Just airs and graces, nothing else,
The real learning they replace.
XXV
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
XXVI
Задумчивость, ее подруга
От самых колыбельных дней,
Теченье сельского досуга
Мечтами украшала ей.
Ее изнеженные пальцы
Не знали игл; склонясь на пяльцы,
Узором шелковым она
Не оживляла полотна.
Охоты властвовать примета,
С послушной куклою дитя
Приготовляется шутя
К приличию, закону света,
И важно повторяет ей
Уроки маминьки своей.
XXV
Thus, elder sister’s name Tatiana.
The same amaze she could not rise
As did the pretty charming minor,
Could not by same attraction prize.
She’s given to reflection, shy,
Like fallow deer when followed by,
And in the parents’ native home
Looked like not being of their own.
To show caress she hardly could
Neither to mother, nor to father,
Being a kid in children’s crowd
To jump and play she scarcely would.
And used in solitude to stay,
At window sitting all the day.
XXVI
Pensiveness was her best girlfriend
From very days of lullaby,