Увечные механизмы

– Я что, проспала? – испугалась Сурьма.

– Это он встал в ранищу, а выглядит так, будто и не ложился вовсе! Не знаю, может, колено его опять шалит. А ты, лапушка, тоже какая-то невыспавшаяся, – Празеодим сощурил глаза, смотревшие булавочно-остро, – уж извиняй, не принято девушкам такое говорить, но уж как есть, – он развёл руками, – бледненькая совсем.

– Вы, как всегда, господин Празеодим, – поджала губы Сурьма, – и галантны, и тактичны.

– Да не слушайте его, госпожа, – вмешался Рутений, – это дяденька на меня злится, что спор наш проигрывает! Не верил, что я грамоте до приезда в Крезол выучусь, даже если он меня днями напролёт учить будет. А я смышлёный оказался, – губы мальчишки растянулись в довольной улыбке, а крыса, уловив момент, отхватила кусочек его булки и вновь развернулась к хозяину спиной, сложив хвост в маслёнку.

Празеодим скорчил ядовитую гримасу – передразнил Рута.

– И крысу свою из еды убери, ходит тут по столу грязными лапами!

– Да господин Цезий за утро уже с десяток раз вымылся, какой же он грязный?! – притворно возмутился мальчишка. – И мылся-то весь полностью: от усов до хвоста! А вас, дяденька, я сегодня не мог без драки уши заставить почистить!

– Поговори мне ещё, пустомеля! У самого шея чёрная!

– Так то ж синяки, не грязь, – артистично вытаращил глаза Рут. – Дяденька какой-то посиживает тамова, на шее моей, ножки свесив, вот и отсидел до синяков!

– Ах ты шкет! – Празеодим сверкнул азартным глазом и метнул в мальчишку скомканную салфетку. – Погоди у меня! – пригрозил он, поднимаясь из-за стола.

Мальчишка, сдерживая рвущийся наружу хохот, подхватил свою крысу, которая, даже перехваченная поперёк пуза, продолжала невозмутимо точить кусок булки, и бросился из кухни. Празеодим – за ним, едва не сбив с ног Сурьму.

– Тихонечко, дяденька, – со смехом донеслось до неё уже из купе, – не перенатужьтесь слишком, а то ж вы старенький, а ну как произойдёт чего?

– Я тебе сейчас произойду, паршивец!

Сурьма усмехнулась, взяла себе булочку и пошла в локомотив.

Пока дожидалась Висмута, успела всухомятку позавтракать. И где он, интересно, ходит?

Отряхнула с пальцев сахарную присыпку, полезла в карман за платком, чтобы вытереть губы. Поднеся его к лицу, замерла, вдыхая запах давно подсохшей масляной краски и ветхого бывалого дерева, фонарной копоти и горячей жести. И шпал, пропитанных чёрным смолистым креозотом. Сумасшедший, будоражащий запах, пронизывающий насквозь, до звона в ушах, словно паровозный свисток! Такой знакомый, такой родной…

Это был платок Висмута, который она так и забыла ему вернуть. Сурьма прижала краешек тонкой белоснежной ткани к губам, сделала ещё один глубокий, жадный вдох и, плутовато оглянувшись, спрятала платок обратно в свой карман. Она оставит его себе, раз уж Висмут его не хватился. На память. Как и ту его записку, благодаря которой она сейчас здесь.

Когда Висмут вернулся в будку машиниста, Сурьма заметила, что он вновь прихрамывает.

– Опять колено?

Он бросил на Сурьму быстрый взгляд, и она поняла: Висмут чем-то встревожен.

– Будет гроза, – сказал он, усаживаясь в своё кресло.

– Что? – встрепенулась Сурьма. – Ты получил погодную сводку?

– Моё колено точнее любой сводки.

Сурьма с трудом сглотнула подступивший к горлу ком, уставилась на свои руки, лежащие на панели управления (она разогревала паровоз).

– И… когда?

– В середине дня. Возможно, после обеда. Сурьма, – Висмут повернулся к ней и посмотрел очень серьёзно, – предлагаю переждать её в городе.

– Но… Это же больше половины дневного пути! Мы очень сильно отстанем! Выбьемся из графика и нагнать вряд ли сможем…

– Отстанем. Но здесь тебе будет спокойней.

Сурьма нахмурилась. Висмут знал, как сильно она боится грозы, особенно когда от неё нельзя укрыться в месте более безопасном, чем паровозный вагон, напичканный всякими железяками.

Вообще-то гроза была опасна для любого пробуждающего: из-за особенностей их организма молния в таких людей попадала гораздо чаще, чем в остальных, а выжить после этого им почти никогда не удавалось. Особенно опасно пробуждающим находиться во время грозы на открытой местности вблизи металла – в таких условиях они запросто могли сыграть роль громоотвода, притянув к себе молнию. Вот только…

Сурьма посмотрела напарнику в глаза, вложив в свой взгляд всю решимость, на которую была способна:

– Но ведь пробуждающие на «Почтовых линиях» не прерывают рейс из-за погодных условий, не правда ли? Если случается гроза, по правилам, нужно остановить локомотив, перейти в вагон и держаться подальше от металлических предметов. И нигде не сказано, что нужно пережидать возможную грозу полдня в городе, верно?

Висмут вздохнул, но взгляда не отвёл.

– Верно. Но все пробуждающие на «Линиях» – мужчины, – сказал – и тут же пожалел об этом, мысленно обругав себя последними словами.

Сурьма, конечно, поймёт сказанное по-своему и будет права: ляпнул-то он и правда совсем не то, что хотел.

– И что? – тут же вскинулась Сурьма. – Раз я девушка, значит, априори трусиха? – она изогнула бровь и с вызовом вздёрнула подбородок.

Всё, теперь уговаривать точно бесполезно! Висмут ещё раз мысленно обозвал себя крепким словом. И мысленно же добавил: «Просто ты для меня дороже всех остальных пробуждающих, маршрутов и графиков вместе взятых, дурочка».

– Ты ошибаешься насчёт меня, – усмехнулась Сурьма, – я не изнеженная барышня, не расстающаяся с нюхательными солями! Я – дипломированная пробуждающая и буду работать по уставу железнодорожных служащих! – она серьёзно сдвинула брови, чтобы Висмут не заметил и тени подобравшегося к её горлу страха. – Не-зверь готов. Я – тоже. А ты?

Висмут ещё пару секунд сверлил её задумчивым взглядом, но потом кивнул и, дав гудок отправления, потянул ручку крана машиниста, отпуская тормоза.

– Интересно, – сменила тему Сурьма, – а что стало с Ваничкой после… после смерти мастера Полония? Как он был без него, бедный? Долго ли прожил? Чем занимался?

– Боюсь, этого мы уже не узнаем, – отозвался Висмут. – Даже если предположить, что мастер взял его в помощники, когда Ванадий был ещё ребёнком, сейчас ему всё равно было бы уже больше ста лет, так что, думаю, умер он уже давно. И, храня тайну мастера, вряд ли оставил после себя какой-то след. Скорее всего, он доживал свой век как можно незаметнее, чтобы случайно не разоблачить легенду Полония.

– Наверно, ты прав, – помолчав, ответила Сурьма. – Тогда мы тем более не должны открывать секрет мастера всему миру. Иначе все жертвы и старания Ванадия будут напрасны.

***

Насчёт грозы Висмут также оказался прав: к обеду всё небо заволокло пепельно-синим покрывалом, а чуть погодя оно начало клубиться и кипеть, сбиваясь в пугающие громады грозовых туч.

– Останавливаемся, – сказал Висмут, – гроза уже совсем близко.

Остановив паровоз, они спустились из будки машиниста. Раскинувшееся вокруг поле, поросшее пушистыми метёлочками каких-то злаков, волновалось под налетающими упругим боком порывами ветра. Золотистые метёлочки стелились к земле под опускающимся всё ниже небом, и по ним, словно по большой воде, волнами прокатывалась зыбь.

Сурьма, пока шла к вагону, окинула беспомощным взглядом золотистую бесконечность, потускневшую под нависающими над нею тучами, плотными и какими-то торжественными, словно праздничный черничный пудинг. Вокруг, сколько хватало глаз, ни одного деревца, способного отвести молнию от госпожи пробуждающей, вздумай гроза пройти совсем уж близко от паровоза.

Висмут этот взгляд заметил и растолковал его верно. Хотел сказать, что в людей (даже в пробуждающих) молния попадает не так уж и часто, но решил не поднимать эту тему: Сурьме страшно, лучше чем-то её отвлечь. Вот только чем?

Первая молния сверкнула в густом ворохе туч в тот момент, когда Сурьма забиралась в вагон по откидной лесенке. Она вздрогнула и моментально отпустила железные поручни, хотя, если вдруг что, то это едва ли помогло бы – лесенка, на которой она стояла, тоже была железной. Однако равновесие из-за этого Сурьма потеряла и упала бы назад, не подхвати её Висмут.

За молнией последовал раскат грома – будто кто-то разорвал над головой огромный лоскут плотной ткани – и Висмут почувствовал, как Сурьма сжалась в его руках. Он поднялся в вагон и поставил её на пол, закрыл дверь. Из-за туч было темно, словно ночью, керосиновый фонарь в коридоре был погашен, поэтому Висмут не мог разобрать лица Сурьмы – видел лишь блеск её глаз, но то, как она дрожит, чувствовал даже стоя в шаге от неё. Она кивнула ему в благодарность и отвернулась, завозившись с замком. Открыв дверь своего купе, замерла на пороге в растерянности.