Степь 2. Расцвет. Часть первая

– Так чем оживить-то можно? Какой силой?

– Да вон она у тебя голубенькой змейкой под кожей вьётся, бестолковая, – вступила в разговор Водная Гладь, – ей и лечат, и заживляют коли требуется. Чё ж ты спросить-то побоялась? Всё сама да сама. «Самайка» пустоголовая.

– Плетью?! – изумилась Райс.

– Ну, коли со всей дури да наотмашь, то плеть иль молния, а коли мягко да с любовью, то сплошное лечение.

– У каждой силы имеется два конца, два края, – вступила в разговор третья Матёрая, – ты зря на полянку-то ни сходила, ни проведала. Отошла она. Денька через три отошла. Правда, слабые и больные листики померли, а те, что сильные да здоровые, ожили. Вот видишь, даже у силы смерти есть второй конец. Умертвив больное, ты эту полянку только здоровее сделала. Хорошо хоть ума хватило тряхнуть тихонько, не со всей дури, а то б…

Райс согнулась в три погибели, с облегчением закрывая ладонями лицо.

– Простите Матери дуру неразумную, что сразу к вам не пришла, – и уже поднявшись, и не злобно, но с твёрдостью взглянув на Мать Медведицу добавила, – только вы своим испугом меня ещё больше напугали. Не до расспросов было, если ум в раскоряку встал. Сиди тут и думай после того, как встретили. Толи сразу всех прибить, толи самой в угол спрятаться да руки на себя наложить.

Тут уже потупилась Матёрая, кому рыжая выдвинула претензию, тоже не снимая с себя вины. Она как опытная баба сама в первую очередь должна была на прямую поговорить. Расспросить, растолковать, объяснить. Только собственный страх всё испортил. Да и кто бы смог на её месте, уже давно забывшей это пакостное чувство.

Глава десятая. Если долго сидеть у реки и смотреть на воду, то рано или поздно по ней проплывёт труп врага…, только против течения и хорошо поставленным кролем, так как пока ты сидел, враг качался.

До середины зимы девок не трогали, до самых Взбрыксов. В прилегающих лесах начался гон волков. Уединились матёрые пары отгоняя от себя соперников. Самец похотливых самцов, самка – подстилочных самок.

В это новолуние, что нынче приходится на январь, вода приобретала чудесные свойства, становясь лекарством чуть ли ни от всех болезней. Собранная в аккурат на новолуние она сохраняла животворные свойства почти весь следующий год.

Поэтому запасали её впрок, и Терем в этом не был исключением. Впоследствии эту воду использовали в обрядах, давали пить больным, освящали жилища и посевы. Снег и тот приобретал особые свойства. Бабы знали, что снег, собранный этой ночью способен выбелить холстину любой запущенности, насколько бы казалась не затасканной, поэтому теремные вековухи, особо предпочитающие белый цвет, за этим снегом ходили самостоятельно, даже теремных девок для помощи не привлекая.

А если в бане попариться водой, натопленной из этого снега, то можно красоту сохранить и молодость на долгое время. А так как девы любого возраста и желание быть красивыми вещи неотделимые, то теремные девки, составляющие поголовное его население, гребли снег с неописуемой жадностью. Впрок да побольше. Считая, что красоты много не бывает.

Называли эти дни «Бабьи Взбрыксы» или «Бабьи Каши», по-разному. На этой седмице славили повивальных бабок. На этой же седмице значился особый день «Бабьего Кута». Ко всему прочему седмица считалась гадальной и «Мясоедовой». А для беременных – «Обережной». В общем, праздник на празднике и праздником погонял.

Но самым главным, изначальным торжеством Троицкой седмицы считались гулянки в честь Вала Великого, Ледяного да Морозного. Вот на Валовы-то дни и припёрлась в светёлку к Райс самая грузная из трёх Матёрых по прозвищу Любовь, а по характеру «Ненависть». Села на лавку, и не говоря ни слова нахально принялась лыбиться, уставившись на кутырку с неким вызовом, отчего та резко перестала расчёсывать лохмы, чем усердно занималась до этого и замерла.

Рыжая знала, что её именно сегодня ждёт следующий круг. Белобрысая чётко заявила ещё осенью, что Валов круг начнётся в аккурат на эти дни, а Апити, как выяснилось из разговоров Теремных вековух, всегда предсказывала только истинное и никогда не ошибалась. Зная это, царская дочь приготовилась заранее.

Ещё с того раза как ярицы прошли земельный круг, отношения к Матёрым у обеих девок разительно поменялось. Повзрослевшие, переродившиеся кутырки по-другому стали вести себя с вековухами и всю осень считай и зиму только и делали что мучили седовласых хранительниц Терема своими расспросами до состояния «проеденной плеши», как выразилась та же Любовь.

Про седьмое испытание девы своими расспросами выпытали всё что смогли, только «прелесть» этого круга заключалась в том, что двух одинаковых прохождений на памяти Матёрых никогда не получалось. Тем этот круг и отличался от остальных, что попросту был непредсказуем.

Вековухи поведали как сами проходили, притом воспоминания о былом-да-молодом вылились в дружную бабью попойку, растянувшуюся на всю ночь. Рассказали про всех, кого вспомнили, как проходили круг другие «меченые», притом случались и печальные, и трагические, и таких, как выяснилось хватало с лихвой, но Матёрые тут же заверили перепуганных девок, мол они верят и в Райс, и в Апити, и что те этот круг пройдут, ибо по их авторитетному мнению, достойны.

Рассказала Любовь, язва языкастая и о прохождении круга Тиорантой, нынешней царицей. Конечно, рассказала только то что знала, вернее, что та ей сама поведала, а о чём умолчала, того Любовь не знала, а додумывать не стала из принципа. В общем, Райс в душе готовилась ко всякому и примерно представляла себе, что ожидает её на круге, но также настраиваясь и на то что у неё всё будет как-то по-другому.

На дворе стоял приличный мороз, поэтому оделись в путь теплее обычного, так как Любовь заявила, что дорога не близкая, а на все расспросы «куда идём», до самого достижения цели сохраняла великую тайну.

Взвалили на плечи при помощи теремных девченят по тяжеленому заплечному мешку ни понятно с чем, и попрощавшись со всеми будто уходили навсегда или на собственные похороны, двинулись, но не в заповедный лес, как предполагала царская дочь, а строго в обратную сторону.

Шли перелесками по натоптанной дороге, и пройдя очередной лесок насквозь Любовь свернула в степь, и проваливаясь в пушистые сугробы, местами по пояс, а то и по самые груди, путешественники двинулись по заснеженной нетронутой пустыне в направлении известном лишь неразговорчивой Матёрой. Как оказалось, на этом круге и следующих Матёрым разговаривать с претендентками уже не запрещалось, но стервозная по своему характеру Любовь и в обычной-то жизни редко опускалась до разговора с девками, а сейчас и подавно.

Шли достаточно долго. Уже начинало темнеть. Райс, запыхавшись и взмокнув под тяжестью тулупа и гружёного мешка, шагала за вековухой след в след, абсолютно не глазея по сторонам. Не до этого было. А Любовь, казалось, не знала усталости и пёрла как лосиха на выпасе.

Наконец, вековуха резко встала как вкопанная и огляделась будто сбилась с пути. Райс, уткнувшись в неё тоже остановилась, и утерев варежкой взмокшее лицо закрутила головой, с удивлением отметив, что даже не заметила, как вскарабкались на высоченный холм, где теперь они стояли парочкой оглядывая темнеющие просторы, раскинувшиеся без конца и без края во все стороны.

– Ну, вроде успели, – выдохнула облегчённо Любовь, принимаясь рыть снег ногами, что-то разыскивая.

Снег на вершине едва достигал щиколоток и слежался плотным, сдавленным настом, поэтому ступать по нему оказалось сподручно, глубоко не проваливались. Но как оказалось, Матёрая не искала что-то, как изначально решила Райс, а откапывала, освобождая от снега нечто большое и плоское. Видимо искать ей даже под снегом не требовалось, потому что точно знала где и что находится.

Наконец вековуха срыла холмик, выдававшийся на ровной поверхности выпуклым сугробом, и Райс поняла, что та откапывала. Это оказался большой камень, плоский и ровный как специально сточенный. Размером в полтора роста в длину и в размах рук в поперечнике. Вековуха как камень очистила, принялась вокруг него дорожку вытаптывать, а как закончила, оглядела проделанную работу, удовлетворённо что-то пробурчала себе под нос и отправилась вниз по пологому склону, распинывать снег внизу, утаптывая следующую поляну и сооружая из снега заградительную стену с подветренной стороны.

Сбросив наконец свой мешок и стянув второй с ярицы, бегающей за ней как собачонка, пристроила поклажу на краю утоптанного места. Райс всю дорогу гадала, что же такое тяжёлое тащила за спиной, а когда Любовь развязав мешок, стала вынимать оттуда колотые поленья, даже рот раскрыла от возмущения, но возмутиться ей Матёрая не дала, пресекая на корню бессмысленный девичий бунт.

– А ты чё думала? Пока ты в круге валяться будешь мне тут замерзать чё ли? Я в ночь обратно не пойду. Заночую у костра. С утра уйду, а ты как Вал отпустит сама притопаешь в Терем. Я думаю, по следу дойдёшь, не заблудишься. А коли в эту ночь не придёт, что, замерзать будешь, дожидаясь следующей? А коль и на вторую не явится? Да на третий день ты каждое полено целовать будешь, что останется. Так что не дёргайся, ещё мало принесли.

Из рассказов рыжая знала, что этот круг долгим не бывает и всегда укладывается в три дня, вернее в три ночи. Особо «одарённые» задерживались и до пяти, но это уже крайности. Ну, а те, кто дольше, то находили их на том камушке замёрзшими. Хотя «ледышек» уже и в первую ночь было предостаточно.

В рядах последних Райс себя видеть категорически не желала и надеялась управиться за одну ночь, как и её мама в давние времена. Хотя внутренне всё же готовилась на более долгое пребывание «в гостях» у Вала Вседержителя.

Они практически не говорили между собой. Матёрая развела крохотный костерок и обе уселись рядом пить густой мясной отвар, заранее приготовленный ещё в Тереме и теперь разогретый в котелке. Хлебали по очереди. Райс ни пить, ни есть не хотела, но на нервной почве даже увлекалась, отчего Матёрой приходилось отбирать котелок силой.

Ночь уродилась ясная. Любовь, сидя у костра то и дело вскидывала голову и вглядывалась в темноту безлунного неба, усыпанного далёкими холодными искрами звёзд, будто что там выискивала и наконец решительно проговорила:

– Пора, девонька.

Райс безропотно встала с насиженного сугроба, посмотрела на заснеженный тёмный холм, а затем обернувшись к Матёрой жалобно попросила:

– Любовь. Только ты с утра, прежде чем уходить проведай меня.

– Вот ещё, – пробурчала недовольная вековуха, заёрзав в сугробе тем, на чём сидела, – даже не думай о таких вещих. Сама доковыляешь, ни маленькая. Ишь нашла девку-сиделку. А ну, сопли подотри да ступай на круг. Времени рассусоливать не осталось. Вот-вот средина ночи накроет.

С этими словами она задрала к небу и глаза, и указательный палец, будто там среди россыпи звёзд всё это белым-по-чёрному написано.

– Ладно, – отмахнулась кутырка, – дойду, не рычи.

И зашагала по протоптанной дорожке наверх.

Устроилась на валуне на ощупь в полной темноте. Звёзды ещё те светила, а луна совсем не показывалась. Как-никак новолуние. Лёжа на спине и закрыв глаза, скомандовала себе успокоиться, потерпеть чуток и гнать дурные мысли поганой метлой, чтобы даже не высовывались.

По рассказам тех, кто прошёл этот круг, главное заключалось в томительном ожидании. Вал мог не прийти в желанную ночь, мог не явится и во вторую, и в третью. Те, кто замёрз, по словам бывалых баб просто засыпал на морозе, не дождавшись Вседержителя.

Поэтому Райс под настойками вековух отсыпалась все последние дни и теперь прибывала, что называется ни в одном глазу. Но вместе с тем понимала, что замёрзшие впадали в сон ни с того, что спать хотелось, а от того, что попросту замерзали. Но не успела она обо всём этом додумать как следует и собраться с нужными мыслями, как ОН пришёл…

Лёгкий ветерок обдул девичье тело словно голую. Будто на ней не одеты ни сапоги из бобра, ни штаны, ни тулуп с шапкой стёганых мехом. Рыжая в раз почувствовала себя без всего, но при этом не замерзала, а до состояния паники испугалась. И если бы не сходила по-маленькому заранее, то наверняка залила бы Святой камень жёлтой непотребностью. Вот насколько её жуть проняла.

Ветерок хоть и казался ласковым, но за ним чувствовалась такая немереная мощь, что кутырка даже дёрнулась, порываясь рвануть отсюда, куда глаза глядят, но не тут-то было. Дуновение имело не только могучую силу, но и абсолютную власть над ней, поэтому царская дочь только и смогла что дёрнулась, но большего сделать у неё не получилось.

Поток обтекающего воздуха становился плотнее и по ощущениям гуще, пока его консистенция не уподобилось речной воде. Дыхание Райс само собой стало медленным и тягучим, будто не воздух вдыхает, а воду.

Она и не поняла, как это у неё получалось. Каждый вдох с выдохом из-за вязкости воздуха растягивался на один удар сердца дольше предыдущего. Кутырка не знала почему, но со страха только и делала, что считала удары собственного пульса, колотившего гулким глухим стуком по ушам.

Сначала вдох и выдох составлял восемь ударов сердца-молота. Через пару вдохов увеличившись до девяти и так далее. Сколько времени ушло на замедление дыхания, ярица понятия не имела, так как всецело занималась подсчётом долбящих ударов в голове, но в один прекрасный момент неожиданно почувствовала, будто жидкий воздух начал в неё просачиваться не через дыхание, а через всю кожу, то и дело вихрясь и порождая маленькие смерчи. Сначала непосредственно под кожей, затем ввинчиваясь всё глубже и глубже и, в конце концов, они забуравили внутри всего тела.

Когда же вихри проникли в голову, перед зажмуренными глазами Райс вспыхнули красочные ведения. Вокруг стало светло, но ни как бывает днём, а будто ночь подсветили факелами, только никакого огня нигде не видела.