Нетипичный атом общества

– Ты думай парень, думай! Побольше бумаг-протоколов, резолюций…

– Да бумаги-то, это пустяк, а как реально подойти к делу – не придумал пока.

– Придумаешь, У ТЕБЯ ГОЛОВА РАБОТАЕТ. Что касается бумаг, – это главное, что от нас с тобой требуется. Вовремя отчитаться – наша задача. И ещё, про знамя вверни что-нибудь.

– Какое знамя?

Наше, дурдомовское, которое в красном уголке хранится. Мол, мы свято чтим традиции… Стишок можно.

– Стих сочиню, ладно. А может про экономию лекарств ввернуть?

– О, вот это – обязательно. Кстати, как у тебя с лекарствами, со спиртом?

– Нормально, всегда с запасом. Спирт даром не тратим, только для внутренних нужд.

– Тащи.

– Что тащить?

– Внутренняя нужда пристала. Понял? Директор на обед уедет и больше сегодня не вернется, а я на кухне закуску соображу.

И он набрал номер заведующего столовой…

Выходили два политических деятеля психоневрологического заведения по законам конспирации, в такое время, когда вспомогательные службы покинули интернат, а до вечерней пересменки оставался целый час. Через проходную они проследовали в обнимку и едва сдержались от порывов запеть песню.

– Вася, дорогой мой человек, придумай стишок о знамени – вовек не забуду.

– Поликарпыч! – Василий споткнулся, но устоял – сейчас будет, слушай:

Наш символ кумачевый, -

Священный экспонат

Висит над Колычёвом …

-Отлично Вася, дальше.

– Дальше? Сейчас:

– Любимый интернат.

– Вася, опомнись. Он что, висит интернат?

– Пардон, изменим.

Но дальше пошло ещё хуже: «Паршивый интернат; как старенький халат; и сам тому не рад» и всё в том же духе.

– Нет, извини Поликарпыч, концовки мне не удаются…

Жизнь в стране чуднела день ото дня. Десятого декабря, среди массы подарков, наград и сувениров, Брежневу вручили водительское удостоверение на право управления всеми видами автотранспорта, на все категории, включая автобусы и прицепы, с фотографией, где на кителе только две звезды героя.

Скончался министр обороны маршал Гречко и, вопреки прогнозам, во главе армии поставили Дмитрия Федоровича Устинова, который хотя и носил погоны генерал-полковника, имел к службе такое же отношение, как допустим, дивизионный кладовщик к штурму рейхстага. Ему, а заодно и Брежневу присвоили звание «генерал армии».

Генеральный секретарь на этом не остановился и, отправя в отставку Председателя Президиума Верховного Совета Николая Подгорного, прикарманил и этот высший государственный пост.

… По весне Ирина Котелкина родила сына. Василий, став отцом, набирал всё больший авторитет в интернате. Поликарпович уговаривал комсомольского секретаря поступать в мединститут, доучиваться на психиатра:

– Василий Иванович, – говаривал он – у тебя прямая перспектива стать со временем главным врачом интерната, Дудкину (главврачу) через восемь лет на пенсию. Думай!

Жена, однако, даже слушать Василия не захотела, и он смирился, посчитав достаточным рулить комсомолом и состоять в трёх учрежденческих комиссиях.

Так в суете и хлопотах пролетело лето. В предпоследнюю субботу августа Тамара Котелкина поехала в Егорьевск за покупками. Дети за лето выросли, а Юрка так возмужал, что напоминал не пятнадцатилетнего подростка, а статного юношу. Пройдясь по магазинам одежды и обуви, любопытная женщина отправилась на так называемый Малый базар, не очень крупный городской рынок рядом с Казармами, речкой Гуслянкой и товарной станцией.

Прежде в Егорьевске располагались два рынка – Большой и Малый базары, в простонародье. На рынке побольше, типичном блошином, можно было купить всякую мелочь и не только, но стараниями городских властей (по указке сверху) его прикрыли, как вредный буржуазный пережиток, разъедающий основы социализма. То наследие царского режима и НЭПа, широко раскинулось близ училища UDA? Пока не было придушено.

… Тамара неторопливо брела от обувной фабрики вниз, по левой стороне улицы Степана Халтурина (по правой ходили жители казарм, которых егорьевцы побаивались и недолюбливали). Последняя вспышка летнего тепла расслабляла. В воздухе веяло похотью и авантюрой. Смутные предчувствия определенного рода томили одинокую женщину. Она, будучи дамой порядочной, старалась не изменять работникам подсобного хозяйства, без крайней необходимости, а они, входя в положение, иногда скрашивали вдовью жизнь.

Предчувствия её не обманули. Решительным шагом Тамару нагнал молодой мужичок невзрачного вида, и неожиданно низким голосом, уверенно-утвердительным тоном заявил, перехватывая сумки:

– Помогу.

– А? – Тамара растерянно смотрела на бесцеремонного незнакомца, но сумки покорно отдала, прислушиваясь к учащенному стуку сердца.

– Помогу донести, не дрейфь.

Дальше его речь полилась безостановочно, подобно неостановимому процессу окисления и эрозии. Час спустя, вытряся все сведения о вдовушке, болтливый незнакомец напросился в гости и был приглашен, под предлогом похода за грибами. Так произошло явление Стрекача в Колычево. Требуется небольшое отступление, чтобы описать этого пламенного борца за дармовую выпивку, яркая и пустая личность которого со временем затмила и другие оригинальные деревенские персоны.

Володя Стрекачев, мозги которого были девственно чисты от нужных и ненужных знаний, родился и проживал до службы в армии в городе Орел, одноименной области. Не обладая никами навыками, кроме феноменальной приспособляемости, в дни тягот и лишений солдатского бытия, подал заявление в партию и, был принят в её лоно. Коммунистическая принадлежность прилипалы сыграла решающую роль при поступлении в машиностроительный техникум. Бог весть, как он умудрился его окончить, если чертежи читал, как, приблизительно, первоклассник – Шолохова. Ультраредкостный, даже для времен социализма хмырь сумел продержаться на орловских предприятиях до двадцативосьмилетнего возраста. Отовсюду его изгоняли за некомпетентность и пьянку, даже из партии, и он сообразил, что пора перебраться поближе к столице. На Егорьевский завод «Комсомолец», в ту пору гремевший на весь Советский Союз, его приняли сразу мастером второго цеха. В первый день он показал себя как добрый, лояльный и в меру пьющий руководитель низшего звена, которого работяги приняли почти на ура. Разоблачение пришло на второй день, когда выяснилось, что новый мастер редкостный дуб, абсолютно не владеющий специальностью.

Его швыряли по цехам и службам полтора года и, поняв, что толку не будет в любом случае, предложили написать заявление об увольнении по собственному желанию. Именно в этот момент ухватился Стрекач за Тамару, как за спасительную соломинку.

Грибником он показал себя таким, что Тамара отобрала у него ножик и запретила прикасаться к лесным дарам, во избежание гарантированного отравления.

Вернулись они в обнимку, оба довольные. Разница в возрасте более чем тринадцать лет их не смутила, они расписались вскоре и Володя Стрекачев, в быту – Стрекач, поселился до смерти жены в её доме.

Дети приняли нового мужа матери по-разному:

Василий – дружески-лояльно, Юрка – равнодушно, а младшие – настороженно. Сноха Ирина делала вид, что не замечает нового мужа свекрови, едва перекидываясь с ним за день парой слов.

По утреннему холодку первых чисел сентября, Василий, с новоявленным отчимом, который был старше его чуть больше, чем на пять лет, направились в интернат. Пасынок уже договорился о трудоустройстве Стрекача в качестве бригадира слесарей-сантехни ков, шайка которых, подобно дикой дивизии, не признавала ни дисциплины, ни начальства.

По пути они нагнали бараковскую троицу. Боб и Митька держались по флангам от могучей заместительницы главного бухгалтера Веры, которая сходила когда-то по-быстрому замуж, а потом вернулась в первобытное состояние и родила в этом состоянии сына Вадимку.

– Василий Иванович – лукаво промолвила Вера, – у тебя новый папа, я гляжу.

Стрекач расплылся в безмозглой улыбке. Василия слегка передернуло от досады. Митька, сохраняя с трудом серьёзно-озабоченное лицо, поправил соседку:

– Вера, это дедушка, не путай.