Увечные механизмы

– Я угощу вас ужином в отличном кабаке. Видишь ли, моя жена слегка недомогает, поэтому ложится пораньше, не хотелось бы её беспокоить.

– Она больна? – насторожилась Сурьма.

– Н-н-нет, – замялся Никель, и щёки его заалели румянцем. – Это… видишь ли… временное недомогание.

Сурьма секунду поразмыслила, буравя брата пристальным взглядом, но тот больше ничего не сказал, лишь приподнял бровь и уголок рта. Однако сестра его поняла.

– У меня будет племянник?!

– Или племянница.

– Вот здорово!

– Только мами не говори пока, пожалуйста! – попросил Никель

– О, я – могила! Как бы тяжко это ни было! Но мне-то ты мог бы весточку прислать! На адрес мастерских, если боязно, что мами вскроет почту.

– Ладно, не дуйся, я тебе сейчас всё-всё расскажу, идёт? И чернила тратить не придётся – посмеялся Никель. – Ну что, пойдёмте ужинать?

– Вы идите, – кивнул Висмут, – я поужинаю в вагоне. Вам двоим есть о чём поговорить.

Никель бросил на него благодарный взгляд – он явно хотел пообщаться с сестрой без посторонних.

– Я верну Сурьму не позже одиннадцати, – пообещал он. – На котором пути ваш паровоз?

***

Близнецы устроились у окошка в тихом уголке харчевни и так заговорились, что даже забыли подозвать человека, чтобы заказать ужин. В результате, выждав больше часа, к ним подошёл сам хозяин и вежливо уточнил, не желают ли они чего-нибудь откушать или хотя бы испить, потому как если не желают, то, увы, долее им здесь оставаться не следует.

За окном стемнело, но до одиннадцати было ещё достаточно времени, а уж предметов для разговора – и подавно.

Никель с удовольствием слушал сестру, доедая свою порцию тушёной картошки с мясом и пряными травами, и в свете керосинового светильника, стоящего между ними в центре стола, его глаза сверкали всё лукавее.

– Я смотрю, всё-таки нашёлся тот, кто превратил твоё сердце в бокал игристого, да? – многозначительно подмигнул он, когда Сурьма закончила очередную историю. – И это – не Астат, кто бы мог подумать!

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Сурьма.

– Помнишь тот наш разговор? Ты спрашивала…

– Это я помню, – перебила Сурьма, – но не понимаю, к чему ты об этом сейчас?

– Ну как же? Я только и слышу: «Висмут то, Висмут это…». Раньше моя сестричка с таким воодушевлением могла болтать только о паровозах! Ну или о мастере Полонии. А сейчас вот – о новом напарнике. Но уже не как о Полонии – фигуре почти мифической, а как о мужчине – реальном, земном и… близком, – улыбнулся Никель.

– Да ты бредишь, – разом посмурнев, глянула на него Сурьма. – Я рассказываю тебе о работе, потому как всё самое интересное именно там, а дома ничего нового не происходит. Ты же слышишь что-то своё.

– Это ты «слышишь что-то своё», что тебе удобнее, – парировал Никель, – а я замечаю все эти переливы в твоём голосе и как сбивается дыхание, когда произносишь его имя. И как ты на напарника своего смотрела, я тоже заметил. И уж было подумал – Астату дала отставку, но вижу, что и не собираешься…

– Конечно, не собираюсь! Как можно? Да и с чего бы?!

– С того, что ты его не любишь. Даже нет: с того, что ты любишь другого.

– Ты чего несёшь?! – возмутилась Сурьма. – Что ты там себе напридумывал? Переливы какие-то, пузырьки, – в её голосе настолько отчётливо послышались нотки госпожи Кельсии, что у Никеля аж волоски на задней стороне шеи зашевелились.

– Да тут и придумывать не надо, – пожал он плечами, – эти пузырьки у тебя едва ли не из глаз сыплются, когда ты на него смотришь! У него, кстати, тоже.

– Ты несёшь чушь! – фыркнула Сурьма. – Мы друзья – и только!

В ответ брат лишь хохотнул, собирая кусочком горбушки подливку со дна круглобокой миски.

– Тебе всё показалось, – с нажимом произнесла Сурьма, но в её нарочито-пренебрежительном тоне промелькнули нотки паники, а взгляд потемнел, словно окна занавесили непроницаемыми для света портьерами.

– Ты, Сурьминушка, сейчас как в детстве: уткнулась лицом в подушку и думаешь, что хорошо спряталась, раз тебе самой ничего не видно. Но как бы крепко ты ни зажмуривалась, исчезнуть не получится. Как не получится и аннулировать что-то, лишь упрямо этого не замечая или называя другим именем, – Никель отодвинул свою опустевшую миску в сторону и, облокотившись на стол, уставился поверх светильника на сестру. – Он не друг тебе, Сурьма. Ты и сама это чувствуешь. Ну скажи: вот те самые пузырьки – они есть, когда он рядом? Когда ваши взгляды встречаются, руки соприкасаются. Ну?

Отблески пламени плясали в темноте её глаз, смотрящих из-под полуопущенных ресниц остро, обвиняюще и беспомощно, как смотрит пойманный за шкирку котёнок, упрямо вцепившийся в утащенный со стола кусочек.

– Не то слово, – наконец едва слышно прошептала она. – Но, – голос стал громче, а взгляд потеплел, словно она обнаружила лазейку из своей ловушки, – с чего ты взял, что это именно любовь? И не смотри на меня так, будто я перепутала пьезоэлектрический резонатор с фонографической машинкой!

– Примерно это ты и сделала, – спокойно ответил Никель. – Я понимаю: когда всё впервые – разобраться сложно. Но то, что с тобой сейчас происходит – это любовь, уж поверь. А никак не какое-нибудь несварение.

Сурьма уткнулась взглядом в свою недоеденную и уже остывшую порцию.

– Разорви помолвку, сестричка, – Никель протянул руку через стол и ласково сжал ладонь Сурьмы, – Астат не сделает тебя счастливой!

– Я не могу, – прошептала она одними губами, – у нас долги… Мами никогда не смирится… Все узнают о наших проблемах… Да и что люди скажут, если…

– Не людям жить твою жизнь, Сурьма! – перебил её Никель. – Значит, не им и решать.

Они замолчали и минуту сидели в тишине. Никель не сводил глаз с сестры, а она, наоборот, не поднимала на него взгляда, но и руки не забирала.

– Это договор отцов, а не твоё обещание, – продолжил Никель. – А чтобы раздать долги, родителям достаточно продать особняк и купить дом поменьше, в районе попроще. Поговори с отцом. Я уверен, он поймёт. Ведь твоё счастье гораздо дороже любого дома!

– А если не поймёт? – всё так же тихо спросила Сурьма у своей тарелки.

– Ну тогда… тогда… Да что бы он там ни ответил, как бы ни отреагировал – это твоя жизнь, Сурьма! Неужели ты готова сломать её в угоду чьему-то мнению? По чужой указке? Борись, сестричка! Если уж и совершать ошибки, так свои собственные! Я на твоей стороне и всегда готов поддержать!

Сурьма поджала губы, высвободила свои пальцы из ладони брата.

– Хорошо же ты меня поддерживал эти месяцы! – в голосе прозвенела обида. – Сначала сбежал, бросив меня, а теперь окончательно выбиваешь землю из-под ног, рушишь привычный мне мир и отбираешь нелепыми домыслами того, кто занял твоё место!

– Я никого у тебя не отбираю, Сурьма! Наоборот! Прости, что я сбежал, ничего тебе не сказав, но так было нужно. Думаешь, мне легко далось решение всё бросить и начать новую жизнь, в которой неизвестно, что ждёт? Но посмотри, у меня всё прекрасно! Я пошёл за своим сердцем и не прогадал!

– Но я не ты! – срывающимся голосом выкрикнула Сурьма, так стукнув ладонью по столу, что подпрыгнула вилка. – Я не могу так запросто послать всё к чертям: дом, родителей, свои обещания, свой… долг!

– Да о каком таком долге ты всё толкуешь, сестричка?!

– Да о том, на который наплевал ты, и который теперь всей своей тяжестью лежит на моих плечах! – Сурьма крикнула так исступлённо, что на них обернулись сидящие за другими столами гости. – Ты не думал, что теперь, после твоих поступков, от меня будут ждать ещё больше, чем до этого?! Я словно бы должна теперь не только оправдать ожидания, но и в два раза превзойти их: за себя и за тебя! – она вскочила из-за стола, отшвырнув от себя салфетку. – И если ты смог послать всё к чертям, скинуть с плеч свою ответственность, то знай: её взвалили на меня, и меня она накрепко придавила к земле – просто так не стряхнёшь! Подумай об этом в следующий раз, когда будешь подначивать веселее бежать в горку того, кто тащит за тебя твою ношу в дополнение к своей! – Сурьма развернулась и быстрым шагом направилась к выходу.

– Не моя ноша придавила тебя к земле, – крикнул ей вслед Никель, – а твой собственный страх и желание соответствовать!