Планета в клетке

Глава разведки, тем не менее, не спешил впечатляться – не таков. Облик его не оставлял гармонического впечатления, как монарший. И всё же… всё же…

Находились иные, полагавшие, что в облике главы разведки имеется что-то этакое прельстительное. Что в резкости и дисгармонии тоже есть свой шарм. Его лицо было худое до того, что под выгоревшей до папируса кожей проступали призраки твёрдых костей. Глаза поблёкли. Подбородок длинён и остр. Сколько лет ему, знали немногие. Может, только его нынешний собеседник и знал.

Впрочем… для джентри любой отсчёт мало что значил – так часто им приходилось пренебрегать летоисчислением ради вечности.

Глава разведки тем временем ответил и на королевский взор (взором спокойным и ничего не выражающим) и на королевскую речь. Он сказал:

– А что Фортунатий?

Строго говоря, то был, конечно, не ответ.

Его величество снова занялся доской и сделал ход, который я называть не стану, так как ничего в этой благородной и древней игре не понимаю.

– Что он вам рассказал. – Пояснил король. – Ну, спел, выложил, зачистил. Не знаю, какие термины вы используете, господин глава разведки, в общении с вашими секретными сотрудниками.

Глава разведки охнул – лицо его осталось, впрочем, непроницаемым – и с места в карьер принялся разуверять короля, даже пожурил слегка.

– Джонатан, вы не можете так… зачем ты, честное слово?

– Даже честное слово, – заметил король, глядя в доску, где – даже я это понимаю – ничего не происходило, – приплёл. Любезный вы какой. Немедленно скажите мне. Сей секунд. Понимаете?

Тут глава разведки устроил такую штуку – он по-прежнему не ответил, а потупился и закусил нижнюю губу острыми белыми зубами. И это было ещё не всё. Отчаяние… Он так и сказал.

– Я в отчаянии… Джонатан.

Потом быстро посмотрел на короля.

Блёклые глаза главы заблестели, внутрь ему на огонь подлили масла.

– Откуда вы…

Король молчал. Разведчик в один миг стряхнул маску, которую охотно бы купил любой из театров джуни. Сделав такое движение, будто хотел бы придвинуться к собеседнику в связи с важностью информации, заговорил с полуслова:

– …как и думал. – (Он тихо и быстро проговорил какое-то имя или просто слово). – … готовит почву для перемен и объявил, что готов приютить любого самого завалященького джентри из первых поколений, даже если в нём всего на два Мира информации.

– М…

– Причём, информации, состоящей в основном из сведений сухих, малоинтересных – всяких отчётов, накладных, служебных записок. И из этого материала может умная голова почерпнуть достаточно нужного и важного, способствующего Общему Делу.

– Это он сказал?

Король в упор смотрел на главу разведки.

– Что?

– Про это, ну, про это…

Король сделал пальцами вот так: кого-то отмахивал.

– Про Общее, ну…

– Да. – Подтвердил глава. – Не Фортунатий же.

– Верно, куда ему.

Оба весело рассмеялись и на миг стали похожи на обычных парней в тёплом углу, и газета между ними, которую не читают. Но смех был сухой, отрывистый вроде кашля.

– Фортунатий сам от него это слышал? – Отсмеявшись, спросил его величество.

Глава разведки поднял ладонь протестующе.

– О нет… нет. Его бы не допустили к… (снова прозвучало очень поспешно произнесённое слово).

– Эге. – Отозвался король и взял в руки своего короля. Поставил на ту же клетку. – Он так важничает, наш мятежник?

– К нему допускают лишь проверенных его личной системой.

Король согласился:

– Да, Фортунатия, вероятно, система не пропустила. Я бы и без всякой системы его не пропустил. – С подкупающей и неожиданной улыбкой проговорил он. Улыбка была всем улыбкам улыбка – в меру бессмысленная, как всякая естественная эмоция. На бледном лице его величества она возникла, как последняя, но решающая цифра в уравнении.

– Один наимудрейший джуни как-то рассказывал про другого джуни, что тот, если ему прикажут, завтра акушером станет, хотя профессия того никакого особого касательства к этой области знаний не имела и вообще ни к чему не имела касательства.

– Он бывал у нас? – Слегка замявшись перед словом «бывал», спросил глава разведки. – Я имею в виду мудреца, конечно.

– Нет. – Подумав, отвечал король.

Помыкавшись ещё в поисках слов, он вполголоса молвил:

– Он не по этой части. Не слишком-то он верил в сверхъестественное, а ведь во все времена их путь к нам пролегал по мосту сверхъестественного.

Взглянув на остролицего, он пояснил:

– Он властитель тьмы.

– Вы хотите сказать, летописец. Летописец тьмы.

Король суховато ответил:

– Я так и сказал.

Возникло короткое молчание, затем король буркнул, что это было чем-то вроде шутки.

– Неудачной, очевидно. – Добавил он. – Кстати, джуни всегда интересовались, можем ли мы продолжать свой род естественным путём. Это к вопросу об акушерах. И, надо отдать им должное, пришли к здравому заключению, что да, можем.

Джонатан вздохнул, и остролицый сочувственно отвернулся. К тому же, пышно выражаясь, его собственная повесть была не о любви. Но это не значило, что он не способен к сопереживанию или что он может презирать кого-то за те способности, которыми сам не одарён.

Любовь относилась, по его мнению, к способностям. Кроме того, ему нравился его величество, и глава разведки знал, кто нравится его величеству.