Судьба – тени прошлого

– И всё же отец, – тут же он отбил ожидаемый удар Адияля, – не одобрит, очевидно, эту авантюру.

Адияль отпрыгнул и в эту же секунду сделал рывок с повторной атакой.

– А ты не забыл того, чему нас учил дядя Эверард, я погляжу! – с одобрением в голосе прокомментировал ход брата Зендей, с трудом парировав.

– Меня малость это не заботит, Зен. Отец меня чересчур оберегает. Это уже выходит за все рамки адекватности, – буркнул Адияль.

Братья кружили вокруг друг друга, выжидая момент для максимально успешной атаки. И тут Зендей бросил взгляд в сторону, чем и воспользовался Леонель-младший.

Но Зендей предвидел подобный неосторожный ход брата и выставил клинок таким образом, что Адиялю пришлось бы либо потерять устойчивость, либо потерпеть поражение в схватке. Адияль выбрал первое. Зендей поспешил выбить юношу из позиции, но младший тут же среагировал и, перестроившись прямо в момент падения, ударил ногой в челюсть Зендея. Оба рухнули, но за счёт более благоприятного положения Леонель-младший быстрее встал и приставил деревянный меч к шее противника. Поединок был за Адиялем.

– Неплохо! – прокомментировал Зендей, явно пораженный тому, как быстро младший брат смог догнать и даже перешагнуть его по части боевых навыков.

– Специально посмотрел в сторону? – поинтересовался младший, восстанавливая дыхание.

Зендей лишь усмехнулся, но и этого ответа было вполне достаточно.

– Не стоит так говорить про отца, Эди, – произнёс через какое-то время, отдышавшись, Зендей. – Его переживания оправданы. Прошлый раз ты чуть жизни не лишился. Это его травмировало. И мы это обсуждали.

– Меня тоже травмировали события операции на Игъваре! – воскликнул от возмущения Адияль, гневно посмотрев на собеседника. – Я уже не ребёнок! И слова лекарей это подтверждают. Я пережил то, что в моем возрасте либо не выносят, либо что сводит с ума, либо заставляет взрослеть форсированными темпами. Как видишь, я жив и в своём уме.

Зендей покачал головой.

– Да как же ты не поймёшь! Это безумное действие. Этот турнир организуется потехи ради. Там юных бойцов убивают, а люди с восторгом за этим наблюдают. Это турнир не за честь и признание, а за смех вельмож и глупцов! Очнись, это не книжная сказка, это жизнь, – нетерпеливо, с надрывом объяснил Зендей.

Адияль стряхнул одежду и пошёл. Зендей сорвался, догнал брата.

– Если для вас с отцом я обуза, то не стоит надеяться, что я надолго с вами задержусь. Цепями вы меня не окуете, а значит, и выход у меня есть, – спокойно пояснил младший, кладя тренировочный клинок на место.

– Довольно, брат. Пошли домой.

Адияль словно его не услышал. Поправив сандалии, он побежал. Каждый день он должен был осиливать не менее трех миль. И до сего момента с этой задачей справлялся славно.

Вернувшись в покои после окончания тренировок, Адияль поспешил сразу повалиться на постель. Но его отдых прервал голос Зендея, все это время ожидавшего возвращения брата:

– Да, отец тебе бы не позволил участвовать в подобных зрелищах, – неторопливо, мягким тоном вернулся к теме Зендей, сидевший на своей койке. Судя по книге у него в руках, делать ему было особенно нечего. Он её отложил. – Но отец уехал на службу, а я… – он приостановился, Адияль отчаянно вздохнул, ожидая все тех же нравоучений, что преследовали его из уст родных уже на протяжении нескольких месяцев, – а я не отец, – неожиданно произнёс старший брат. – И поэтому я не только ничего не скажу отцу и дяде Фирдесу, но и поспособствую… в силу своих возможностей, разумеется, твоему успешному появлению на турнире. – Адияль, услышав подобное заявление со стороны брата, ошалел. Он привстал и наивным голосом уточнил:

– Правда?

– Да. Однако учти: я всё равно не поддерживаю твоего решения, но как брат помочь обязан, не так ли? В конце концов ты уже не так юн и в праве самостоятельно принимать решения касательно твоей жизни, – сказал Зендей, чем окончательно подорвал его уже устоявшийся образ в глазах Адияля.

Адияль кивнул, но в этом жесте таилась и благодарность, и признательность. Старший ответил аналогичным образом.

Близился уже вечер. Братья Леонель уже готовились ко сну. Дело в том, что военные должны ложиться с закатом, дабы проснуться в полном расположении духа и тела уже с самого раннего утра.

Адияль подозревал брата в лживости его намерений, хоть и не хотел этому верить до конца. Всё же он решил притвориться спящим, дабы или увериться окончательно, либо подтвердить теорию о вранье брата. Где-то час Адияль не смыкал глаз. Он уже был убеждён, что Зендей ничего не замышляет, и опустил веки. Как вдруг в комнате раздался звук, характерный для ноги, ступившей на деревянный пол. Зендей тихо, практически бесшумно подкрался к Адиялю, посмотрел, закрыты ли глаза, слегка потрепал его по плечу и наконец спросил шёпотом: Не спишь? Ответа не последовало. Зендей покинул комнату. Тут же Леонель-младший скинул одеяло и направился за ним. Далеко идти не пришлось. Уже около двери были слышны голоса его брата и какого-то незнакомого мужчины. Хотя по тону речи и южному акценту он сообразил, что это, вероятно, один из стражников, что караулят на этом этаже дворца (именно здесь расположились многие чиновники из Невервилля, включая Вэйрада с его детьми). Стало ясно, что обсуждают они повышенный дозорный режим с ночи следующего дня и до утра после него идущего (промежуток времени, в котором должен произойти сбор участников турнира). Приняв всю нужную информацию, Адияль вернулся в постель, постаравшись занять ту же позу, в которой и был.

Зендей, оговорив все важные моменты, зашёл обратно, кинул контрольный взгляд на кровать брата и сразу же лёг спать.

III.

В одном из пивных заведений в маленьком городке Гельма в нескольких милях от столицы Невервилля господствовала гробовая тишина. В связи с последними событиями и паникой в обществе простого народа ни одна живая душа не пропивала последние пожитки в барах (кроме если только совсем безнадежных пьянчуг).

Стремящийся к окончательному банкротству трактирщик скучал. Раньше – то есть, до войны – в таверне всегда встречались люди, с которыми можно было перекинуться и парой словечек, и несколькими кружками, а ныне в трактире сидели трое. Один – старик в крайне бедственном положении, которому и податься-то особенно было некуда. Он просто приходил сюда каждый день выпрашивать рюмочку горячительного, по его же словам, дабыгоре смягчить. Кроме него были и ещё двое – незнакомцы в чёрных плащах, которые за добрых три часа, что здесь прибывали, выпили всего по две кружки хмельного. Да и те сидели молча. Трактирщик подумал: – Видать, помер кто у этих двух.

И вдруг отворилась старая дверца, внутрь замело немного снега. Зашел мужчина в хорошем, хоть и старом, овчинном тулупе. Он отряхнул снежок с одежды, снял меховую шапку. Волос на голове у него не было. Разве что только с висков спускались густые чёрные бакенбарды. Трактирщик поднял голову и с удивлением воскликнул на всю таверну, что аж старик от испуга подернулся:

– Альберт! Вот уж кого не ждал! Какими судьбами, дружище!

– Эх, наливай, братец… Говорить придётся долго, слез лить немало, – многозначно и без энтузиазма ответил вошедший. – Да…

Сев за стойку у бара, Альберт сразу же выпил рюмку водки, предоставленной ему по старой памяти трактирщиком.

– Ну, чего же ты, говори! Как жена, дети? Что-то стряслось? – спросил кабатчик, нетерпеливо дёргая руками.

Гость долго думал, нахмурившись. Наконец собрался и заговорил тихим, практически монотонным, безэмоциональным голосом:

– Как бы начать… Ты, должно быть, и не знал, но с тех пор, как мы с Альтой переехали в Сноудэрхелль, стряслось несколько неприятностей… – Альберт призадумался, увёл взгляд на пустой столик, затем возобновил речь. – Изменила она мне. Я этого не простил. И по былой военной памяти вызвал урода на поединок. Как видишь, жив я да здоров. Правда… Альта с детьми с того момента меня и в дом не пускали. Не знаю, насколько дети поддерживали эту блокаду… но что есть, то есть, – рассказал мужчина.

Харчевник, услышав это, чуть не свалился с табуретки, на которой сидел. Он выпил рюмку, затем с тлеющей надеждой в голосе спросил:

– И больше так и не?

– Да, – сухо ответил мужчина и попросил ещё рюмку.

– И что же ты? – с тяжестью поинтересовался кабатчик.

– Да ничего. Ехать думаю прочь из этой гнилой страны! – со злобой в голосе выкрикнул Альберт, вдобавок ударив по стойке так, что он едва выдержал напор.

– Почему же? Сейчас война, а ты офицер! Должно быть, положение твоё сейчас всяко было бы лучше, чем то, какое будет у нас… у гражданских, имею в виду.

– Я и до полковника дорос бы, но нет. Не собираюсь я воевать. Я уже кинул генералу Стоуну в лицо эполеты и клинок.

– Да от чего же это?! – бросил резко трактирщик, взбеленившись. – Подумай, какая могла бы быть жизнь у тебя!

– Довольно. Ты понимаешь, что люди на войнах не только чины да монеты получают? – с недовольством ответил отставной офицер, кабатчик осел и спрятал глаза. – Люди на войнах погибают. А за что мне лично воевать? За семью? – тут он разошёлся истерическим смехом. – Или за этого дурного короля нашего? Уже все кругом твердят, не будет победы. Будет конец. Златогривый уже бежал из столицы. Видать, он уже чувствует, что долго фронтовые не удержат границу. Пустил пешек на убой, дабы те его зад прикрыли, а сам поскакал искать убежище! И сидел бы себе спокойно и правил. Нет! Надо поиграть в сильного лидера! Тьфу!

– Не стоит обращать внимания, Зел, – произнёс тихо Эйдэнс.

Король Невервилля и его десница сидели в этой же харчевне и всё это время слушали разговор трактирщика и отставного офицера. Зельман, который, к слову, выглядел, будто не спал трое суток (а он фактически и не спал около трех суток, если отбросить кошмарные сны, которые лишь усугубляли и без того печальное состояние правителя), лил слезы от слов незнакомого ему офицера Альберта. Задела его не душераздирающая история о жене-изменщице, а слова о том, что Невервилль обречён на конец, а сам Зельман – трус, сбежавший из собственной страны, оставив пешек помирать за его жизнь.

– Хватит! Я уеду завтра. Я уже договорился с капитаном судна, направляющегося на восточный континент, который будет перевозить тех, кто не хочет оставаться на дне под великим названием Невервилль! И тебе не советую. Это гиблое место. Здесь кругом лишь мрак да бедствующий народ, – сказал он и залпом проглотил очередную рюмку. И почувствовал, что уже пьянеет.

Зельман с трудом сдерживал себя. Но в конце концов смог проглотить горечь, что раздирала его сердце. Слова офицера задели его самые потаенные уголки разума. Поразили подобно чуме. И эта правда, что от себя скрывал в этих потемках, наконец стала видна. Он в это же мгновение понял, принял, осознал, обдумал и переосмыслил все ошибки, совершенные им во время правления. Распознал все трещины политики. Увидел все её недочёты. И глазах его блеснули. Но Эйдэнс не обратил внимания на перемены в глазах короля, он сказал:

– Не переживай, все наладится, мы одержим победу в этой войне и построим ту страну, о которой ты мечтал… мы мечтали…

Он произнёс это с добротой, пытаясь поддержать увядшего изнутри короля, хотя и сам не верил в свои же слова.