Всё, что необходимо для смерти

***

– Смотри! – один из дозорных Бресии на линии фронта ткнул пальцем в рассветное небо.

Где-то совсем недалеко от них взмыла ввысь малиновая ракета.

– В той стороне сбили наш планер, – ответил второй солдат, – может, пилот смог добраться до нейтральной?

– Пойди, проверь. Я прикрою.

Когда солдат нашёл раненую Скади, он был восхищён её мужеством: выжить после падения дирижабля, спастись практически из-под носа врага, переползти границу, убив вражеских дозорных, и всё это с открытым переломом ноги! Но он заметил кое-что странное. И это не давало ему покоя вплоть до тех пор, пока он не сообщил о том в тайную полицию. Там, где он нашёл подполковника Грин, в неглубоком снегу виднелись свежие следы армейских сапог. И вели они в сторону границы Распада.

Не моя война

Зимой Сотлистон выглядит так, будто кто-то расчертил лист бумаги прямыми линиями улиц и проспектов, углём нарисовал вдоль них невысокие, похожие на надгробия, дома, окутанные смогом с заводов братьев Звенских, а потом плеснул на своё творение стакан воды. И весь пейзаж превратился в однообразную выцветшую мглу, где нет ни солнца, ни неба; где под ногами – грязное месиво, а в лицо наотмашь бьёт холодный ветер, вооружённый дождём и снегом.

Я не люблю Сотлистон. И не понимаю тех, кто стремится жить в столице. Когда приходится пережидать здесь запрет на вылеты из-за ураганного ветра, чувствую, как этот город высасывает мои силы и мою жизнь.

Декабрь коротаю в госпитале. Доктор говорит, что из-за травмы допуска к полётам раньше середины весны мне не видать. А пока должна радоваться тому, что к празднику Дня рождения императора, который в середине зимы, буду дома. Я не отмечаю этот день. Точнее, – ночь, ведь император родился через два часа после полуночи. В круговерти нарочитого праздничного веселья я чувствую себя особенно одинокой. Но в этот раз я даже жду эту ночь, единственную в году, когда можно не спать. Когда в том, что ты не сомкнул глаз до самого утра, нет ничего странного: все гуляют по украшенным гирляндами улицам, веселятся, запускают в небо разноцветные фейерверки, а потом собираются за столами и пьют за здоровье императора до самого рассвета.

Всё это время в госпитале я не сплю. Лежу на своей узкой койке с открытыми глазами и закрываю их лишь под утро, проваливаясь в дремоту на пару часов. Не могу спать. И не могу встать, пойти на кухню, заварить себе чаю или почитать книгу – я не дома. Лежу в госпитальном полумраке без сна, без всякого дела по несколько часов подряд, и это угнетает меня ещё сильнее. В голове пульсирует бессвязный комок мыслей, и я должна его распутать, должна расставить всё по своим местам, но боюсь подступиться к нему, будто он скрывает в себе что-то страшное. Чувствую, что не смогу спать, пока не разберусь с ним. Мне придётся это сделать, пока я ещё в состоянии соображать.

О моём «непревзойдённом героизме» вновь написали в газетах. И вновь там – ни слова правды. Но теперь источник всей этой лжи – я. Самое страшное – то, что мне оказалось легче солгать, чем рассказать правду. Мой язык не отсох даже тогда, когда я повторяла героическую версию событий Джеймсу. Я солгала тайной полиции, но Джеймсу хотела рассказать правду. Не вышло. Имя того, кто вновь спас меня, застряло в горле, и я не смогла его оттуда вытолкнуть. Застряло так глубоко, что произнести его стало для меня так же сложно, как обнажиться посреди оживлённой улицы. Пока я боролась с собой, губы сами повторяли неправду, а по коже ползли отвратительные мурашки. Мне хотелось отмыться.

– В следующий раз стреляй точнее! – пошутил Аддерли после моего рассказа, и я не поняла этой шутки.

Оказывается, газеты Распада пишут, что после крушения дирижабля меня пытался поймать сам Винтерсблад. Отстреливаясь, я ранила его, но слишком легко. Шутка ли: я со сломанной ногой умудрилась уйти от легкораненого Винтерсблада. Как вообще кто-то может верить в это?

После того, как врачи допустят к полётам, меня ждёт переназначение с транспортника на дредноут. Ещё одно повышение. Дважды незаслуженный герой.

Я не просила его спасать меня. Не вступала с ним ни в какие отношения. Тогда что же так болезненно пульсирует где-то под рёбрами, словно свежий синяк? Словно я нарушила присягу.

Хочу сбежать из этого города, пусть даже на линию фронта, пусть даже с недолеченной ногой. Но дела у Бресии пошли на лад, и выдёргивать офицера из госпиталя на передовую нужды нет. Остаётся ждать. И я жду. Пью чай, смотрю на мутную серость за окном, учусь ходить на костылях. Стараюсь, чтобы этот город, что сочится промозглой сыростью сквозь щели в облезлых рамах госпиталя, не выпил меня полностью.

А ведь он не был таким до начала гражданской войны, расколовшей Досману натрое. Я помню его хрусткие белые зимы и влажные зелёно-золотые лета. Помню наш тенистый, поросший вековыми деревьями пансионный двор, где я любила читать, пристроившись в тенёчке на скамейке. И помню свою первую тайную любовь…

***

Он был высоким, светловолосым, совсем уже взрослым. Он учился в медицинской академии и каждый день проходил мимо забора школы для девочек, из-за кованых прутьев которого за ним украдкой подглядывала стайка хихикающих двенадцатилеток. Никто из них ни разу с ним не говорил. Никто из них даже не знал, как его зовут. Но он был их героем, предметом первых наивных девчоночьих мечтаний и тайных вздохов. Кто-то из старшеклассниц рассказал, что его мама была благородной дамой. По большой любви она вышла замуж за простого рабочего, лишившись наследства. Вскоре её муж начал пить, а потом и поднимать руку на жену и маленького сына. Через несколько лет она умерла. Говорили, муж забил её до смерти, а потом по пьяни спалил дом и себя заодно. Худой, вечно расписанный отцовскими синяками мальчик в пожаре не пострадал, но остался сиротой. Какое-то время мыкался по улицам, сбегал из приютов, а потом поступил в медицинскую академию и пристроился в учебное общежитие. Его прозвали Зеркальным мальчиком: болтали, будто сердце его бьётся не слева, как у всех, а справа.

В этот день солнце светило совсем по-летнему, было даже жарко. Стайка девочек в форменных платьицах вновь сбилась в кучку за прутьями школьного забора – как по часам, в обеденный перерыв. Именно в это время Зеркальный мальчик возвращался из академии в своё общежитие. Конечно, о существовании кружка своих тайных поклонниц он даже не подозревал.

Скади Грин, девочка не по годам строгая и аккуратная, сидела поодаль с толстым томиком «Истории развития военной авиации в Досмане». Она то и дело бросала быстрые взгляды поверх потёртого библиотечного корешка на секретничающих одноклассниц. Нет, конечно, её не волнуют такие глупости! Цеппелины гораздо увлекательней. Цеппелины – это её мечта. Жаль только, что цеппелины нельзя пригласить к себе на день рождения с ночёвкой. И поболтать с ними о красивом, совсем уже взрослом мальчике тоже не получится.

Одноклассниц пригласить можно, но они всё равно не придут. Ни разу не приходили. Для них Скади слишком скучная. Слишком послушная.

«Ну что ты, как старая матрона, Скади?»

«Зачем тебе столько книг? Это так странно… Моя мама говорит, что девушка не должна быть слишком умной. Она должна быть красивой и воспитанной, иначе никто не захочет взять её в жёны!»

«Лучше бы ты новое платье у отца попросила. Какое-нибудь… с кружевом!»

– Скади! – нежный голосок Марго выдернул девочку из задумчивости, – Скади-и! Она опять где-то летает! На своих цеппелинах, наверное! – подружки захихикали.

Скади не заметила, когда они успели столпиться вокруг неё.

– Хочешь к нам? Будем дружить, – красивая Марго с неизменной алой лентой в тёмных локонах протянула девочке ладошку, как делали взрослые, когда о чём-то договаривались.

Скади вскочила со скамейки, толстая книжка бухнулась к её ногам, взметнув облачко пыли. Краснея за свою излишнюю поспешность, неловкость и слишком очевидную радость от предложения одноклассниц, она крепко пожала протянутую руку.

– Вот только… – замялась Марго.

– Что?

– Ты должна выдержать испытание! Все проходят испытание, чтобы заслужить членство в нашем клубе.

– И что я должна сделать? – нехорошее предчувствие шевельнулось в душе девочки, но идти на попятную было совсем стыдно – она только что скрепила договор рукопожатием.

– Проверь, правда ли сердце Зеркального мальчика бьётся справа!

Внутри Скади всё похолодело. Мало того, что ей знатно достанется и от директрисы, и от отца, попадись она за пределами школьной территории, так ещё и никакой отваги не хватит, чтобы заговорить с Зеркальным мальчиком! Ведь стоило ей увидеть его даже издалека, как дыхание перехватывало, а коленки становились ватными.

– Давай, Скади, – подбодрили её девочки, – дело чести!

И она пошла. Пунцовая, косноязыкая от удушающего волнения. Она и сама не понимала, что лепетала, путаясь под ногами Зеркального мальчика. Она опять уронила свой тяжёлый томик про цеппелины и замолчала. Лицо горело так сильно, что жгло глаза. Предмет всеобщих восторгов бросил взгляд на притаившихся за забором девочек и обо всём догадался. Он расстегнул куртку, поймал ладонь Скади и прижал к своей груди. Сердце и правда стучало справа, а девочку затапливали жгучий стыд пополам с восторгом.

– Как тебя зовут? – спросил Зеркальный мальчик, протягивая ей поднятую книгу.

– Скади Грин, – девочка уставилась на обложку, не в силах поднять глаза на собеседника.

Она потом очень жалела о том, что упустила возможность рассмотреть его вблизи.

– Тебе нравятся цеппелины, Скади Грин?

Она лишь кивнула.

– Ты не такая, как они, – он бросил взгляд на её одноклассниц, – и это хорошо. Запомни, Скади Грин: посредственность всегда в большинстве. Не теряй себя, подстраиваясь под чьё-то мнение. Отстаивай свою правду и не играй по чужим правилам, обещаешь? А я запомню тебя, Скади Грин, как девочку, которая любит цеппелины. Надеюсь, в следующий раз мы встретимся не потому, что тебя заставили играть в чьи-то глупые игры, – он усмехнулся и пошёл дальше, а она молча провожала его взглядом из-под длинных ресниц, прижимая к груди «Историю развития военной авиации в Досмане».

На следующий день взрывом самодельной бомбы убило императора, но юного царевича спасли и тайно увезли в безопасное место до того времени, как он достигнет возраста престолонаследия. Началась война. И маленькая девочка никогда больше не видела Зеркального мальчика. Но их единственную встречу запомнила на всю жизнь, пусть даже не знала его имени, пусть уже давно не помнила его лица.

***

– Отступаем! – крик Винтерсблада утонул в грохоте сражения. – Все назад! Возвращаемся!

Воздушная пехота, которую семь транспортных цеппелинов десантировали за линией фронта, прямо в расположение врага, вырезала весь гарнизон Бресии. На помощь уже погибшему гарнизону спешило подкрепление, замыкая солдат Распада в кольцо, и цеппелины должны были успеть забрать своих пехотинцев.

Это была рискованная и сложная операция: Распад начал отступать, удача в бою перешла на сторону Бресии, и положение требовало отчаянных мер. Лучших пилотов пересадили на транспортники, которыми можно было управлять в одиночку.

«Давай, Медина, не подведи!» – Винтерсблад отыскивал глазами транспортник своего полка. Со всех сторон раздавались выстрелы и взрывы, под ногами дымился перемешанный с кровью снег, всполохи пламени отражались в глазах лежащих на земле мертвецов.