Планета в клетке

Я остановился – туман, приноровившийся к нашему шагу и вплывавший из-за последнего дикого холма, тоже притормозил и повис, помахивая плащом, как наш мимолётный друг у озера. Поглядев на медведя, я только башкой качнул.

– Чего выставился?

– Да ничего, вот пусть будут свидетелями духи неба и земли.

Он засопел.

– Думал, раз я простой, то и вовсе того….

– Да, да, да?

– Дурак, да?

Я поспешно отверг самообвинение нервного, оказывается, медведя. (Хотя примерно так и думал.)

Ещё тот доктор удосужился придумать очки и штуку, сквозь которую так весело смотреть на небо, где духи земли бывают в гостях. В общем, тоже очки, только посильнее, повоеннее. Это я уже не стал обсуждать с медведем, ибо совершенно точно, что он этого не знал.

На балу, в защищённом реальном пространстве-времени.

– Рабороботы всего лишь… Но страшно милы в своих неожиданных химических воспоминаниях. – Сказала дама-лебедь, читая результаты исследования священного средства.

Вернее, она была что-то среднее между оной птицей и драконом. Перепонки её руконог и хребет из высоких зубцов соединялись в единое целое согласно требованиям гармонии. Стан затянут в мундир экспертной службы.

Сказала она это на балу. Как раз в этот отрезок реального времени в большом приморском городе, где жили в основном её дети, как она говорила шёпотом, ибо вслух так называть подопытных было как-то не то, чтобы неприлично, ну – неофициально можно, – так вот, во время столкновений в центре этого города и пожара в Ритуальном Доме, стража получила приказ неизвестно от кого отвести подразделения c места событий.

В маленькой стране – такой площадочке для отработки и закрепления навыков послушания, – шла война. Дама умилялась тем, кто не поддавался закреплению навыка. Это было с её стороны нелояльно, но мы ведь свободные люди.

– Что вы так смотрите? – Потупясь, спросила она и метнула взгляд из-под ресниц в сторону. – Свободные мы или нет, в конце-то концов?

Рыжеватый волкообразный парень почтительно ей поклонился, но его острую морду слегка изменил оскал. Он был из тех, кто улыбаться не умел, поэтому его оскал действовал на некоторых дам совершенно необъяснимо.

– В конце мы превратимся в пар. – Сказал он, распрямляясь и рассматривая сослуживицу.

– Вы знаете, – стремясь избавиться от смущения, заметила дама, – они верят в то, что не умрут после… ну, после. Это так трогательно.

– Какой препарат это вызывает?

– Вы плохой. – Хмуря брови, сказала дама.

Огромный слоносвин вмешался, весело прохрипев:

– Это у них защитный инстинкт.

– Ещё бы. – Ответил волк. В профиль он был похож на сон башмака, как он превратился в человека – знаете, такие остроносые. – Они видят огромное количество брака ежедневно и сами топят печи.

Дама расстроилась.

– Ну, вот не надо… не надо так. – Попросила она.

– А вы не пробовали на себе вытяжку «инстинкт сопереживания»? – Спросил слоносвин и расхохотался.

Волкообразный неожиданно подхватил его трубный смех неприятнейшим и сумасшедшим хохотком.

– Вы ужасно смеётесь. – Поморщилась дама. – Вам не идёт.

– Кому? – Спросил слоносвин не без игривости. Его забавлял номер, особенно крылья и ресницы.

Волк прервал смех.

– Это попахивает расизмом. – Любезно подсказал он.

Дама заметно испугалась и подавила желание оглянуться за крыло. Слоносвин похлопал свой бокал так, будто хотел то же сделать с дамой.

– Бросьте вы, Волкодрак. – Велел он примирительно. – Вы на себя оглянитесь. Вечно шутите этак… а девочку мне тут пугаете.

Он с ещё большим интересом посмотрел на даму, чей клюв совсем выцвел от обиды. Похоже, новый глоток символизировал полную расслабленность номера один. Он увёл даму, прогудев через плечо:

– Стыдно женщин обижать. Прошу не считать меня расистом.

Волкодрак не принял сцену всерьёз и, еле заметно двинув углом рта с самым лёгким на свете презрением, отошёл тоже, чтобы не мешать танцующим.

– И в паре катаемся, и прыгаем – все делаем! – Услышал он вскоре голос дамы.

Она совсем утешилась и рассказывала о новом катке, залитом в кратерке небольшого вулкана. Эта подпалина посреди равнины была окружена слоем рассеивателя, работающего от светотурбины Сатэ-Сади или Господина Время, по-старому. Исполинский столб времени, текущий от планеты, фокусировался в телескопе на одной из башен Большой Аллеи, и отбирался для местных сил безопасности.

Недавно приделали небольшой крантик, не вполне легальный, для того, чтобы без страха выходить на Дикие Просторы. Руководство – шесть номеров Совета – делало вид, что не замечает вольности, да и то – если не нарушать правила, то зачем же тогда их придумывать? Даже подопытные склонны к этому проявлению разумности.

Благодаря крантику, дама могла радовать глазной нерв склонных к эстетизму сослуживцев самодеятельностью на льду. Лёд, кстати, был из цельного алмаза, не самый большой – девять с чем-то метров в диаметре, но для разбега хватало.

В другом уголку разговор вёлся ёрнического характера. Так всегда бывало, если появлялся номер шесть. Колеблясь на паркете, мощное тело змеи поигрывало хвостом, в то время как раздвоенный язык – прямой проводник небольшого, но невероятно ёмкого мозга – простите, колебал собравшихся, они буквально колыхались от легчайшего смеха, вызванного тонкими непристойностями змеи и её выпадами в адрес руководства. (Понимаю, что я нарисовал первопредков самыми чёрными красками, как не умеющих и не любящих шутить злыдней, но не уличайте меня – да, в этот вечер они смеялись вовсю.

Должны ведь случаться исключения?

И это был их последний вечер – в некотором роде. Ибо в тот вечер они заложили в будущее, к которому относились пренебрежительно, как к закваске, взрывное устройство… словом, приняли решение.)

Рассказывает военнообязанное лицо.

Громкий и всё перекрывший голос колоссального колокола, к которому присоединились маленькие голоса маленьких колоколов, заставил замолчать улицу.

По мере уменьшения размера колокола издавали мельчавшие звуки, а самый младший, видать, совсем кроха приплакивал, как птенец, разуверившийся в родителях.

За поворотом, резким как вскользь брошенное злое слово, под галереей, где заключаются под лунами городские браки, выпросталась площадь.

Мы оказались на нервном и живом перекрёстке, и лица прохожих волнами окружили нас. Я видел, что они обращают на двоих в форме особое внимание.

Я – переделка – был ими опознан. Мои шнуровки и спокойная поступь вкупе с суровеньким личиком выдали меня с моими несложными волчьими потрохами.

Я знал, что они видят – волка, воина регулярной армии и самого шайтана. Но они чувствовали и кое-что ещё. Когда волк разгневан и вкусил смерти, Само Небытие выползает из недр его переделанного мозга. То, что не поддаётся переделке и не было распознано хирургом, резавшим мой мозг, легко узнавали обычные люди и почти-люди – мой гнев был иного рода. Они обращали на меня больше настороженного внимания, чем на торопливо шагавшего большими шагами на длинных ногах моего нового спутника. Тот благосклонно рассматривал красавиц, и, хоть он был попросту хорош собой, рассматривали красавицы меня, бедолажку.