Судьба – тени прошлого

– Да, полководец, – сказала Харт. – Такова цена победы, друг мой. Ибо иначе мы проиграем. Всё – или ничего. Три года – и столкнётся лёд и пламя, гроза и море, белое и чёрное, добро и зло. И определятся истинные сущности всех, – высокопарно заключила Династия Харт. – Такова моя личная ставка.

– Если так посмотреть, то за три года лорд Дезевон не посмеет напасть, так как потребуется немало времени смириться с позором после «Битвы трех», а мы сумеем укрепить нашу экономику и армию, – высказался Робб Лоун.

– Да это абсурд, если вы думаете, что Дезевон будет тихо смотреть! Он будет предпринимать шаги. Какие-то да будет! – гнул своё Норберт Изельгаам.

– Значит, будем вынуждены дарить некоторые крепости, но всё-таки имея меру: нельзя отдавать совсем без боя, ибо это чревато выдачей нашей политики, а самые значимые точки отдавать нельзя в принципе, – растолковала Эмма Фоллен, оглядываясь на Династию Харт.

– В целом, план мне ясен, – подошёл к завершению собрания Эйдэнс. – Но я буду обязан ещё обсудить это с королём. В течение дня дам окончательный ответ. Собрание Совета завершено, господа. Благодарю за активную работу и рад был вас всех наконец увидеть в сборе. Есть вопросы? – Ничего не последовало. – Хорошо. Тогда на этом говорю спасибо. До встреч!

Зельман Златогривый лежал в своей постели во дворце Урвалл. Лицо его уродовали ужасные круги под глазами, прекрасные волосы цвета золотого пшена отныне больше напоминали сухую солому, взгляд был опустошен. В руках он держал книгу, с трудом перелистывая страницы той же рукой, которой её и придерживал. Во время «Битвы трех зверей» король получил несколько ранений разной тяжести, причём, как моральных, так и физических. Златогривый в силу сложившихся обстоятельств шёл впереди войска, чем одновременно и возбуждал, вдохновлял армию, но и заставлял подставляться солдат (разумеется, не по собственной воле). Случалось так, что юные и горячие воины, стремившиеся показать себя в бою и защитить своего лидера, первыми попадали под удар. На глазах Зельмана был убит один из тех самых юнцов, который готов был жизнь отдать, прикрывая своего короля. Он принял на себя удар лезвия врага и замертво свис с лошади. Увиденное оставило сокрушительный след в сознании Златогривого. Приняв новый курс, направленный на то, чтобы сделать свой народ счастливым, он лишь в очередной раз подверг его испытанию, из которого выйдут живыми отнюдь не все. В том же сражении королю раздробили тазовую кость, пока он вынужденно пребывал на земле, и сломали руку в кистевой части. Лекари прогнозировали выздоровление лишь спустя три месяца при спокойном и преимущественно лежачем образе жизни, если король ещё, к тому же, регулярно будет пить травяные настойки. Повреждённые же части покрыли твёрдыми бинтами, потому даже при всём желании Зельман бы не смог встать с постели.

– Лео!.. – хрипло выдавил из себя Зельман. Леонардо Эйдэнс постоянно навещал короля, дабы тому было не так одиноко, но и еще по той простой причине, что является его другом и – что не менее важно – десницей.

– Здравствуй, ты бы хоть велел шторы открыть, а то тут у тебя даже намёка на солнце нет, – сказал Эйдэнс, раздвинув шторы. Комната наполнилась блеклым солнечным светом, окинувшим своим взглядом все многочисленные пылинки, витающие в воздухе. – Да… Я велю прибраться здесь. Как ты?..

– Здорово. Читаю учения Фольтеста Варнау. Интересные мысли, но, по-моему, немного утопичны, – спокойно рассказал Златогривый. – Как прошёл Совет?

– Касательно него, – начал Эйдэнс и сел подле короля на стул; он смотрел на Зельмана таким взглядом, который бывает, лишь когда смотришь в лицо безнадёжного пьяницы или неизлечимо больного, что, впрочем, разные, но, по сути, схожие по ряду черт виды, – практически весь новый Состав сошёлся во мнении, что нам нужно три года на восстановление армии и подъем экономики. Против, как я понял, высказался лишь Норберт, что неудивительно.

– Да, очевидно. Я предполагал такой расклад, хоть и надеялся, что они смогут предоставить что-то более прогрессивное. Что ж, я даю добро.

– Ты несколько озадачен. Всё тоска бьёт? – осведомился Эйдэнс.

– Нет. Я просто переживаю… уж несколько дней к ряду… Меня беспокоит Норберт.

– Думаешь, что не сможешь контролировать его? – уточнил десница таким тоном, будто уже знал, о чем думает король.

– Боюсь, что уже потерял связь с ним, друг…

– Не печалься, Зел. Ты же знаешь, что я всегда с тобой. Я пристально слежу за каждым его шагом. Я не допущу никаких самовольных и опасных действий с его стороны. Обещаю, Зел.

Король Невервилля блекло улыбнулся. За тучами вышло солнце. Первое его истинное появление за последние месяцы. И его ослепительные лучи осветили лицо Златогривого. Он будто именно в ту же секунду похорошел: его изумрудные глаза налились жизнью вновь.

Этим же днем Адияль, приняв приглашение барона Лузвельта, оделся в шикарное белое парадное платье, арендовал вновь белую карету, купил огромный букет белых тюльпанов и помчался к поместью. Тем же вечером на ужине он объявил предложение, повергшее всех в шок: Адияль Леонель пригласил Лисан Лузвельт поехать вместе с ним в Невервилль. Ошалев от подобного высказывания, барон чуть было не подавился белым вином, но услышав положительный ответ из уст его дочери, смирился с пылким и эксцентричным духом молодёжи.

Уже через неделю Адияль познакомил Лисан с отцом и братом. Оба были довольны выбором Адияля. Жили влюбленные поначалу в доме семьи Леонель, который после гибели Агаты Леонель, можно сказать, оказался заброшен. Однако немного спустя Адияля призвали на службу в рамках новой военной политики. Он успешно справлялся со своими задачами, демонстрируя как хорошие интеллектуальные возможности, так и блестящие боевые навыки, благодаря чему удостоился звания офицера в возрасте восемнадцати лет. Начав прилично зарабатывать, не отказываясь от принятия взяток, Леонель купил просторный дом где-то посреди полей с видом на живописные просторы Невервилля, о котором всегда мечтал. К слову, о приобретении Адияля не знал ни отец, ни брат. Дебелдон тоже переехал в Невервилль и тоже был призван в армию, но не отличался особенными качествами, потому карьерного роста как такового и не было.

– Эди, ты меня любишь? Будешь ли ты всегда со мной… рядом?..

– Конечно, любимая!

– Мне так хорошо сейчас. Вот бы эта ночь не заканчивалась вовсе.

Адияль и Лисан лежали совершенно голые где-то на просторах степей Невервилля, любуясь заходящим солнцем и наслаждаясь обществом друг друга. Последние лучи заходящего за горизонт багрового шара играли на их обнаженных телах.

– Лис, я буду с тобой всегда. И буду любить тебя до конца дней своих. Клянусь.

– И я клянусь любить тебя всегда. До тех пор, пока солнце не покроется льдом.

– Ли, я купил дом.

– Что?! Серьёзно?..

– Да. Именно такой, о котором я всегда мечтал. Там уютно и… там очень спокойно, как ты и хотела. Нам никто и ничего не помешает!

– Неужели ты…

– Да. Но какая разница. Дом есть дом. Какими путями – не имеет значения. Важны лишь мы с тобой и наше счастье.

Гроза и Море. Финал

I.

Холодало. Вокруг сгущался туман, поднимался сильный ветер.

Должно быть, снова дождь польёт, – заключил про себя Адияль. Он пробыл у могилы Артура Дебелдона более двух часов.

Он встал и пошёл. Разразился гром, затем сверкнула молния. С небес повалил град.

Адияль следил за буйством природы из окна дома, где по-прежнему было весьма пыльно и уныло. Через какое-то время ему наскучило. Под кроватью у него лежала куча каких-то изрядно потускневших конвертов. На каждом печать с алой розой. И ни один из них не раскрыт. Он посмотрел на них. Затем сел за стол, мокнул перо в чернила, принялся за письмо:

Вот и вновь я пишу к тебе… Сегодня я был у Артура. И у мамы с папой. И у брата. Я долго пробыл на кладбище в этот раз. Хотя, кажется, я всегда бываю у их могил немало. Каждый раз тяжелее… Жаль, что ты сейчас не со мной. Как так обернулось-то всё? Бывает, закрою глаза и вижу: ты рядом со мной, держишь меня за руку, за столом и Артур, и Зендей, и отец, и дядя Фирдес. Мы смеёмся с очередной забавы Отсенберда. Артур, как обычно, перепил, лежит где-то в гостевой на диване. Затем отец уезжает со словами, что спешит куда-то по долгу службы. Брат, естественно, за ним. Дядя Отсенберд продолжает пить. По итогу засыпает и он. Остаёмся мы одни. Выходим в наш с тобой прекрасный сад. Упиваемся благоуханием цветов. Ночь. Наше любимое время. Не было ни одной ночи, чтобы мы не считали звезды с тобой, думая, какая из них что означает. Я был счастлив! Тогда я думал, что наконец нашёл то, ради чего перенёс столько боли. Я думал, Всевышний меня готовил именно к этому. Мол, заслужи – затем живи. Но сейчас я смотрю на себя, на свой мир… и понимаю, как все это было наивно. Я любил всё вокруг. Был открыт ко всему. Всё изменилось. Теперь я чувствую, что стою на горстке пепла, остатке от моего счастья. Лучи, которые освещали мне дорогу, в конечном итоге просто сожгли её. Не знаю, почему ищу… даже не тебя, а твой дух… Погружаюсь в прошлое и вновь, и вновь ищу тебя! В этих письмах, которых настрочил я уже более, возможно, сотни… наверное, я всё ещё надеюсь вернуть хоть этот кусочек моего прошлого. Так как из всех других – это реальнее.

…Но я не прочитал ни строки из твоих. Ты писала мне их не меньше. Не знаю, почему я боюсь их открывать. Скорее всего, не хочу получить очередной удар. Твои слова, как бы нежны они ни были, жалят меня больнее лезвия сабли. Но я люблю тебя. Люблю сильнее, страстнее! Не могу я не вспоминать тебя! Чувство сродни тому, если бы тебя не кормили неделями, месяцами, годами! а затем под ноги бросили жирный кусок баранины в лимонном соусе! Так я изголодался по тебе…

Каждое моё письмо к тебе сопровождается одним и тем же, знаю… Прости. Да и к кому я обращаюсь? Верно, с ума сошёл я уже. Да, это разумнее всего. Сойти с ума. Пишу и пишу. Будто, исписывая листы, я говорю с тобой. Будто ласкаю твои волосы, чувствую твой запах! Я помню его так же отчётливо, как и при первой нашей встрече. С того момента я влюблялся сильнее и сильнее. Я чувствовал, что без тебя перестаю дышать. Но вместе с тем боялся тебе это сказать… Боялся показать свою слабость. Наверное, потому я остался один. Но не могу, не могу! Когда я открываю людям себя и свои страхи, меня бьют именно туда. Не знаю, верно, рок судьбы такой. Да и все, кто бывают рядом со мной, видно, обречены на смерть. Это сухая статистика на луже слез.

А помнишь ли ты, как мы любили посещать старушку Дэнни? Она пекла восхитительные пироги! Мы очень часто с тобой ели эти пироги. Ты не любила требовать от людей ничего. Потому не разрешала мне нанимать кухарок для готовки блюд. Ты вообще предпочитала всё самое простое. Уж не знаю, откуда в тебе это было, учитывая, из какой семьи ты родом. По правде говоря, я любил это в тебе. Ты всегда мне казалась самой искренней и чистой девушкой на свете. Мне нравилось, как мы ездили в приюты. Это была твоя инициатива, но я её поддерживал. Мы жертвовали немало, но и не слишком много. Зато это было правильное дело. Помню, раз-другой ты сильно отчитывала меня за то, что я, пользуясь званием, поступал не совсем честно. Правда, ты даже не знала всего того, что я себе позволял. Но видела бы ты меня сейчас! Мне двадцатый год, а выгляжу, словно уже за сорок перевалило. Тётя Фалько устала бороться за меня. Поначалу она хотела меня вернуть в жизнь, но так и бросила это занятие. Я думаю, правильно. Меня уже ничего не вернёт обратно на землю. Я сейчас, скорее, нахожусь между двумя концами мира. Между светом и тьмой, между небом и недрами земли, между молотом и наковальней. Я готов уйти. Я хочу уйти. Хочу вернуться к семье. Туда, где мне и место.

Да. Я решился. Это точно. Осталось свершить то, что обязан. Правосудие. Мщение. Я проведу в ад тех ничтожеств, что причинили боль мне и моим близким. Мой меч снесёт голову короля. Я клянусь. И тогда наша любовь воссияет вновь. Уже иначе. Наши сердца найдут друг друга между мирами. Я обещаю.

Твой Эди.

(Неразборчиво нарисована роза).

Он вернул перо в чернильницу. Откинулся на стуле. Продолжил смотреть в окно. Дождь так и моросил. Вдали мелькали белые зигзаги. Отворилась входная дверь.

– Адияль? – спросила Фалько. В ответ молчание. Она аккуратно заглянула в комнату Леонеля. Картина день ото дня не менялась. Всё так и сидел он на своём стуле, мёртво уставившись в оконный проем, а на столе письмо – неизвестно кому, неизвестно куда.

Она пошла на кухню. Кинула пару деревяшек в печь. Принялась готовить ужин. Она промокла до нитки.

Спустя час Фалько распахнула двери комнаты Адияля. Ничего толком не изменилось. Ни в окне, ни рядом с окном.

– Эди! Всё уж, иди кушать. Сколько ты уже не ел?..

– Да, спасибо. Дай время. – Эти слова – максимум, на что был способен Адияль в отношении Фалько последние дни.

– Слушай… давай поговорим немного. – Реакции не было. – Я хочу, чтобы ты хоть послушал меня. – Ничего. – Ладно, буду надеяться, что ты слушаешь. Когда умерла твоя мать, я чувствовала себя паршиво. Почти в той же степени, как и ты сейчас себя чувствуешь. Хотя, скорее, это несопоставимые уровни горечи… прости… Но всё в этой жизни проходит! Боль, ненависть, страх, обиды – всё забывается! Жизнь не прервана – она идёт дальше! Года идут. Не смотри ты на прошлое. Его тени тебя будут душить всегда, но есть и те моменты в жизни, ради которых жить стоит. Ты обязан жить! Так бы хотела твоя мама. Агата была очень сильной женщиной. Сильнее твоего отца, уж будь уверен. И знаешь, что она любила мне говорить? Не в самой жизни прелесть, а в том, что она у тебя есть и ты можешь ею распоряжаться. Слышишь? Ты ещё можешь начать заново! Да сколько угодно можешь начинать, пробовать, искать… Любить, в конце концов! – На всё это ни слова, ни жеста. И века не дернулось. Фалько ушла, тихо закрыв дверь. Села на кухне и еле слышно заплакала, прижав кулаками глаза.