Сказание об Иле

Прошло еще какое-то время. Теперь до слуха рыбака дошли омерзительные звуки, то был женский голос, почти что шепот, но часть слов Сенака разобрал. Сутью был донос. Рыбак взглянул сквозь щель. Доносчицу узнал, внизу стояла та, что влезла в разговор между ним и тем, что указал ему обиталище вязальщика.

– Вязальщик… это он приютил ту чужестранку. Я все узнала, давно приглядываю за ним. Он тоуркун лишь наполовину, а наполовину – волтн. Он сети вяжет, хотя ему и запретили. Об этом я предупреждала вас не раз. Еще он недоволен всем, что в гавани теперь: порядками и правилами новыми… И нашей… – сказала тетка и поняла, что оговорилась, – вашей властью. И волтнов с тумгерами вспоминает часто… – и потом тише, – добрыми словами.

–Чего же хочешь ты от нас?

– Отдайте мне его жилище, в хорошем месте ящик тот стоит. Место это по праву мне должно принадлежать.

–А куда мы денем чужестранку? Может быть, к тебе? Тебя засунем в ящик, а ее поселим мы в твой дом, ведь она рода знатного. По всему… ей и жить в большом доме.

Услышав это, доносчица распласталась, упав перед ногами первого тоуркуна. И заныла:

– Что вы?.. Да не большой он вовсе, и детей то у меня шестеро. Как же мы в ящике поместимся?

– Тебе сказано было следить за чужестранкой! Где она сейчас?

– По гавани все ходит, высматривает чего-то… ходит и ходит… – пакостным голоском продолжала ныть доносчица.

– Мы отдадим тебе тот ящик, но в качестве гроба. Если чужестранку потеряешь, то в нем тебя и заколотим. Иди гляди за ней во все глаза!

Доносчица подняла свое грузное тело и, хлюпая носом, стала отряхивать пыль с растрепанных волос и кожаного фартука. А затем побежала к выходу.

Чуть позже там внизу накрыли стол, на землю постелили тумгерские одежды и сели все, кто в зале был. Это был ритуал. Одежды тех, кого казнили, бросали в ноги тоуркунам тем, что творили суд. Теперь у стола сидели только трое из пятерых, что видел Сенака в самый первый день.

Аромат еды сводил его с ума. Голод – от этого мучителя некуда было скрыться. Тонкий запах мяса и специй проникал сквозь смолистые доски и попадали Сенаке прямо в нос. Рыбак лег на доски и постарался думать о чем-нибудь другом. Он попробовал вспоминать Илею, затем подумал о той миссии, что была возложена на его плечи, о небесном ребенке, но его изможденный мозг предательски отказывал ему: мимо понеслись косяки жирных рыб и хлебные лепешки укладывались в воображении одна на другую. Истерзанный организм требовал еды.

У стола появился тот хромой мужичок с прилизанными волосами, что привел Сенаку со стражею сюда тем злополучным утром. Он заговорщицки сообщил что-то и так же тихо удалился. Тот, что называл себя первым тоуркуном, потянулся к носу корабля и сильно ударил по нему багром. Дверь отворилась, и в зал тихонько, вошла Илея.

Прижав ладошки, как двух влюбленных голубков, к груди, в платье почти до пят и с покрытой головой, она как будто бы плыла. Как лодочка, что на синем горизонте под парусом белым, чистым. По залу во все его концы журчанием нежным разлетался волшебный звон. То колокольчик на ее голени старался. На тонкой талии узорный пояс. Прошитый нитью золотой, свисал он двумя широкими лентами почти на всю длину платья, до пола. Остановившись примерно в центре зала, девушка поклонилась и произнесла:

– Я, Илея, дочь Каулы, дочь земли Светлого Иля и его народа. – И, выпрямившись, добавила: ? Я пришла сюда по собственной воле.

– Здравствуй, чужестранка, зачем же ты пришла к нам? Мы, верховный тоуркун, слушаем тебя.

– Я пришла сюда, чтобы просить верховный тоуркун отдать мне невиновного человека.

– Откуда тебе известно, что невиновен он? Или это младенец? Так нет же здесь младенцев. Кто этот человек, назови его?

– Это Сенака, брат мой названый. И нет на нем вины никакой перед людьми, потому что помыслы его чисты, я сердцем чувствую это.

– О, дева, да ты еще дитя, коль чувствовать сердцам бы все, да верно отличать обман от правды, то мир, тотчас показав бы нам настоящее свое нутро, верно, перевернулся бы три раза.

– Запутанно ты говоришь, тоуркун, я слов твоих не разумею, прости меня, ведь чужестранка я и наречие твое мне с трудом дается.

– Так или иначе твоего брата нету здесь. Ошибся тот, кто тебя сюда направил. Тебе, дочь Иля, в других местах его искать бы надо. Мы готовы в том тебе помочь всем, чем только сможем, вот, к примеру, в помощь можем дать кого-нибудь из тех, кто знает здесь все злачные места.

– Привело меня сюда мое сердце, и знаю точно, здесь мой брат. Могу сказать я также, о чем жалеешь ты больше всего на свете. О чем не может знать никто, кроме тебя, но мое сердце рассказало мне, – не поднимая глаз, молвила ему Илея.

– Говори же!

– Жалеешь ты о своем сыне не рожденном. О том, кому бы мог доверить и передать все то, что пока не только в твоих руках. И еще мечтаешь властвовать один, – сказала девушка как можно тише.

– Сердце не раз я видел. Этот кровью наполненный мешок держал вот так в своей руке над телами поверженных врагов. Ничего особенного в нем я не заметил, такое же, как и все остальные потроха, что в человеке есть. Может, и правда у тебя какое-то особенное оно? – рассудил главный из тоуркунов. ? Но не пугайся, не стану я проверять этого. – И, заулыбавшись, он развернулся к Илее спиной и направился к остальным. – Ты же пока иди. Нам придется послушать свои сердца и подумать о твоих словах. Мы известим тебя о решении своем. Если ты, дочь Каулы, в нужде или в стеснении каком, скажи, я распоряжусь, и все тебе дадут.

– У меня все есть, кроме брата моего. Отпустите его.

И, дойдя уже до дверей, услышала за своей спиной голос того тоуркуна, что говорил с ней:

– А как поступишь ты теперь с ребенком тем, что безмятежно спит в колыбели царской? Что же не говоришь ты нам о нем? Сердцем прикрываясь, Сенаку хочешь ты вернуть. Зачем тебе рыбак? Вот мы, те, в чьих руках могущество здесь все! С нами и решай. Что будет с твоим отцом и со всеми строящими планы, коль обратно не вернешься ты? Откуда им ждать помощи тогда? Иди и хорошо подумай, теперь твой черед настал. Знаю я, что ты не убежишь, если правда то, что названого брата хоть немного любишь. Когда придет пора, мы призовем тебя. Об этом ты подумай крепко, ведь все будет зависеть от того, что ты нам скажешь в следующий раз. Я с нетерпением буду ждать рассказа о младенце. А теперь иди!

За Илеей закрыли дверь.

Дочь Иля шла по прорытому в горных глубинах ходу вдоль серой, едва освещенной стены. Воздух, перемешанный с пылью и сыростью, был спертым. Факелы, нависающие сверху, немного коптили, оставляя черные длинные следы на потолке. Перекрытиями здесь служили бревна. Местами сгнившие, они едва держали на себе тяжелую породу. Вдоль стен в ряд, на каждый шаг – два, стояли тоже бревна, но только увесистей в размерах. Не тесанные, с острыми сучками, они ложились жуткими тенями и представлялись девичьим глазам уродливыми созданиями, вышедшими из земных глубин, чтобы попугать ее. Дело в том, что Илею привели сюда совсем другим путем, а дорога обратно теперь лежала через это подземелье. Ей показали направление и приказали идти прямо, она так и сделала. Девушка все шла и шла, и этот темный путь ей казался бесконечным. Без провожатых, совсем одна, она ловила себя на мысли, что уходила сейчас все дальше от поверхности, туда, где правили безмолвие и мрак.

Кап-кап ? как будто в такт сердцу «заплакало» сверху. То вода сочилась сквозь бревна. Илея обошла подземный дождик, прижимаясь к стене. И вот до ее слуха дошел металлический звук, вроде как, ударяясь звеньями, стонала кованая цепь. Он приближался каждым шагом. Дочь Иля прислушалась. От противоположной стены, там, где все было заложено камнем, послышался ей слабый кашель. На верхнем уровне в стене имелась дыра. Илея поднялась на цыпочках и заглянула внутрь.

– Кто там?– крикнула она в темноту. – Я ищу своего брата, его зовут Сенака, нет ли его здесь?

Через некоторое время где-то совсем близко загремела цепь.

– Я очень хочу пить… – услышала девушка из темноты.

– Я сейчас принесу, – отозвалась Илея.

Девушка вернулась назад к «дождику», что капал с потолка. Она стала искать, во чтобы бы можно было набрать воду, но рядом ничего подходящего не нашлось. И тогда она подставила ладошки, набрав немного влаги, прижала их к груди и бережно понесла капельки обратно. Да именно так, капельки… Наконец они перетекли из ее рук в те ладони, сухие и потрескавшиеся до глубоких ран. Она не видела лица узника, а лишь слышала его горячее, болезненное дыхание. Несчастный сделал жадный глоток и снова протянул к Илее израненные руки.

– Еще… – едва слышно попросил он.

И девушка побежала снова. Так проделала она не раз. Илея сняла платок, укрывавший ее золотистые волосы, и, напитав его влагой, вернулась назад к узнику. Она коснулась намокшей тканью его рук и вытерла их аккуратно…

– Спасибо тебе… Я видел, как привели сюда человека, по виду рыбака, тумгера… если это твой брат, то здесь он. Но не возвращайся за ним больше. Лучше уходи, спасайся… – просил девушку голос из темноты.

– Правильно, уходи! – неожиданно раздалось за ее спиной. – Не надо стоять здесь, чужестранка!

Илея обернулась, за ее спиной стоял тоуркун. По виду он мог быть одним из тех, что надзирали здесь за всем. При факельном освещении ее взгляду открылось сытое противное лицо, на его шее красовалась крепкая веревка.

– Ну что скажете? Как поступить нам с чужестранкой? А?– обратился первый тоуркун к тем двоим, что были с ним.

– Я думаю, – начал Ехунт, – собакам отдавать ее не надо, хватит с них и тех двоих. Да и рыбака не нужно было оставлять пещерным псам. Коль его живым приволокут, узнают все дороги, ведущие к младенцу. При таком раскладе живущие в земных глубинах и без нас найдут тайное убежище его. Хочу спросить тогда: зачем им мы? Разорван будет договор наш быстро. И как поступят они с нами?

–Нет… – не соглашался с ним первый тоуркун. ? Мы им нужны! Не выползут они наружу сами, без нас им не бывать здесь. Лишь псам открыты лазы в этот мир, для их хозяев же – печать стоящая на тайных тех вратах. Она для них пока непреодолима. Я знаю точно! И будет так еще не год, не два. А значит, мы нужны им! Когда же ребенка принесем, то выставим его на торг, ценою будет обещанный нам незримый мир. Как только окажется дитя в наших руках, откроются врата! Вы слышите? Нам больше не придется торчать у порога вечности! Кто, найдя ребенка, доставит им его? Собаки, что ли? – торжествовал первый тоуркун.

– А что там говорил рыбак тот сумасшедший? Про то, что лишь эта чужестранка младенца сможет успокоить если что… – просипел тоуркун, у которого был посеченный мелкими шрамами подбородок.

– Да, говорил он так, – поддержал его Ехунт.

– Значит, надо обмануть ее… Сделать так, чтобы чужестранка сама привела нас к месту, где колыбель небесная стоит, – снова просипел тот, что с изуродованным подбородком.

– И как же сделаем мы это? А? —выпучил глаза первый тоуркун. – Выкрутим ей руки? Поджарим на огне?