Увечные механизмы

– Вот уж не сомневаюсь! Но сперва мы закончим работу: ты должна выбрать три лучших локомотива из пяти отобранных мною.

***

Прибыв в Толуол, они никому не рассказали о своей находке. Проведав Празеодима и Рута, Висмут с Сурьмой «пошли ужинать», а сами отправились в библиотеку.

Зданьице её было маленьким и неказистым, больше похожим на букинистическую лавку, а не на городскую библиотеку. Деревянные стеллажи, забитые пыльными книгами, громоздились от пола до самого потолка и для удобства были снабжены передвижными лесенками на колёсиках, которые, однако, надёжными не выглядели. В конце лабиринта из книжных тоннелей, извилистого и закольцованного, словно кровеносная система, за маленьким столиком, в зелёном свете тусклой настольной лампы дремала интеллигентного вида старушка с пышным седым пучком на голове.

– Что желаете, молодые люди? – скрипуче поинтересовалась она, когда Сурьма, остановившись перед её столом, вежливо кашлянула.

– Подскажите, можно ли в вашей библиотеке прослушать вот это? – Висмут показал старушке один из звуковых цилиндров.

Та близоруко сощурилась, на несколько секунд задумалась, будто что-то припоминая, а потом кивнула:

– Да, в читальном зале стоит аппарат. Последний раз им пользовались лет пять назад, тогда он был исправен, – и старушка, прежде чем вновь погрузиться в дремоту, достала из кармана и протянула Сурьме белый платочек, обшитый по краям старомодным кружевом, – возьмите, милочка, пригодится.

Сурьма озадаченно взяла платок и пошла вслед за Висмутом в указанном направлении.

В тесном и узком читальном зале, на дальнем из трёх имеющихся столов (больше сюда попросту не влезло бы), стояла фонографическая машинка, пушистая от покрывавшего её пятилетнего слоя пыли.

– Понятно, зачем платок, – пробормотала Сурьма.

Очистив механизм от пыли, они сели за стол и вставили в держатель первый цилиндр. Висмут несколько раз провернул ручку, заводя аппарат. Машинка вздохнула, щёлкнула и принялась медленно вращать звуковой цилиндр. Раздался шелест и скрип, похожий на шебуршание песка по фарфору. Он длился полминуты, не меньше, и Сурьма, застывшая у стола, словно почуявший утку охотничий пёс, едва не задохнулась, затаив от волнения дыхание. И вдруг откуда-то издалека, как будто пробиваясь сквозь толщу десятилетий, раздался тихий и скрипучий из-за механизма фонографической машинки голос:

– Двадцать пятое апреля восемнадцатого года. Семьсот тридцать восьмой день тщетных моих поисков. Надежда покинула меня ещё на той неделе, а ревматизм всё злее, и наши «прятки», прозванные «экспедицией», смысла имеют всё меньше. Теперь я почти уверен: ждать больше нечего. Пожалуй, пришла пора рассказать всю правду. Если вы, кем бы вы ни были, слушаете эту запись, значит, вы нашли «Ртуть». Хотя прятал я её надёжно (насколько возможно спрятать этакую громаду) и вовсе не там, где нас будут искать. Теперь судьба этой записи (и моя – посмертная) в ваших руках, и я целиком полагаюсь на ваше благородство, надеясь, что вы оставите её в тайне или, ещё лучше, уничтожите. Скажете: зачем же рассказывать правду, ежели не надобно, чтобы её знали? Да, мне не надобно. Она убьёт меня, убьёт по-настоящему, а не только телесно, как, например, вот эта пуля, – на записи отчётливо слышен металлический щелчок, который бывает, когда взводят курок, – но она так измучила меня, изъела всё нутро, что и молчать я больше не в силах. Поэтому сейчас расскажу всё. И буду надеяться на вашу милость. Или на то, что записи эти останутся не найдены…

– Мастер Полоний! – на записи раздался другой голос, молодой и взволнованный, и звучал он будто ещё дальше, чем голос Полония. – Зачем вы взяли револьвер, мастер Полоний?

– Ванадий! – вновь голос Полония. – Ваничка… Завари-ка мне чаю, будь другом! И принеси плед, что-то зябко…

На этом фонографическая машинка щёлкнула, и звуковой цилиндр остановился: запись на нём закончилась.

– Давай следующий! – едва слышно и будто всё ещё не дыша прошептала Сурьма.

Спустя полчаса (ровно столько понадобилось, чтобы отслушать записи на всех цилиндрах) Сурьма вылетела из библиотеки и не разбирая дороги кинулась вниз по тротуару. Следом почти бегом вышел Висмут, настиг Сурьму на углу соседнего здания, поймал за плечо, но она резко сбросила его руку.

– Сурьма! – Висмут перехватил её за запястье и развернул к себе лицом. – Подожди, Сурьма!

Она слабо дёрнулась, пытаясь вырваться, но Висмут не отпустил, и Сурьма вдруг уткнулась ему в грудь и разрыдалась. Висмут на мгновение замер, но когда её руки кольцом сомкнулись чуть выше его талии, аккуратно обнял её за плечи, утешая.

«Всего лишь по-дружески. Даже по-отечески», – оправдывал он себя, но прекрасно знал, что это было ложью. Хорошо, что уже стемнело, а вокруг – Толуол, улицы которого на ночь пустеют, иначе подобная сцена привлекла бы немало зрителей.

– Зачем? – всхлипнула Сурьма. – Как он мог?!

В её ушах вновь и вновь звучало услышанное перед тем, как запись оборвалась: громкий, похожий на выстрел хлопок и где-то в отдалении – полный ужаса вопль Ванички: «Мастер Полоний! Мастер Полоний, что же вы сделали?!».

– Он же объяснил, – мягко ответил ей Висмут, легонько поглаживая жёсткие рыжие волосы.

– То есть ты его понимаешь?! – гневно вскинула она заплаканное лицо. – оправдываешь?!

– Нет.

Она вновь уткнулась в его рубашку, а Висмут продолжил гладить её по голове, успокаивая.

Нет, он не понимал её кумира. Но и не осуждал его. По правде сказать, ему сейчас вообще не было никакого дела ни до мастера Полония, ни до его величайшего секрета. Даже после всего, что они узнали там, в библиотеке, Висмуту, как ни стыдно в этом признаться, не было до этих событий, имеющих глобальное научное значение, никакого дела. Потому что рядом, прижавшись, обняв его, безраздельно завладев всеми его мыслями – и не только ими – стояла Сурьма.

– Он не должен был так поступать! Не имел права! – простонала она. – Такие люди, как он… Великие люди не в праве распоряжаться своей жизнью! Потому что она не принадлежит уже исключительно им, их жизнь – уже народное достояние!

– Он не был великим, Сурьма. Он притворялся. Ты же всё слышала.

– Даже думать об этом не хочу! – прошептала она и, отстранившись от Висмута, пошла в сторону вокзала.

Висмут последовал за ней на небольшом расстоянии, давая ей возможность побыть одной, а себе – время опомниться от их внезапной близости, слишком разбередившей его душу.

Хотела Сурьма того или нет – подумать об услышанном ей всё-таки придётся. Она мечтала раскрыть секрет живых паровозов. Что ж, теперь этот секрет – её. И он совсем не таков, каким она его представляла. И теперь именно ей придётся решить, что делать с ним дальше.

Глава 22

– Поэтому сейчас расскажу всё, – с тяжким вздохом произнёс старик, сухой и тонкой, но всё ещё твёрдой рукой зачёсывая назад длинные седые кудри. – И буду надеяться на вашу милость. Или на то, что записи эти останутся не найдены…

Он остановил запись и задумался. С чего начать? С детства, когда отец его колотил почём зря, а матушка плакала, что из слишком мечтательного и слабого здоровьем сына не выйдет никакого толка? С юности, когда его, трудолюбивого и прилежного, но слишком стеснительного студента не воспринимали всерьёз наставники, а однокашники дразнили из-за его нервного тика – очень заметного подёргивания головой? Или с того момента, когда почти двадцать лет назад их с лаборантом Ваничкой разбудил свист и треск, и взрывы, и огонь?

Да, пожалуй, это тот самый момент, та самая отправная точка… Тогда он, никому не известный учёный, жил в глуши, в заброшенной лесной сторожке – на квартиру в городе средств не хватало. Но Полонию было неважно, где жить: он был с головой погружён в очередную научную работу, в исследование, которому, как и всем его предыдущим, предстояло потерпеть неудачу. Он уже предвидел скорый конец этой работы – конец совершенно бесславный – но не мог её бросить. С отчаяньем умирающего хищника он впился в материалы исследования железной хваткой и делал своё дело уже исключительно из упрямства.

Это несправедливо, это в высшей степени несправедливо! Он, посвятивший всего себя науке, пожертвовавший всем ради научных открытий, живший впроголодь, не пойми где, и носивший вечно дырявые башмаки, как какой-то захудалый поэт прежних времён, так ни в чём и не преуспел. Он работал много и самоотверженно, но тщетно. И мысли о собственной никчёмности всё чаще посещали его долгими зимними ночами под заунывные песни ветра.

«Господь всемогущий! Не допусти гибели создания Твоего! Пошли мне знак! Направи стопы мои по правильному пути! Отверзи очи мои и просвети мысли мои, дабы узрел я величие Твоё в непостижимости научного знания и хитроустроенности вселенной! Даруй мне чудо Твоё, доселе неведомое! Позволь быть глашатаем новых открытий! Прославь имя моё в великолепии дел Твоих!» – шептал в подушку Полоний в бессонные тоскливые ночи и на последней фразе всегда путался: чьё имя и в чьих делах требовалось прославить.

И вот, в одну из таких ночей, случилось что-то странное. Под весь этот треск и грохот Ваничка проснулся в ужасе и, завидев из окна языки пламени, решил, что началась война. Но то была не война. То был «Церий» – метеорит, долетевший до Земли и рассыпавшийся метеоритным дождём над лесом, приютившим сторожку Полония и его лаборанта. Полоний воспринял это как знак свыше и, справившись с накрывшим его приступом экзальтации, отправился на поиски всех разбросанных по лесу кусков. Он был уверен: они что-то да значат! Осталось выяснить: что?

Прошёл не один день хитроумных экспериментов, прежде чем он понял, что метеоритные осколки очень странным образом реагируют на его, Полония, энергию. Значит, он не ошибся: «Церий» рассыпался именно над их головами, именно в ночь особо отчаянной молитвы неспроста! И учёный принялся с утроенным рвением изучать внеземные камни.

Но даже когда свойства этого материала были установлены, что с ними делать и как их применить в научной среде, Полоний не знал. Требовалось что-то грандиозное! Но ничего грандиозного в голову не приходило – так, сущий смех.

Мысль ему подал лаборант Ванадий, как-то в разговоре случайно обронивший, что вот бы энергию этого метеорита приноровиться использовать так, чтобы двигать большие механизмы. Может быть, что-то типа мельниц? И тут Полония осенило: паровозы! Достаточно грандиозно, чтобы прославиться и войти в историю, не правда ли?

И он принялся изобретать свои пластины – из сплава металлов и метеоритной руды: такие, чтобы их энергии хватало для движения паровоза, но в то же время было бы не слишком много, иначе её станет сложно направлять и контролировать. На эксперименты ушло несколько лет. Но для Полония они показались неделей: впервые он работал над чем-то действительно важным, способным потрясти всё научное сообщество. Осуществить его, Полония, мечту.

И мечта осуществилась, когда он вместе с помощником Ванадием представил на главной научной конференции страны свои пластины. Они произвели огромное впечатление. Тут же нашёлся меценат, купивший Полонию для экспериментов старый паровоз. И на следующей научной конференции мастер Полоний представлял уже не просто осциллирующие пластины, а свою «Ртуть», которая при помощи пластин и пьезоэлектрического резонатора работала на его человеческой энергии. На следующее утро он проснулся самым известным и самым уважаемым человеком в стране.

Казалось, цель была достигнута: живые паровозы пользовались бешеным спросом; в обществе быстро формировалась ещё одна элитная каста – пробуждающие; мастер Полоний работал не покладая рук и купался во всеобщем почёте и восхищении.

За несколько лет им был создан не один десяток осциллирующих пластин для живых локомотивов, и метеоритный материал – обязательная добавка в сплав пластин – подошёл к концу. Тогда-то и выяснилось, что почивать на лаврах всю оставшуюся жизнь у Полония не выйдет. Ему нужно либо продолжать делать свои пластины, раз уж на них такой спрос, либо выдумать что-то ещё – что-то даже более потрясающее, чем живые паровозы. Иначе, уйди он в тень, от былой славы и всеобщего обожания очень быстро не останется и следа.

Мастер Полоний на такой исход был не согласен. Он слишком долго работал, слишком страстно желал славы, чтобы так просто от неё отказаться. Но сколько бы он ни думал, он не находил возможности удержать её.

Полоний вновь вспомнил про Бога и затянул свои прежние тщеславные ночные молитвы, но теперь уже не просил, а требовал. Тогда Бог послал ему метеорит. Теперь Бог должен дать ему что-то получше, иначе Полоний опозорится. Из-за него – из-за Бога – опозорится, ведь не сам Полоний влез на такую высь, не сам достал этот чёртов «Церий»! Это Бог прославил мастера, так что пусть теперь как-то выкручивается, не давая Полонию упасть в грязь лицом. Полоний не собирается один отвечать за всех!

Но ответа на молитвы не было.