Фырка. 58- ая грань

Прежним звоном хороша.

Перед Грамотеем встали на столик: стопка рябиновой, рюмка перцовой и стограммовый гранённый стакашек пшеничной; чашечка бульону, от широты заведения украшенного тремя перепелиными яйцами и веточкой петрушки; два пирожка на соломенной подложке, один румяный, второй – хрустящий. Э-эх, чего прошу, чего хочу…

Это-то и было сутью «Жгари». Кабак предоставлял каждому всё, что тот желал – в ресторане не было меню! Именно такой прибамбас и собрал в полуподвале наших персонажей. Они предполагали, и небезосновательно, что именно на этой территории они добьются желаемого. Разве разговор о еде? Конечно же нет!

Ни за что бы не поспеть за узколицым Немцу, кабы не поймал он порыв попутного ветра. Но ветер ли? Не похоже. Это была тяга! Обладатель чёрных-пречёрных очей рубил пространство воздуха словно воду и оставшаяся сзади волна кипела и пенилась, бурлила и тянула за собой. В таком-то потоке, швыряя из стороны в сторону слабой щепкой, несло Немца. И принесло. Под роскошный каштан, которых богато росло в довольно узкой полосе между засыпанным оврагом и речушкой, заточенной в трубу и закопанной под землю. С удивительно чистой скамейки светло-жёлтого цвета поднялся закопчённый мужчина, поднял с лысой головы бейсболку с неимоверно длинным козырьком, предъявив толстые остроконечные уши.

– Это так срочно, Воропылов? – спросил узколицый.

– Срочно, Деревниш, срочно, – нервно дёрнул тёмной щекой Воропылов.

И сразу, воспоминание. Маленький мальчик, сбежавший из детского сада, где он заключался в самой младшей группе, столкнулся с непреодолимым препятствием – закончилась суша. Обильно снежная зима уже миновала и яркие солнечные лучи бежали из марта в апрель, и растаявшие сугробы заливали водой все ямы, все низины, и мальчик стоял перед огромной лужей, не веря, что он попал в ловушку. Дороги не было, но путь имелся. Городок, где мальчика отправили в детское дневное общежитие, был юн и строился прямо в густых лесах, вырубая эти леса только по необходимости, а потому лужа, оборвавшая сушу, упиралась, уходила своими краями в два перелеска, в которых ёлки рвались в небо, стремясь стать елями, а для мальчика всё это было непролазной и страшной чащобой. Он тоскливо оглянулся назад, но не увидел ничего, что позвало бы его, что дало бы защиту. И мальчик, оскальзываясь по бурой грязи, шагнул в чащу, где невеликой надеждой, сквозь тяжёлые ветви, светило редкими отблесками спасительное Солнце. Он шёл, стараясь следить за залитой талой водой дорогой, которая урывками просматривалась меж деревьев, и прошёл уже много, но змеевидный корень возвышающейся над ёлками сосны, схватил мальчика за ногу, он упал, и не стало Солнца, а ужас сжал его сердечко под самым горлом. Слёзы помчались из его глаз, опережая звук, опережая тот безутешный плач, каким кричит дитя, осознавшее жуткое горе одиночества. Однако крик не успел набрать мощи, как чья-та сила подняла мальчика с сырой земли и поставила на ноги. «Ты зачем здесь?» – спросил у дитя странный старик, с косой из волос и в сказочном халате.

– Я снова заблудился в перелеске. Как тогда, в детстве.

– Расскажи, – Деревниш достал из складок халата люльку, сорвал со случайной пихты сухой бутон мака, растёр, смешал с крошками завалящегося табака, раскурил трубку и пустил клубок дыма гранатового цвета. Клубок повертелся в воздухе, вытянулся струйкой и коснулся ноздрей Немца. Хлоп, и соглядатай впал в посапывающий наркоз, и ничего-то из рассказа Воропылова не услышал.

Ух, ты! Давай-давай! Делай! Нет, это невозможно. Если я начну описывать пищу насущную, готовую возникнуть на столах по буйному воображению гаргантюашек и пантагрюэльчиков, то голодная вождленная слюна склеит, почитай, что скуёт мои чресла, а коли притронусь к изобилию пития, то брошусь в запой, потому я сомкну глаза, заткну ватой ноздри и продолжу писать на ощупь, осторожно продвигаясь по сюжету, чтобы, не дай Бог, его не разбить.

– А вот и дядька! – сообщила Фырка.

– Где? – голос Ястреба был несколько резковатым, а поза напряжённой, но чертинка (так Апричин решил называть Фырку про себя, и мне понравилось) объяснила это нервным состоянием охотника. Она оказалась права, хотя добычу, а таковой Фырка предполагала Бересту и Грамотея, исчислила неверно.

– Да вон он, в сюртучке-бриони, на откупщика госзаказов похож, – чертинка указала на красномордого пузана с пятидневной щетиной, седой с правой стороны и рыжей с левой. Пузан, размахивая вниз-вверх руками, этими пасами убеждал влажных ребят, оба-двое которых явно имели цель подороже продать свои ведомственные возможности.

– Ага, вижу, – ответил Ястреб, но Фырка усомнилась в основательности ответа консула и чутьё её не подвело. Она подплыла за левое плечо Апричина, поймала его угол зрения и воткнулась взором в статуэтно красивую спутницу Альфеева. От обиды Фырка фыркнула и возмущённо спросила: – Кого ты видишь-то?

– Сердечную отраду, – честно ответил Ястреб. Он оглянулся и попросил пробегавшего мимо полового: – Если не в лом, сударь, то лафитничик брусничной.

– Так точно – само собой – будет исполнено, господин консул! – радостно сообщил официант, явно чебоксарский, шлёпнул пятёрней по полотенцу-переднику и умчался в алкогольные погреба.

– Какую ещё отраду!? – возмущение Фырки достигло предела искры, и было готово полыхнуть видимым электрозамыканием.

– Не бойсь, – улыбнулся Апричин, – гуляю-гуляю, да дело разумею.

– И чего наразумел? – совсем без ехидства, ну, разве только чуть-чуть, решила уточнить чертинка.

Ястреб промолчал, он ждал знака вернее, значочка. Сбор всех, заинтересованных в исходе дела о гибели хозяина сада, где забил родник живой воды – это и есть ожидание знака. Магнитная стрелка Вия неизбежно должна была указать направление. Почему? Никто не знает! Так положено и всё тут. Никто ведь не удивляется, что ноги ведут, а руки держат. Весьма разумно заметил поэт Окуджава, дескать, «так природа захотела и кому, какое дело…».

И значочек появился! Лавируя между мостков столов, один из половых, явно костромской, нёс блюдо. Мясо, дожаривающееся на старинном утюге, набитом алыми угольями. И пробегая мимо стола, за которым сидел Альфеев со своей статуэтной спутницей, гарсон неожиданно споткнулся и один кусочек горячего, блестящего жиром мяса полетел-полетел, и упал в изысканную прорезь на бедре изысканнейшего платья красавицы. Ах! О-ё-ёй! Красавица вскочила, дёрнула подол вверх, обнажив умопомрачительных форм белые до сахара ляжки и сизый дым в сиреневых разводах, висевшей воздухом под потолком залы, потряс отбористо-забористый мат, среди которого возникло и культурное слово: «Забурел?!». Культурные слова принадлежали не красавице, но Овену.

– Есть! – тихо, но торжествующе сказал Недоучка.

– А вот и коготок, – тонко заметил Джильс, и Береста предположила: – А может сама птичка?

– Цок-цок-цок, – поцокал языком Свирид.

Ястреб кинулся, сквозь суматошинку и шабашок возникших в зале, прямо к красавице и сказал прямо в её яростные глаза: «Такого соблазна я не видел никогда в жизни!»

– Его обладательницу зовут Пинна, – сочным голосом произнесла красавица, и яростные очи слегка подёрнулись поволокой, во все времена бившей мужчин без промаха. – Вы позволите мне его прикрыть?

– Не спешите, умоляю вас, – попросил Ястреб и едва уловимая надсадинка в его голосе пробрала дрожью даже Фырку. «Ай, и ловок! – восхищённо подумала чертинка. – Горазд».

Впрочем, Немцу ничего бы не дало, кабы он услышал рассказ Воропылова, ибо рассказ получился очень своеобразным. Можно назвать его тактическо-изворотливым. Воропылов не вдавался в детали и ссылался на некий злой дух, которого поймали черти, дружки наглого Апричина.

– Ты подчёркиваешь фамилию этого защитника церковного кирпича и тому есть причина? – среагировал Деревниш.

– Ещё какая! – воскликнул Воропылов. – На мою удачу, прокурорский приятель мой, оказался не только влиятельным, но и очень информированным. – Воропылов умолчал, что прокурорский был партнёром коллекционера по бизнесу, коллекционной торговле. – Так вот, сия фамилия весьма известна в очень узких кругах, которые можно называть обслугой эмиссионеров. Не самими эмиссионерами, а их обслугой!..

– И? – спросил Деревниш замолчавшего рассказчика.

– Это фамилия влиятельнейшего эмиссионера. Влиятельнейшего!

– Готов поверить, что непонятные эмиссионеры на что-то влияют, но разве может быть таковым какой-то консультант, бегающий по посёлкам и дворам? – Деревниш обнаружил большое знание того, кто есть Апричин и чем он занимается, но Воропылов не обратил на это никакого внимания, потому что его ответ не нуждался в том, чтобы вникать в нюансы вопроса собеседника: – Я говорю о Способе Апричине, дяде приходившего ко мне консультанта.

– Вона чиво! – и горбатый старик прищурил пречёрные глаза. – Такой значитца пляс…, – Деревшин задумался, а затем решил уточнить: – Иде энта, как её бишь, икота?

– А откуда ты знаешь об икоте? – на этот раз Воропылов обратил внимание на слова Деревниша. – Я ведь ничего о нём не говорил.

И верно, жизнь состоит из довольно неожиданных встреч и поворотов судьбы, и в любое мгновение человек может столкнуться с тем, что изменит его жизнь, и с теми, кто попытается её сломать. Овен Патернолович был очень умным, действительно, очень умным человеком и моментально понял, что у него случилась встреча, которая может нехорошо повлиять на его богатую, насыщенную во всех смыслах жизнь. И как смелый мужчина, спросил Ястреба прямо:

– Ты претендуешь на мою женщину?

– Претендую, – ответил Ястреб. – Отчасти.

– Что ж, – усмехнулся Овен, – Я – Альфеев.

– Я знаю, кто вы, – Ястреб с усилием оторвал взгляд от Пинны и упёрся им в жёсткие глаза соперника. – Я – Апричин.

– Вот и хорошо, – Альфеев перестал усмехаться – Нам надо найти способ разрешить возникшее противоречие…

– Дабы избежать крайностей, именно Способ и может гарантировать честный поединок, без неожиданностей с вашей стороны, – Ястреб боковым зрением видел поднимающихся из дальнего угла огромных громил и небезосновательно связал их с Альфеевым.

– Способ… Апричин? – Овен хрустнул костяшками пальцев рук. – Уж не приходишься ли ты…

– Племянником, – опять перебил Альфеева Ястреб.

– Это меняет дело, – совершенно спокойно сказал Овен Патернолович. – Но лишь откладывает разрешение нашей несовместимости на другое время.

– Согласен, – Ястреб резко, в стиле простодушных офицеров прошлого, опустил подбородок. «Чё ты согласен-то?! – разозлилась Фырка. – Давай, ещё бабу прямо здесь лапать начни!» – Согласен, – повторил консул, – но Пинна пусть выберет сейчас.

«Офигеть!» – возмущалась Фырка, стараясь привлечь внимание Свирида. Могла и не стараться. И околоточный аблакат, и Грамотей Недоучка, и Береста с Джильсом не отводили взглядов от Альфеева и Ястреба. А когда Пинна вложила пальцы руки в протянутую ладонь Ястреба и ушла с консулом, все они уверились, что целью их сбора в кабаке оказался Альфеев.

А «Жгарь» ударился в дикий кутёж. И швырнул его туда донельзя развеселившийся Овен. Гуляй! Жги! В полночь потеряли, в полдень найдём!

– Мама…, – тихо молвила Пинна, когда уже в салоне авто Фырка отринула негатив изображения и проявилась статуйной красоте во всей красе своей.

– Не пугайся, – Апричин бережно взял своими пальцами запястье красавицы, – это наша общая, одна на двоих, галлюцинация.