Судьба – тени прошлого

– Всё это мне по-прежнему не нравится, – сказал Леонель. – Хочу, чтобы вы знали: я ненавижу Зельмана Златогривого. И если будет такая возможность, то я непременно всажу ему кол в спину. Он убийца моих родителей.

Джеймс и Ольгерд переглянулись, покачали в унисон головой, но не вымолвили ни слова. Будто знали то, чего не знал Леонель.

– Поведайте хоть, какова причина столь большой спешки? – задался вопросом Адияль.

– Узнаешь. Всему своё время, Эди, – ответил Джеймс.

Так давно всё это было, кажется. Не так ли? Хотя, наверное, твоя нынешняя жизнь гораздо лучше той, что была вместе со мной. Правда, я понятия не имею, возможна ли жизнь лучше для меня, чем тогда, когда мы сидели с тобой у камина, читая вслух стихи. Твои любимые всегда были про любовь. Мои же – из совсем другой крайности: про семью, про друзей, про Родину, про героев-солдат. Да, мы были слишком разными. Но это не мешало нам любить друг друга. А может, ты и не любила. Вполне вероятно, если всё это время тебе было лишь жаль меня и ты искала человека такого же ранга, как у твоей семьи. Не знаю. В одном я уверен: моя любовь к тебе пылает до сих пор. И с каждым днем разлуки моё сердце всё больше и больше сгорает. Совсем скоро оно догорит.

С некоторых времен я стал пробовать писать стихи. Получается не слишком удачно, но я стараюсь. По крайней мере я вкладываю в них свою душу. Вот, например, написал сегодня:

Ты для меня и море, и гроза.

Смертельно – тебя не стало.

Когда вблизи со мной была,

И жил я и чувствовал тебя,

И мысли мои улетели в небеса,

Я видел счастье, осязал.

В твоих очах весь мир пылал,

Твой дух в цепи меня вогнал.

Ныне нет звезды – увяла.

Как тебя не стало, не взлечу я

Никогда.

Солнце льдом покрыто стало.

Читаю и думаю, вероятно, много слова «стало» употребил. Но, как я помню, поэты часто так делают. Да. Ты, верно, догадалась. Стихотворение это посвящено именно тебе…

– Льёт, как из ведра! – воскликнул Ольгерд. – Так и лошади замёрзнут.

– Осталось что-то около двенадцати миль. Может, больше, – отметил Джеймс. – Думаю, стоит у ближайшей деревушки остановиться. Пусть лошади погреются. Да и нам неплохо перекусить.

– Хорошо, – ответил Ольгерд.

Через пару миль показалось поселение. Остановились путники в таверне. Людей было много. Лошадей загнали в конюшни.

– Ну, расскажи, как там, на Игъваре, Джеймс? – поинтересовался Леонель, заказывая у трактирщика рюмку водки.

– Уверен, что хочешь про это?..

– Да. Вы – моя единственная оставшаяся родня. На свете ничего больше этого знать не хочу.

Ольгерд, который, очевидно, уже слышал повесть о скитаниях Джеймса в чужеземьях повернул лицо в сторону окошка, пытаясь спрятать лицо, дабы не выдавать свои эмоции слишком открыто.

– Что ж… Расскажу, что сумею.

До лагеря заключения я добрался еле живым. Там мои увечья попытались залатать. Боль была адская… я видел, как мои раны гноятся… Видел торчащие из моего живота органы. Ничего подобного никому не пожелал бы видеть. Меня стошнило раза три, пока я был в сознании. Но стоило им начать зашивать порез, я тут же отключился. Очнулся уже без боли, но ни встать, ни сесть я не мог. Так провалялся трое суток. И всё из-за сильных травяных снадобий.

Где-то через неделю пребывания в камере я впервые выбрался наружу. Командованию Игъвара нужны были сведения. Я оказался одним из претендентов, которые могли располагать какой-то информацией. Так-то оно и так. Но прогадали суки, что я ребят своих предам, что я Отчизну свою продам. Ни слова не сказал. Затем меня, как и очень многих бесполезных пленных, отправили в «исправительные точки», – я их так назвал – где нас заставляли непосильным трудом добывать ресурсы для армии и населения. С рассвета и до заката пахать на полях – это лишь женщинам и детям; мужчинам – шахты и лесоповалы денно и нощно. Эти нелюди даже своих же отправляли на работы! Свой же народ рабами сотворили!

Не знаю, сколько пудов я накопал железа, меди, угля… но зрение моё мне спасибо не сказало… как и ноги, руки, спина, плечи. Вскоре стали расходиться раны. Вновь начали кровоточить… Я сам… своими трясущимися руками без трех пальцев зашил заново. Но хуже того… без трав я не мог терпеть эту боль. Я падал в обморок каждые два часа. Так я обрёл зависимость от болеутоляющих, которые там называют «miretyp bioqok» – в дословном переводе «блаженная вода». – Он достал из-за пазухи бутылек с ядрёно-зеленой жидкостью. Дрожащими руками снял колпачок и сделал глоток. – Теперь я хожу только с ними.

Могу также рассказать про то, как нас заставляли ковать для них мечи и доспехи. Я пытался было отказаться, но меня избили кнутом до полусмерти. Я лежал на земле с полсуток, мои раны на спине пекло солнце. Потом меня несколько дней тошнило, кружилась голова – видно, перепекся. Я бы показал эти увечья, но мы в общественном месте. Да и ты бы не хотел, наверное, видеть этот кошмар. Так я жил последние годы. Тебе уже, должно быть, двадцатый год пошёл, Эди? – Он кивнул. – Вот. Я даже стал вести учёт дней. Заниматься особенно было нечем. Но я уже тогда прекрасно знал, что непременно покину тот лагерь. Я готовил план, набирал силы, мало-помалу крал еду, искал оружие… И думал о том, как принести с собой не только полумертвое тело, но и пользу стране. Я изучал их диалект, учил язык. Через три года я уже мог понимать их и говорить простейшие фразы. И пришёл час. В лагерь прибыла важная персона. Один из генералов высшего звания. Он должен был проверить какие-то отчётности, насколько я понял из разговоров других пленных. Я воспользовался этим. Под покровом ночи я затаился в пшеничном поле, подслушивая беседу генерала с надзирателем…

Буду говорить на всеобщем, чтобы ты понимал:

«Ты хоть понимаешь, как сильно ты меня подставляешь перед лордом?!»

«Прошу меня простить, ваше благородие… но я не виноват! Неурожайный год… почвы здесь хорошие, но и они имеют свойство со временем портиться. Им нужно время на восстановление…»

«Меня это не интересует! Была установка, а ты её не выполнил! А отвечать буду за твою оплошность я! Ты это понимаешь? Да ты даже норму по добыче железа, угля и золота не выполнил!»

«Господин… я… я как мог гнал этих бедолаг! Они не могут выкопать столь огромное количество того, чего нет и в помине в этих землях! Мы израсходовали все возможные ресурсы… Нет! Просто нет! Мы не знаем, чем кормить рабов… не то чтобы ещё и норму выполнить… К тому же – непосильную!»

«Да у нас по всей стране одни и те же жалобы, понимаешь? Лорду неинтересно слышать о неудачах! Ты даже представить себе не можешь, что бывает с теми, кто его разочаровывает… А если я скажу ему, что мои лагеря не справляются? Тогда и мне будет несладко».

«Нет! Ну нет у нас этих ресурсов! Нет и нет! Что я могу сделать!»

«Да я понятия не имею! Перерой всё кругом! Заставь этих отбросов работать круглосуточно! Мне нужна норма! Иначе лорд будет недоволен. Мы не имеем права разочаровывать его. Мы в состоянии войны, которую обязаны выиграть. Такова ставка».

«Да вы изверг… Рабы – те же люди. Мы не можем так издеваться над ними…»

«Пусть изверг. Хоть демон. Мне, в общем-то, всё равно. Выполни план. Вся страна голодает. Нам не хватает ресурсов ни на простых жителей, ни на армию. А вместе с тем население всё растёт. Если ты и прочие надзиратели не сделают невозможное, то Игъвар падёт. Наш дом падёт. Слышишь? Если моя дочь будет плакать из-за голода… я первым делом приду к тебе! Так что я жду выполнения нормы. Страна ждёт выполнения нормы!»

– То есть, если верить словам игъварцев, то их положение скуднее нашего. А значит, победа будет за нами, – произнёс в завершение своего монолога Джеймс. – После той ночи я уже был в бегах. Добрался более или менее спокойно. Спасибо дяде Эверарду. Навыки разведчика сыграли не последнюю роль.

– Предлагаю продолжить дорогу. Осталось не так долго, а лошади, верно, отдохнули, – сказал Ольгерд.

Через минуту они уже вновь скакали по просторам долин. Дождь не утихал. Как и гроза.

III.

– Зел, мне сообщили, что они уже в городе, – поведал королю Эйдэнс.

– Да. Обеспечь им доступ во дворец. Ольгерда и Джеймса проводи до их покоев. Не для их ушей будет разговор, – сказал Зельман Златогривый.

Помнишь, как я впервые вернулся домой с боевым ранением? Не знаю, почему я решил вспомнить именно это. Но тот день я уж точно забыть не смогу вовек. Ты была голой. Накинулась на меня, как я зашёл за порог. Всё шло своим чередом, пока ты не нащупала рукой свежий шрам на спине. Он был не столь заметным и уж тем более не был серьёзным. Но тебя не проведёшь. Ты аж вскрикнула. Я и не знал, что ты так перепугаешься. Ты подняла на уши всех знакомых лекарей и врачей из округи… Мне было приятно, но и немного неловко. Я думал, что шрам, полученный в бою, – есть повод для гордости. Но для тебя это был, скорее, очередной повод для волнений. С каждым разом ты больше и больше боялась отпускать меня на службу. Хоть и возвращался я довольно быстро. Тебе было тяжело, я знаю… Но я у тебя большой болван! Я делал вид, что мне это безразлично… Я идиот, дурак, каюсь. Я жалею, что не ценил это. Но не думай, что мне было всё равно на тебя. В глубине души я всегда дорожил каждым твоим касанием, каждым твоим словом, но боялся это показать. Да, я часто тебе это говорю, но… но я должен. Мне так легче. Пусть даже ты и не получишь эти письма. Я хотя бы знаю, что ты где-то там. Жива и, надеюсь, счастлива. Это – самое важное в жизни. Я люблю тебя. Ты – моё всё. До сих пор. Ты так далека, как за бесчисленными волнами морей. Но и любима, сравни океанскому разливу.

Ты моё море… до которого мне не добраться. Через которое мне не переплыть.