже почувствовал своего рода удовольствие, словно совершил маленькое, но открытие.

– Знаешь, до чего докатился? Что, мол, дайте ему только деньги и время, и он на пари любого актеришку просунет если не в Сенат, то в Конгресс.

Выражение лица у Эдюли стало таким, что Джошуа довольно расхохотался. Да и мог ли он представить себе, какое впечатление произвели его слова на Эдюлю? А между тем в голове у того уже что-то вертелось, скрежетало и крутилось. Пока, правда, на холостом ходу. Но хотя он еще не знал, к чему это приведет, в носу покалывало от возбуждения.

– Джош, – вдруг сказал он вкрадчиво, – клянусь тебе, ты – самый умный и прозорливый из всех людей, кого я знаю. Если поставить всех в ряд, тебе нет равного. А ты ведь знаешь – у меня их целая дивизия. Ты не просто рентген, ты – тимограф по своей проницательности. Ты ведь знаешь, наверное, что такое тимограф?

– Томограф, – не смог унять Джошуа Шмулевич невольный смешок.

– Да-да, – тут же согласился Эдюля, – но ты забыл: я ведь родом из России, а там этот прибор называется тимограф. Так вот ты – как он. Все видишь, все знаешь и можешь все разложить по полочкам.

– Дикарь ты, Эдъюля, хотя и профессор, – ворчливо отозвался старый киноволк.

– 4 —

Эдюля поймал такси и назвал адрес своего дома. В голове был сумбур. Одна за другой вспыхивали и гасли обрывки мыслей. Казалось, идиот киномеханик, словно издеваясь, прокручивает перед ним кадры бесконечной киноленты. От этого еще сильнее чувствовались возникающие, когда он нервничал, желудочные спазмы. Эдюля старался привести мысли в порядок: сравнить, сопоставить, выбрать. Но у него ничего не получалось, и от этого становилось еще хуже.

Конечно, старый клоун Шмулевич был до интимности знаком с человеческой фауной. Еще бы, столько лет нырять в вонючее болото богемы с ее завистью, обидами и калечащей конкуренцией! Не будь у него такого опыта жизни и проницательности, он бы преуспел на поприще маклера от искусства?! Смешно! Но старый проходимец мудр, как библейский змей. Не он ли поучал Эдюлю, что за изощренными манипуляциями жрецов искусства кроются жажда успеха и эгоизм? И что их фанфаронство не что иное, как амбиции и спесь, приправленные страхом отстать и быть обойденным другими? Теми, кто более молод, ловок и хваток. По слухам, дед этого мудака был киевским сапожником и вовремя удрал от погромов. Полуслепой, он всю свою жизнь чинил обывателям дырявые туфли, но сына в университет послал. А внук стал одним из китов Голливуда…

Боль потихоньку стихала, но озноб остался и все еще бил его. Эдюле, по сути, повезло: он встретился с заклятым врагом не вплотную, а, так сказать, опосредствованно. Лицом не к лицу, а к спине. Враг не только не видел его – не мог знать, что он так близко. И это давало неповторимый шанс. Ведь Эдюля не нападал, а защищался. А если ты в опасности, то, чтобы спастись, позволено все. Даже, незаметно подкравшись сзади, нанести сокрушительный удар. Главное – неслышно и незаметно. Чтобы враг не успел обернуться…

Вопреки правилам Эдюля сам себя причислял к исключениям. Если бы он играл по правилам, он бы всегда проигрывал. Поэтому он их инстинктивно остерегался. Он ведь по духу совсем не мачо. Не боец. Не рыцарь. И потому должен действовать совершенно иначе. Его способ защиты – мимикрия. Как у хамелеона. Недаром Гришечка Шапиро, сидевший с ним за одной партой шесть лет, именно с хамелеоном сравнивал Эдюлю. Но Эдюля хоть и слышал про такую тварь, никогда ее воочию не видел.

– А что это за зверек такой? – изображая наивность, спросил он у этого занудливого, типично еврейского мальчика. Может, тот не очень-то знает, о ком идет речь.