Судьба – тени прошлого

Они вновь усмехнулись, но сразу после заглохли, так как ни сил, ни возможности улыбаться не осталось. Скулы обоих свело. Они сидели тихо, ожидая, пока их наконец выпустят. Дебелдон из последних сил держал напряжение в области мочеточника.

– Адияль, ты её любишь? – спросил Артур.

– Да. Я чувствую, что когда рядом со мной нет её, я слабею многократно, – ответил Леонель. – Представить сложно, но когда Назар Лузвельт бил по моим слабым точкам, благодаря Лисан я выстоял и даже мог отвечать ему. Будто она наполняла меня. Она была, как луч солнца посреди мрачного туманного утра, понимаешь?

– Нет, наверное, не понимаю. Но я верю тебе. Раз так – ты не должен сдаваться, Эди. Иди до конца, вперёд, ломая ноги, стирая стопы, разрывая сердце, иди сквозь эти заросли с высоко поднятой головой, следуя за своим лучом. Не забывай, что жизнь нам дана всего одна, но цена её зависит от того, как ты её проживёшь.

– Литература, действительно, многому может научить, судя по тебе, – с улыбкой произнёс Адияль. – Спасибо. Ты, друг, мой второй луч.

«Порой нам кажется, что в нашем существовании нет смысла, достаточного для того, чтобы раз за разом терпеть её удары. Мы гонимся за успехом, признанием, любовью, забывая жить. Да, суть жизни именно в стремлении. Такова наша природа: человек хочет приблизиться к идеалу. Но оглянитесь вокруг! Всё живое и всё неживое неидеально, не выточено по подобии великого божественного замысла. Быть может, он и есть в том, чтобы жизнь была уникальна, так как и сопровождающие её пространство чувства лишены чётких мер оценивая. Нельзя сказать, что тот или иной представитель бытия полон лишь белых черт. Во всем и всегда достаточно и хорошего, и плохого. Но плохое – не то же, что зло, оно просто иное. Неидеальное. Как и хорошее – не есть показатель совершенства, ведь без плохого его бы просто не было. Наше существование построено на постоянным поиске того, что мы называем успехом. Но успех порой не в том, что ты преуспел в чём-то. Оглядываясь назад, мы можем увидеть немало примеров, когда наши поступки были бессмысленными, лишающими стремления других и дарующих пустую гордость только нам самим. Я свою жизнь, вероятно, прожил. Мне сейчас седьмой десяток. И я богат, знаменит: мои трактаты читают и перечитывают. Но я несчастлив. Успех, который привычен человеку, погубил столько замечательного – это мог бы почувствовать и я! – сколько необходимо для истинного счастья. Думаю, смысл в том, чтобы прожить жизнь, забыв об успехе, как о высшей своей цели. Просто жить ради себя! Бейтесь, гонитесь, терпите, но не забывайте жить, Бога ради!» – эпилог из философского трактата.

– Адияль, ты долго ещё будешь в Лерилине? – поинтересовался Дебелдон.

– Не знаю… Я соскучился по дому. Тем более зима кончилась – скоро Невервилль станет живописнее. Знаешь, я мечтаю об аккуратном, но красивом домике где-нибудь… в поле, быть может? Да, подальше от людей, чтобы после службы отдыхать вместе с Лисан от всего мира, любуясь прекрасными просторами полей, гуляя по саду между кустами цветов и благоухающих деревьев. Было бы замечательно, – ответил Леонель, углубляясь в сознание и рисуя картину своей будущей жизни.

– Продолжишь службу?

– Конечно. Многие говорят, что «Битва трех зверей» – это сокрушительный успех и истинный триумф. Но… на кургане, где произошло решающее сражение, сейчас стоит кладбище. Тысячи воинов положили свои жизни ради этой победы. Ради нас и нашего будущего. Я не собираюсь плевать на их могилы, сбегая со службы. Я закончу начатое ими, начатое… начатое ребятами из лагеря дяди Эверарда.

Вдруг послышался звук открытия затворов на стальной двери, ограничивающей заключенных от внешнего мира. Наконец в тёмную и серую камеру пробился солнечный свет. Адияль и Артур прищурились (они отвыкли от света), в ярком просвете стоял силуэт человека.

– Господа, на выход. – Голос принадлежал Менделю Лузвельту.

– Мендель! Что ты тут делаешь? Как вообще узнал, что мы тут?

– Я приехал во дворец в поисках вас, но, на моё удивление, искомых мной людей не оказалось. Я выяснил, что один дворецкий услышал разговор двух юношей (один из которых был пьян) о поездке в какой-то кабак. Не так много кабаков в столице Лерилина, так что я легко нашёл тот самый, где увидел вот это объявление, – он вытащил из-за пазухи помятую бумагу с заголовком: «Были задержаны два молодых человека». – И вот я тут. Вызволяю вас и рассчитываю на то, что Адияль Леонель соизволит уделить мне хоть минутку внимания.

– Боже, разумеется! – ответил он.

Дебелдон тут же выбежал и помчался в близ лежащий парк.

– Он терпел очень долго, – поспешил истолковать Адияль.

– Прошу, Адияль, выслушайте меня. Лисан влюблена в Вас! Это чистейшая правда! – После этих слов Адияль поменялся в лице. Он и подумать не смел, что может заинтересовать девушку, как она. Он покраснел, по всему его телу разошёлся неистовый мандраж. Он словно феникс воспылал внутри. Теперь появилась надежда. И теперь уже совсем неважно стало, что скажет или даже сделает барон Лузвельт – теперь Адияль решился окончательно, что пойдёт до конца ради сердца этой необыкновенной девушки по имени Лисан.

План Менделя заключался в том, чтобы под покровом ночи организовать встречу Адияля и его сестры. Леонель непременно согласился.

XIX.

Всё получилось. Мендель смог договориться с прислугой, дождался, пока братья и отец заснут, и дал команду сестре выходить. Встреча должна была состояться на холме в миле от поместья Лузвельтов. Адияль, за час до указанного времени прибывший на место, всё глядел на дорогу, надеясь увидеть ту самую повозку, где сидела бы Лисан. И минута в минуту она показалась на дороге. На белом коне, держа в руках фонарь, скакала Лисан Лузвельт. Менделя с ней не было. Адияль, встрепенулся, встал, отряхнул парадную форму, подобранную специально Артуром, и подал ей руку. Практически все действия, выполняемые им, были подсказаны более опытным в делах ухаживания Дебелдоном. Но сейчас настал момент, когда всё зависело лишь от него самого.

– Прошу, Адияль, простите меня и нашу семью за такой ужасный приём и за такое обращение к Вам… Я… я лично приношу извинения… И… и если вы бы стали столь добродушны и… поняли бы меня… нас!.. – резко замолвила она, обрываясь, краснея и бледнея, переставляя ноги с с позиции на позицию, словно танцуя.

– Не стоит, не стоит! Вольно Вам! Остановитесь! Конечно же я всё понимаю… И, постойте… мне бы хотелось сказать Вам что-то крайне важное…

Примерно с минуту стояли они, глядя друг на друга под светом ясной ночи, не двигаясь, мертвенно, словно фарфоровые фигурки. Лишь груди обоих шли ходуном, будто при каждом сокращении сердца они пытались соединиться – тянулись друг к другу, а затем вновь возвращались к исходному положению.

– Я влюблен в Вас, – наконец выдал Леонель.

Очередное молчание, перебиваемое только ветром, который выл где-то на просторах безжизненных полей Лерилина, уханьем сов, характерным металлическим скрежетом фонаря, покачивающегося от ветра, и непрерывным биением двух влюблённых сердец.

– Я, кажется… тоже люблю… Вас… Однако, странно всё это.

– Я и сам не понимаю, что происходит со мной…

– Я вовсе не про это! Как же возможно влюбиться в человека, не зная его души?.. Разве это верно?..

Адияль замешкался. Он и сам задавал себе аналогичный вопрос, но ответа на него не находил.

– Я не знаю, каково это любить, но я бы хотела… И… думаю, будет это правильно, если… мы сначала попробуем начать с тесного общения… ведь так гораздо лучше понять друг друга, нежели… нежели сразу бросаться в омут чувств… столь неясных и таинственных!

– Да, да, разумеется! – ответил Адияль, не дожидаясь окончания реплики Лисан. – Я солидарен с Вами и полагаю, что узнать друг друга крайне важно перед чем-то… более, скажем, серьёзным… – Леонель был и в восторге, и в смятении от того, откуда в его скромном солдатском лексиконе вообще могли взяться такие обороты речи, нехарактерные его обществу совершенно. Но потом пришёл к выводу, что благодарить за это стоит его друга Артура Дебелдона, в высшей степени начитанного человека.

– Так давайте же прямо сейчас и начнём! Вы посмотрите, какая волшебная звёздная ночь! Не так ли? – с радостью, но сдержанно и аккуратно завопила Лисан.

Так они беседовали, прижавшись спинами к сухому деревцу. Говорили о разном. Делились жизненными историями, приключениями. Лепетал, в основном, Адияль. И время от времени, когда он начинал о войне, Лисан бледнела, тряслась и даже порой просила перейти к другой, более мирной теме. Она же, как правило, говорила мало и сдержанно. Чаще о своих братьях, о многочисленных семейных друзьях, о себе – почти ничего. Леонель пытался вытянуть из неё слова, скажем, более эгоистического характера, но безрезультатно. Однако и того, что говорила Лисан Лузвельт о своей семье, её щепетильного отношения к родным и близким было достаточно, чтобы с уверенностью заключить: она действительно безупречно чиста и удивительна. Её внутренний мир не только красив и живописен, но и наполнен чем-то магическим, притягивающим. Её простота, но и с тем загадочность и скромность пьянили Адияля. Он наклонился ближе к Лисан, она остановила речь, они смотрели друг на друга, видя отражения звезд в глазах, затем их лица становились ближе, ближе, веки опускались, они уже чувствовали дыхание друга друга на своих губах, а затем они окончательно сомкнулись в нежном и безобидном первом девственном поцелуе.

– А ты, однако, мальчик характерный, непослушный, – заговорил морозной монотонностью Назар Лузвельт. Он велел снять с головы сидящего напротив него, привязанного к стулу человека балаклаву, одетую задом наперед, дабы ограничить видимость его. Это оказался Адияль Леонель с кляпом во рту. Находились они в помещении, напоминающем погреб с сотнями винных бочек, потому что это и был в сущности винный погреб, где в этот самый момент находились еще и два личных стражника барона. – Я уважаю в людях стремление к цели, свободолюбие, этот ароматный бунтарский юношеский дух. Когда-то и я, быть может, мог бы похвастаться непослушанием, но, жаль, время было другое. Тогда я думал лишь о том, как с голоду не помереть. А тебе, я вижу, делать нечего. Вот и лезешь, куда не просят. Думаешь, я бы не узнал о твоей наглой шалости. Впрочем, благодарить ты можешь Франа-дэ-Луа, который оказался в нужное время и в нужном месте и услышал то, что должен был услышать. Хотя, наверное, всё же спасибо говорить должен только я. Вольно, вольно. Вижу, как ты смотришь на меня своими звериными глазками. Воистину, сын льва! Такой же гордый и непримиримый, неподвластный, непоколебимый. Снимите, господа, с него кляп. – Один из стражников, отложив алебарду, подошёл и вынул изо рта Леонеля тряпку.

– Я и не думал, что отец Лисан может быть настолько ничтожным человеком, – вымолвил он, как тут же получил мощный удар по животу. Он скрутился по мере возможностей, которые ему предоставляли тугие верёвки, повязанные в области груди. Но не выдал и писка.

– Я буду тебя бить, пока ты не поймёшь, что здесь тебе лучше не показываться и не появляться рядом с моей дочерью!

Сдержав свое слово, он принялся одаривать ударами Адияля, который, несмотря на то, что уже выдохнулся да и вообще не спал уже около суток, непрерывно нервничая перед встречей с Лисан, держался достойно, не издавая ни звука.

– И это всё? – сказал Леонель, когда барон, устав, отошёл в сторону и стал тяжело дышать.

Не выдержав такой насмешки, Назар ударом по задней ножке стула и повалил его вместе с Адиялем. Затем нанёс несколько ударов по туловищу лежачего.

– Да бей хоть до вечера, шут дешёвый! Я люблю Лисан и ты, сукин сын, меня не остановишь! Поверь! Я полон ныне решимости!

Следующий удар, пришедший по голове Адияля, уже оказался значительнее, и юноша потерял сознание.

– Чёрт… – выдохнув, прокряхтел Лузвельт. – Упертый оказался… Да черт с ним. Всё равно больше не сунется. Киньте его куда-нибудь на дорогу, – указал он стражникам. Они развязали его и унесли с собой.

Весь побитый и вновь пыльный Адияль еле добрался до дома. Он рассказал всё Артуру и тут же уснул от крайнего изнеможения. Наперекор совету друга Адияль принял решение, что вновь придёт к Лузвельтам. Дебелдон пытался убедить Адияля, что это опасная затея, но тот был непреклонен. Вместе с тем, проснувшись, Леонель обнаружил на столе ответ Зендея, который, по видимому, всё-таки прочитал письмо.

Дорогой Адияль,

Прошу простить, что долгое время и сам тебе не писал. У нас с отцом было немало работы на службе. Представляешь, когда объявили реформу, с нас наконец сняли эти чёртовы кресты неповиновения… В переносном смысле, разумеется. Теперь Норберт Изельгаам потерял существенную часть власти и не может нам докучать так, как прежде. Но и наши заслуги во время прошлого сражения сыграли свою роль, я полагаю. В общем и целом, с отцом у нас всё хорошо. Живём мы вполне спокойно. Недавно навестили дядю Нильфада. У него замечательная семья, я тебе скажу! Очередной раз я убеждаюсь в этом. Правда, заметил я за ним новую дурную привычку… Он стал пить больше Отсенберда! Впрочем, надеюсь, ничего серьёзного это не сулит.

Прости, я отошёл от твоей темы. Просто очень хотел поделиться, что тут всё замечательно и мы ждём твоего возвращения. Касательно твоей – не знаю, как сказать – любви?.. Да. Буду говорить так, ведь ты и не назвал её имени. Одни лишь глаза да глаза. Впрочем, я тебя прекрасно понимаю. Помню, как испытывал нечто подобное. Однако, увы, совета я тебе не дам. Какой я тебе ещё советчик? Ты помнишь, как мой первый роман окончился? Ну вот. Я верю, что твоя гениальность принесет свои плоды и в этом русле. Одно могу сказать наверняка: доверяй сердцу. Если знаешь и понимаешь, что она та самая, ради которой ты готов на жертвы, иди на жертвы, а если в уме твоем промелькнет хоть тень сомнения – беги! В заключение к этому вопросу добавлю: слушай поменьше Артура. Парень он хороший, – я это подметил сразу – но в любовных делах, как я понял из твоих слов, он полный нуль.

Приезжай давай поскорей. Чего ты ещё ждёшь в этом письме?

Твой любящий брат.

Слова Зендея в очередной раз, кроме того, что обрадовали, еще и подтвердили здравость его намерения. Он оделся, умылся, помылся, нашёл кучера, карету и поехал прямо в цитадель зла – поместье барона Назара Лузвельта – высвобождать из тёмной башни свой лучик в лице прекрасной принцессы.