Увечные механизмы

Висмут, благодарно кивнув мужику, ухватил Сурьму за локоть, вытаскивая из-за стола.

Пока Висмут вёл её, нетвёрдо стоящую на ногах, обратно, Сурьма продолжала рассказывать ему что-то о своей работе и учёбе, будто и не заметила смену слушателя. В одном из переулков споткнулась и, едва не упав, сбилась с мысли. Висмут подхватил её за утянутую в кожаный корсет талию, и какое-то время она шла молча, послушно ведомая его уверенной рукой. Немного не доходя до вокзала, Сурьма вдруг резко остановилась.

– Всё это как-то неправильно, ты не находишь? – спросила она заплетающимся языком.

– Просто «щука» была лишней.

– Нет, не поэтому. Погоди. Тут у меня была мысль… Не могу её найти, слишком темно. Посвети сюда, – она усмехнулась, постучав пальцем по виску.

– Пока не протрезвеешь, светлее там не станет.

– У-у-у… А при свете там ещё страшней. Там Астат. С этими своими, – Сурьма покрутила кистями, словно вкручивала лампочки, – этими… подозрениями! Думает, я увечная…

– Все мы – в чём-то увечные механизмы, – отозвался Висмут, по-прежнему поддерживая её за талию, чтобы не упала, – в той или иной степени…

– Не-е-е… У меня везде часы. Всё – часы. В смысле – всё должно работать, как часы. Вот только стрелки у них нарисованы на циферблате, и точное время – лишь дважды в сутки. Видимость. Фальшивка, понимаешь? – она повернулась к Висмуту и, покачиваясь, посмотрела на него мутным взглядом. – Все ждут, что я приделаю туда настоящие стрелки. И всё заработает. Даже если мне придётся вырезать их… ик… из собственных костей. Я не должна подвести. На мне отесвен-н-н… отсвен… отвесе…

– На тебе ответственность только за свой выбор и за свою судьбу, Сурьма, а не за чьи-то ожидания.

– Не-а, – замотала головой Сурьма, – нет выбора. Есть правила. Им нужно со-от-вет-ство-вать, если хочешь быть, а не казаться, как те часы без стрелок.

– Это зависит от того, кем ты хочешь быть: собой или тем, кем хотят видеть тебя окружающие. Не все должны быть часами, Сурьма. Этому миру нужны и другие механизмы. И если, например, твой ПЭР пересобрать в часы, он ими не станет – какой-нибудь детали да не хватит. Но и пьезоэлектрическим резонатором он уже не будет.

Сурьма помолчала, внимательно разглядывая Висмута. Ему даже показалось, что она начала трезветь.

– Ты чертовски умный, Вис! Можно я буду называть тебя «Вис»? – усмехнулась она.

– Нельзя.

– Ну почему-у-у?

– Пойдём, Сурьма, – Висмут со вздохом потащил её дальше.

– И у тебя такой изысканный профиль!

– Сурьма!

– Что? Говорю как есть. Ты недурен собой, Вис, весьма недурен! Только сейчас заметила. Почему ты не женат?

– Ты пьяна.

– И-и-и?

– Помолчи, пожалуйста.

– Почему?

– Сурьма!

– М-м-м?

Глава 19

– Н-да-а-а, – протянул Празеодим, – принцессы нынче не те, что вчера! – и, подперев щёку ладонью, принялся с интересом разглядывать вышедшую к завтраку Сурьму.

Он, Висмут и Рутений с господином Цезием пили чай, собравшись за маленьким кухонным столом. Сурьма, опустив глаза, протиснулась к графину с водой и налила себе полный стакан, едва не расплескав часть воды на Висмута. Она привела себя в порядок, насколько это было возможно: переоделась из мятой формы, в которой провела ночь, в запасной комплект, умылась, тщательно причесалась и припудрилась, но ощущение, что на её шее висит огромная табличка с надписью: «уволена за пьянство» не отпускало Сурьму.

– Работать сможешь? Нам выезжать через двадцать минут, – спокойно поинтересовался Висмут.

– Я ещё не решила, от чего же умереть, – пробормотала Сурьма, с трудом оторвавшись от стакана с прохладной водой, – от стыда, головной боли или всё-таки жажды, а ты уже про работу спрашиваешь.

– Документы на отправление я твои тоже справил, – сказал Висмут, поднимаясь из-за стола, – жду тебя в будке машиниста.

– Славно вчера повеселились? – многозначительно играя бровями, поинтересовался Празеодим, едва Висмут вышел из вагона. – Или уж не помнишь ничего?

Сурьма перевела на него тяжёлый, словно свинцовые гирьки, взгляд:

– А что я должна помнить?

– А нам почём знать, – пожал плечами Празеодим, – вы ж нас с собой не взяли. Недостойные мы, слышь, Рутений, их веселья!

Напрягшиеся плечи Сурьмы осторожно расслабились.

– Но! – старик воздел указательный палец, и она вновь сжалась. – Но я слышал, как вы вернулись. Ввалились, будто отара в овчарню: грохот, топот, блеяние! Ты сначала скабрёзные анекдоты травила, Висмута Висом звала и танцевать идти уговаривала, потому что потом дракон заточит тебя в башне с часами, и будешь жить там секретарём без пузырьков. А от Висмута вкусно пахнет железной дорогой, поэтому он должен рассказать, как можно пересобрать козу в ворону, чтобы та могла улететь на волю. А то, мол, продадут её, бедняжку, с верёвкой на шее, совсем задёшево, а она только жить начинает, и все паровозы у неё ещё впереди. И что-то там про сильные руки было, которые не то что у того дракона. Дракон этот вообще хиляк, как я понял, хуже козы, и даже бокала игристого от него не допросишься, как хоть и пережил естественный отбор! Есть соображения, Рутений? – задумался Празеодим.

Рутений ничего не понял, никогда не пробовал игристого и не знал, что такое естественный отбор, поэтому молча помотал головой, дожёвывая кусок булки.

– Это правда? – с тихим ужасом спросила Сурьма, переведя отчаянный взгляд на мальчика. – Всё так и было?

– Нет, – серьёзно ответил Рут и, не успела Сурьма вздохнуть с облегчением, добавил: – про скабрёзные анекдоты он соврал.

– Святые угодники! – прошептала Сурьма, пряча лицо в ладони. – Какой стыд!

Весь день она была тише воды, ниже травы. Периодически бросала на Висмута быстрые взгляды, пытаясь разгадать: не изменилось ли его отношение к ней после вчерашнего происшествия. Но по его сосредоточенному профилю было не понять, и её взгляд, стоило ей хоть на миг ослабить контроль, вновь и вновь обращался к Висмуту и, что самое странное, сползал на его крепкие загорелые руки, до локтя обнажённые закатанными рукавами белоснежной рубашки.

Руки двигались спокойно и уверенно, открывая и закрывая вентили, поворачивая рычаги, вселяя в Сурьму чувство основательности и надёжности. «Правду говорят: можно бесконечно смотреть, как другой человек работает!» – подумала она, отводя глаза. И где-то на задворках сознания мелькнуло жгучее, словно стыд, любопытство: а что чувствовали женщины, к которым прикасались эти руки? Безусловно – сильные. Наверняка – нежные.

Сурьма зажмурилась и тряхнула головой, вновь поймав себя на том, что смотрит на Висмута. В похмельной голове от резкого движения посыпались стёкла. Сурьма поморщилась, пережидая волну усилившейся боли.

«А были ли у них пузырьки? У тех, которых…» Сурьма тихо фыркнула, прогоняя недодуманные мысли, оставляющие непонятный привкус досады.

«Но были ли пузырьки?..»

***

В Аланине развлечений не предполагалось, разве что просто ужин. В этом маленьком городке жизнь на ночь останавливалась: все расходились по домам, а с рассветом принимались за дела. Жители были отражением своего города: такие же опрятные и трудолюбивые, но скучные.

– Пойдём поужинаем, пока всё не позакрывалось, – предложил Висмут Сурьме, закончив осмотр паровоза и заверив маршрутные документы у начальника аланинской станции.