Увечные механизмы

– Пожалуй, воздержусь, – опустила ресницы Сурьма, – я вчера «наужиналась», стыда хватит на неделю вперёд.

– Зато теперь знаешь, чего лучше не делать, – улыбнулся Висмут, – уверен, такого больше не повторится.

– Зато теперь в глаза тебе смотреть не могу, – выпалила Сурьма, заливаясь краской.

Висмут посерьёзнел, немного помолчал.

– Знаешь, Сурьма, ты, безусловно, должна была сделать выводы из вчерашнего. И ты их сделала. Но вот переживать о том, какое впечатление ты произвела на меня, точно не стоит. Я знаю тебя уже достаточно, и глупой ошибке не испортить моего мнения о тебе.

– Не испортить? – Сурьма вскинула беспомощный взгляд на напарника. – То есть оно уже настолько плохое, что дальше некуда, или…

– «Или», – перебил её Висмут. – Не переживай. Здесь не элитный воскресный клуб, здесь ты можешь быть настоящей, – усмехнулся, и уголки его глаз засветились тонкими лучиками морщинок, – но лучше всё-таки трезвой. А о вчерашнем никто не узнает.

– Оди разболтает, – уныло заметила Сурьма.

– С Оди я разберусь, – заверил её Висмут. – Ну что, пойдём перекусим?

– Пойдём. Кстати, а почему ты не позволил мне звать тебя «Вис»?

– Сурьма-а-а!..

***

Они устроились в уголке уютной таверны. Хозяйка – гостеприимная и дородная румяная женщина – звала Сурьму «дочкой», а Висмута знала по имени.

– Я всегда здесь ужинал, когда работал на почтовом маршруте, – пояснил он.

– Расскажи об этом, – попросила Сурьма, – не об ужине. О работе на «Почтовых линиях».

– Да я тебе уж всё рассказал. Больше, вроде бы, и нечего…

– А о том, как часть корреспонденции у тебя в одном из вагонов мыши погрызли и как ты потом восстанавливал наиболее повреждённые письма, а я тебе помогал, рассказывал? – раздалось из-за спины, и чья-то натруженная четырёхпалая ладонь крепко хлопнула Висмута по плечу. – Здоро?во, старина! Сто лет тебя не видал!

– Здорово, Аргон! – поднявшись из-за стола, Висмут пожал четырёхпалую ручищу. – Рад тебя видеть! – искренне сказал он.

Сурьма окинула взглядом высокого бородатого мужчину, загорелого почти до черноты, в простой, но чистой рабочей рубахе и брюках на помочах. Выглядел он постарше Висмута, но в серых глазах искрился совершенно детский восторг.

– Вот уж не думал, что ты снова через наши края ездишь! А это что за малютка с тобой? – с высоты своего двухметрового роста он по-отечески подмигнул Сурьме.

– Это моя напарница, Сурьма, пробуждающая. Сурьма, это Аргон, давний друг.

– Ага, служили вместе! Сурьма, значит! – поцокал языком Аргон. – Такая кроха, а пробуждающая, во те на! Уважаю, уважаю!

– Присядешь? – пригласил его Висмут.

– А то бы и нет! Когда ещё свидимся. Вы ж одной ночью тут? Рассказывай, где ты сейчас? По «Почтовым», поди, тоскуешь?

Сурьма с молчаливым интересом следила за разговором старых товарищей, уплетая вкусную наваристую похлёбку. Аргон оказался мужчиной добродушным и очень весёлым, – нет-нет да и вставит в разговор какую-нибудь шутку или забавный случай из работы на «Почтовых линиях» – специально для Сурьмы, чтобы она не заскучала. Даже историю о том, как ему на службе оторвало мизинец, он умудрился рассказать так, что Сурьма не смогла сдержать смеха.

– А вы на «Почтовых» работали на смежных маршрутах, правильно? – поинтересовалась она, когда Висмут отлучился из-за стола.

– Та недолго. В основном был сменным машинистом в бригаде Виса, так что наездили мы с ним ого сколько! Я его ещё с войны знаю, бок о бок воевали.

– Висмут воевал?

– А как же! Всю войну, считай, прошёл! Молоденький ещё совсем был… Да и я тоже нестарый, – усмехнулся Аргон. – В самом конце его списали по ранению. Вот тогда ему, конечно, худо пришлось. Невеста ещё погибла…

– Невеста? – Сурьма аж подпрыгнула на месте, и Аргон, неутомимый рассказчик, был польщён таким интересом к своей истории.

– Генеральская дочка, – воодушевлённо продолжил он, – красавица! Они помолвились перед самой войной, а как она началась, хотели быстрее обвенчаться, но потом Вис отсрочил. Отец у него в ту пору был мэром Дивинила и мечтал, чтобы сын пошёл по его стопам – в политику. А он метнулся в железнодорожный университет – с детства паровозами грезил. Ну, Папаня и обиделся. Никчёмным его назвал, сказал, что стыдно ему такого сына иметь. И что на генеральской дочке тот жениться вздумал, чтобы, мол, звание получить без натуги, по-родственному. Вот это Виса подрезало сильно. Гордость его задело, да и вообще. И он отложил свадьбу, пошёл на фронт простым солдатом. Медалей заслужил – хоть на спину вешай, на грудь все не уместятся! Но не любит об этом говорить, скрывает… А невеста его в Дивиниле была всё это время. И тут заговорили о его возможной оккупации. Вот генерал и отослал дочку с прочей роднёй в Кумол, там спокойно было. А по дороге их поезд разбомбили. Все погибли, никого не осталось.

Сурьма слушала затаив дыхание, но тут не сдержалась – тихонько вскрикнула, зажав рот ладонью.

– Вис себя винит. Если бы не побоялся, что все его заслуги спишут на родственные связи, и сыграл бы свадьбу раньше, она бы на тот момент уже в Кумоле была. Им там дом генерал подарил. Но уж как вышло… А потом сам пулю получил, нога отказала, боли терпел адские. Не поймёшь, где сильнее болело – в душе иль в колене. Начал пить. Два года заливал по-чёрному, не поверишь! А потом вдруг решил: пусть отнимут ногу к чертям собачьим: всё равно бесполезная, так хоть болеть не будет. Приполз в госпиталь. А там лекарь новый: молодой, учёный, о собственной персоне в рамках медицинского прогрессу мнения высокого. Я, говорит, от боли тебя совсем не избавлю, однако ходить сможешь и даже работать по специальности – машинистом то есть, – будешь. Прооперирую, если пить бросишь. А нет – так и ампутировать не стану – ползи отсюда восвояси, – Аргон вдруг замолчал, как-то странно глядя поверх головы Сурьмы.

– И что же Висмут? – шёпотом спросила она.

– Завязал, как видишь, – неласково ответил Висмут за её спиной.

– Ой, – оглянулась на него Сурьма.

Висмут хмуро поглядел на старого друга, тот виновато вздохнул, опустив глаза.

– А помнишь Гелия, который у нас пробуждающим служил? – нарочито бодро начал Аргон, переключаясь на другую тему. – Так вот, представь, он сейчас…

Историю про пробуждающего Гелия Сурьма не слушала. Она смотрела на Висмута через стол, поверх мерцающего оранжевого язычка свечи, воткнутой в стеклянную бутылку. Напарник, увлечённый разговором с товарищем, ни разу не перевёл на неё взгляд, и ничто не мешало Сурьме разглядывать его совершенно беззастенчиво.

Висмут казался каким-то другим, не таким, каким она знала его раньше. И ей чудилось, что в этот вечер она впервые с ним познакомилась, но в то же время он будто стал ей на целую жизнь ближе.

В паровоз они возвращались молча. Висмут устал от разговоров, а Сурьма погрузилась в свои размышления. Он так и не женился. Почему? Однолюб? Или… Или он ни с кем больше не смог почувствовать тех самых пузырьков? Выходит, у них схожие беды…

Закрывшись в своём купе, Сурьма прилегла на кровать не раздеваясь, даже не снимая корсета, прямо поверх покрывала. Спать не хотелось.

Ночь заглядывала в окна золотыми звёздами и острым, словно птичий коготь, полумесяцем. Ночь – странное время. Окутывая мир темнотой, она сглаживает резкие черты, прячет препятствия и барьеры, сокращает расстояния… Делает всё проще, будто под лунным светом работают совсем иные правила, не те, что под солнечным. Как будто темнота вызывает на искренность, позволяет достать со дна души те тайны, для которых дневной свет слишком ярок и жесток.

Если у Висмута похожая беда, то это… сближает. Почти роднит. А значит, и тем, что мучит Сурьму, изводит её, словно затяжной кашель, поделиться не грех. Он поймёт… Она поднялась с кровати и вышла в коридор, тихонечко постучала в дверь его купе.

Висмут готовился ко сну и только снял рубашку, как услышал стук. Надел её снова, открыл дверь. На пороге стояла Сурьма.

Она окинула взглядом Висмута в полураспахнутой рубашке – он как раз её застёгивал, начав с нижних пуговиц. На мерно вздымающейся мускулистой груди, подчёркивая скульптурные рельефы, играли тени, отбрасываемые зажжённым в коридоре керосиновым светильником.

– Можно с тобой поговорить?

– До завтра не подождёт?

– Нет.

Они вышли на пустынную, скудно освещённую платформу. Несколько секунд Сурьма собиралась с духом, покусывая нижнюю губу и разглядывая собственные ботинки, всё равно неразличимые в темноте. Висмут почувствовал её тревожное напряжение и насторожился – даже застёгиваться перестал.