Пределы нормы

Это уже была Лада. Она была весела и хороша собой, как и прежде, умерло ли в ней что-нибудь вместе с ребенком? Если да, то и этой смерти я не хотел, я теперь вообще их не хотел. Хотеть теперь не мое дело, думал я, закрывая альбом. Решил хотеть золотые листья под ногами осенью и пышно цветущие вишни весной, летом мороженое в вафельном стаканчике на берегу, а зимой Новый год с подарками и оливье, и непременно, непременно мамин пирог с вишней, запах которого уже проник в мою комнату. Полью его сгущенкой и запью горячим чаем, думал я, идя на кухню.

Часть 2

Ощущение Веры

Глава 1

Я уже нажал кнопку дверного звонка, когда понял, что за дверью бранятся. Хотел уйти, но дверь резко отворилась. На пороге стояла Алена Игоревна. Я ей мое смущенное "здрасте", а она не ответила, оставила дверь открытой, и ушла в комнату. Я зашел, разулся, куртку на крючок и неуверенно за ней. Шел медленно, потирая замерзшие руки. Проходя мимо своих ботинок, упрекнул себя за их неряшливый вид, ну хоть поставил хорошо, отметил не без удовольствия, ровненько, к стеночке.

Эдуард Владимирович, сутулясь, сидел за небольшим столиком, глазами в монитор. Надеть бы на него белый халат – и всё, как в нашу первую встречу. Хотя теперь он даже больше стал похож на врача, немного пополнел, вместо модной прически просто коротко стриженные волосы, гладко выбрит, и очки теперь носит.

В квартире пахло подгоревшей едой, посреди комнаты стоял электрический обогреватель, на месте большого пальца домашние тапочки доктора протерты до дырки, а хозяйка сидела перед телевизором, звук которого был на нуле. Не нужно было приходить.

– А, Алексей. Приветствую, – как и раньше, лениво растягивая слова, поприветствовал меня доктор – бери стул, садись.

Я оглядел комнату, нашел в углу стул. Проходя мимо телевизора, висевшего на стене, пригнулся. И обратно также, но уже со стулом. Алена Игоревна даже не моргнула. Подставил добытый стул к столу Эдуарда Владимировича.

– Недавно ездил к другу на Алтай, вот фотографии смотрю. О! Это мы…

Сначала он с энтузиазмом комментировал каждую фотографию, потом только некоторые, потом смотрели молча. Фотографий было много.

– Давно не виделись, Алексей. Чего нового? – скучающе обратился он ко мне, и продолжал монотонно щелкать клавишей, меняя фото. Следующая, следующая, следующая…

– Работу нашел – отозвался я.

– Ммм… Молодец. Есть будешь?

– Нет, я не голоден – поспешил я ответить.

Соврал, конечно. Я не ужинал. Но Алена Игоревна и так была мне не рада, не просить же еще у нее еды.

– Тогда давай чай – предложил мне доктор и уже совсем другим голосом обратился к жене:

– Ален, поставь чайник.

Голос – лед. Я внутри весь сжался, а вдруг начнут ругаться при мне? На Алену Игоревну смотреть боялся. Смотрел в монитор, а сам прислушивался. На несколько, казалось бесконечных секунд, воцарилась полная тишина, даже доктор перестал щелкать клавишей. Я будто спиной ощутил, как Алена Игоревна медленно встала и так же медленно вышла из комнаты.

– А это у моего друга пасека! – продолжил доктор.

Через пару минут рассказа Алена Игоревна принесла теплый чай. Поставила перед нами, громко ударяя каждую чашку о стол. Эдуард Владимирович даже не взглянул на жену. Потом сахарница и тарелка с сушками – еще громче. Тут уж Алена Игоревна удостоилась гневного взгляда мужа, и довольная, будто только этого и ждала, села на прежнее место на диване.

Прям змея, с восхищением и ужасом подумал я. Высокая, тонкая, спина прямая, грудь покатая, медленная и опасная. Во времена моего пребывания в больнице Алена Игоревна была медсестрой, той, что ходила с заведующим на утренний обход. Александр и другие, такие же большие медбратья при встрече с ней опускали глаза, робко здоровались, зато потом долго смотрели ей вслед. А медсестры в процедурном никогда не называли ее по имени, но из того, что они говорили, всегда можно было понять, что говорили они именно о ней.

– Работу, говоришь, нашел? – Эдуард Владимирович отвернулся от компьютера, взял в руки чашку с чаем и откинулся на спинку кресла.

– Да! – радостно воскликнул я, но быстро оглянувшись на Алену Игоревну, понизил голос: – В котельной работаю. Меня там всему учат.

Он одобрительно кивал головой. Добавил ложечку сахара в свой чай, размешал. Я свой пить не решался, вдруг еще что-нибудь спросит, а я чаем занят. Но он молчал, грыз сушку, запивал. Потом, наконец, спросил:

– Нравится?

Я кивнул.

– Понятно…

Справился еще с одной сушкой, и спросил меня, наверное, просто, чтобы не молчать:

– Жениться не собираешься?

А я вспыхнул. Вопрос был задан между прочим, а меня в самое сердце.

– Нет, – еле слышно отозвался я и опустил глаза.

– И правильно, лучше не торопиться.

Это, конечно, сказано не для меня, а для жены. Но та и виду не подала. А я весь напрягся. Если бы не Алена Игоревна, я бы ему все рассказал прямо сейчас!

Снова молча пили чай, и когда молчать уже казалось неприлично, я сказал:

– Лада возвращается.

Эдуард Владимирович на мгновение замер с чашкой в руке, удивлено вскинул брови. Может, не помнит ее, и я пояснил:

– Сестра моя, старшая.

Алена Игоревна встала с дивана и вышла из комнаты. Шорохи в прихожей, хлопнула входная дверь. Говорить мне сразу стало легче, я даже улыбнулся.

– Она с мужем в Америке живет. Написала маме, что приезжают и даже думают остаться здесь.

Эдуард Владимирович задумчиво потер подбородок, потом сказал:

– В Сочи мы с другом ездили на лыжах кататься, я тебе фотографии не показывал?

Я отрицательно помотал головой. Когда бы? Года три не виделись.

Стали опять смотреть фотографии. Опять вялые комментарии доктора, опять щелк-щелк. Вот ведь он – момент, мы вдвоем, можно ему всё сказать. Начну так – Эдуард Владимирович, (мне всегда сложно давалось его отчество, Вла-Вла…, ладно, справлюсь как-нибудь), у меня есть Вера. Нет, нет, лучше так, Эдуард Владимирович мне нужна Вера.

А лучше бы начать так – ее зовут Вера. Она свежа, юна, нарядна. Она – весна! Живет Вера в том доме, которому мы с дядей Пашей дарим тепло. Здоровается со мной при встрече. Частенько сидит на холодных качелях во дворе. Вера, встань! – кричит ей мама в окно, и Вера слушается. Мне всё кажется, что ждет она там меня. А я смотрю на нее сквозь грязное окно котельной. Лишь однажды поддался порыву и выбежал к ней. Но замешкался с курткой, опоздал. Качели пустые, взад-вперед, взад-вперед, я сел на них, еще теплых ее теплом.

А еще иногда мы с дядей Пашей покупаем горячий обед у Валентины Петровны, одинокой старушки из того же дома, где живет Вера. Недорого, вкусно, по-домашнему. Около часа дня я поднимаюсь к ней на второй этаж, она приглашает меня войти в коридор. Ее коты обступают меня, трутся об ноги. В доме этими котами очень пахнет. Она вручает мне банку с супом и в придачу пакет с пирожками, задаром. Такого, с банкой и пакетом, встретила меня однажды в подъезде Вера. Бегло оглядела и добавила к привычному «здрасте» улыбку. Из-за банки улыбнулась, понял я, и страшно смутился.

Рассказать ли ему о моих минутах счастья, например, когда я сижу у окна в котельной, рисую, поглядывая изредка на заснеженный двор и пустые качели, и диснеевская принцесса на моем рисунке оказывается в белой вязаной шапочке, точно такой, какую носит Вера? Или о минутах тревоги и отчаяния, когда ворочаясь перед сном, я утопаю в вязких монологах, объясняя Вере, каков я есть на самом деле.

Нет, это я никому, это только мое. А к доктору у меня всего один вопрос. Эдуард Вла-Вла…, доктор!, могу ли я любить? А лучше – имею ли я право?

– Я пойду, – решил я, и сказал об этом доктору.

Тот кивнул, не вставая, пожал мне руку, сказал «заходи еще». Уже в прихожей надев куртку и ботинки, стесняясь собственного голоса, крикнул «до свидания».