Фырка. 58- ая грань

– Все мои сны-кошмары я сейчас припомню тебе! – рука Грамотея, извиваясь двухметровой петлёй, тянулась к горлу Бересты.

– Стеки в сторону, пакость! – и горло, и шея колдуньи исчезли, а голова торчала прямо из туловища. – Вечную жизнь получил, а печать-пуговку украл, сволочь!

– Нужна была такая жизнь! – Недоучка увернулся от чёрного проклятья. – А пуговицы я и в глаза не видел, она у Деревниша осталась!

И Береста замерла. Деревниш! Так это он держит меня здесь, в Москве, целый век! Зачем?!

В который раз я вынужден отвлечься. Очень точно подметил Александр Пушкин: «Опыт, сын ошибок трудных». Однако поэт и философ не указал, что важнее, опыт, обретённый в результате ошибок, или ошибки, давшие вам опыт. И думаю я, что правильно он сделал, не указав. Ибо и то, и другое – это пропасть, опрокидывающаяся вверх.

Грамотей Недоучка смотрел и смотрел на колдунью Берестеньеву, и медленно до него доходило… Деревниш!

– Он! – взвизгнула Береста. – Если он на нас с тобой навесит то, что собрался натворить?!

– Если пострадают Свирид и его девчонка…, – у Грамотея дёрнулся кадык. – На нас объявят охоту! Свои же.

– Это не значит, что я пойду на союз с тобой, – Береста как можно быстрее хотела остаться одна, потому как вокруг шумела и билась драка, чудесным образом не задевая колдунью и бывшего гимназиста, словно те находились в бычьем пузыре неимоверной прочности.

– Умолять будешь, не пойду! – отрезал Недоучка. – Но шанс тебе предоставлю. Дай показания на Деревниша!

– Дам, – ответила Береста.

И она рассказала, как Джильс, вроде по воле случая, организовал контракт с писательницей Медовой. Контракт, который принёс деньги и разгрузил от части забот Юрчу и тот… Стоп машина! И что Юрча?

– Вот оно, – прошептал Грамотей.

– Показался кончик… – тоже шёпотом произнесла колдунья. – Его надо потянуть.

Пузырь лопнул, и они рванулись вон. А драка… драка осталась. Реалистичная до абстрактности. Я хотел вначале описать эту драку, красочно и жалобно, но потом подумал, а приму-ка я лучше в ней участие! Ведь участливость – хорошая, вежливая черта. И будет учтиво именно ею подчеркнуть радость мордобоя.

Фырка смотрела на плачущего мильярдщика и физиономия её сияла неподдельным удовольствием. Она даже притопнула полукопытцем и, не удержавшись, фыркнула, чем немедленно привлекла внимания Ястреба.

– Твои проказы? – спросил он чертинку.

– Вот ещё! – фыркнула она, уже громче, не стесняясь. – Детские сопли – не мой профиль.

Но несмотря на отрицание Фыркой своего участия в альфеевском катарсисе, оно явно имелось, ибо как только чертинка отвела взгляд левого глаза от ревнивца, – лить слезу Овен перестал. И трагичным голосом сообщил: – «У меня горе». Обладательница сахарных ляжек Пинна от гордости ещё выше подняла высокую грудь, одновременно решая, стоит ли прижать к ложбинке несчастного влюблённого и утешить его, но решала она это напрасно.

– Правительство рассекретило месторождение алмазов в тунгусских краях! – Альфеев пнул ногой воздух кузни и матерно выругался, причём на двух языках.

– Как я вас понимаю, – Альфееву показалось, что Ястреб усмехается, но консул был серьёзен до мрачности. В этот момент какой-то аккуратный человечек скользнул в едва приоткрытую дверь, что-то шепнул Овену на ухо и поднёс к мильярдному челу планшет. Посмотрев, Альфеев выругался уже на третьем языке и громко объявил: – Добыча алмазов на руднике «Мировой» остановлена на месяц!

– Я не верю в случайности, – Ястреб помрачнел ещё больше. – Вам желательно встретиться с моим дядей?

– Звоните ему, – согласился Альфеев. Апричин, не извиняясь, отошёл в сторону, достал аппаратик. Фырка, не проявляясь, пропрыгала за ним, для разнообразия, на одной ноге. Задела какой-то железный прут, который упал с грохотом, но внимание на это обратил только аккуратный человечек, нервно чихнув. Альфеев укоризненно глянул на него, и человечек выскользнул наружу. Ястреб поговорил с тётушкой, потому как дядьке он не дозвонился, и сообщил мильярдщику: – «О встрече сообщат дополнительно. А я извещу вас». И Апричин, подхватив Фырку, направился к выходу.

– А я? – спросила Пинна.

– А чего тут непонятного? – удивился Ястреб.

– Второй выбор за вечер? – усмехнулся Овен.

– Мой? – уточнила красатуля и вспомнила рассказ своей казахской подруги об алабае, который спас своего хозяина и погиб на рельсах под колёсами электровоза. Кузнец ей очень понравился. А преданность… О, это аргумент! Она заглянула в глаза богатырю и увидела согласие. Пинна сказала:

– Я остаюсь здесь.

– Вот ведь как…, – развёл руки Ястреб.

– М-м-хм… Связаться хватает и часа, развязаться – может и жизни не хватить, – Альфеев резко повернулся и вышел на улицу.

– Удачи! – засмеялся Ястреб и отправился туда же, под гневные филиппики Фырки, обвинявшей его в отрицании романтизма. Но гнев закончился быстро, потому что снаружи, в тени деревьев, труб и параллельного пространства их ждал Свирид.

Способ Апричин, которого звонок сестры Лизы застал поднимающимся по лестнице собственного особняка в библиотеку, не изменил своего маршрута. Продолжая свой путь в царство книг, глубоких кресел и низких кофейных столиков, он удивился, почему племянник не дозвонился до него сам, пошутил над горячностью, с которой сестра заступилась за Ястребка, дошёл до библиотеки, опустился в самое низкое кресло, положил руку на фолиант и принялся ждать. И пока господин Апричин ждёт, можно познакомиться с ним поближе.

Нынешнее чело, а точнее – выражение лица, Способ приобрёл к тому времени, когда в борьбе за собственность крупномасштабных величин прекратили, фигурально выражаясь, полосовать бритвой по глазам и значительно реже стрелять по фигурам. Захватив земли и воды, города и веси, Апричин выстроил на них мобильный передвижной театр, строго руководствуясь рекомендацией времён учения о соках человеческого тела, определяющих характер этого человека, а именно тем, что мир – сцена, а мiр – актёры. В общем, Способ Апричин использовал незаменимый способ разделять и властвовать, то есть, создал команду, способную действовать очень эффективно и весьма скрытно. Ничего из того прошлого и сего настоящего прочитать на лице Апричина-старшего было нельзя. Такие лица приобретались, их мимика подготавливалась, выковывалась веками, то есть, поколениями. Апричин поднялся, подошёл к потёртому временем шкафчику, открыл дверцу, прикоснулся к висящему внутри тёмному железу.

Кандалы. Цепи далёкого предка. На их кольцах набухли воспоминания и рванулись в человека. Нечто среднее между ладьёй и джонкой, а на носу стоит бородатый воин в стёганом доспехе тягилее, заросший косматой бородой по самые глаза и сердце и рука его сжимают меч Кусанаги-но цуруги, если говорить по-русски – цуруги, косивший под ногами, а на языке Яматая, «меч скашивающий траву». Бородатый Иной, их потом назовут «айны», покидает Мак-Арьевые острова после битвы в бухте, в отличии от своих соплеменников и сослуживцев, ставших сторожевиками-самураями и даже «се ханами», сиречь, сёгунами, войдя в состав «ариев сто крат» нихонцев, хозяев эпохи, которая сменяет великую систему Рицурё, эпоху Рыцаря. Бородач с небольшой группкой тавуров, товарищей, уходит назад на материк, где они вольются в своекровное казачье войско Золотого дракона. Он уходит и уносит прозвище некоего отторжения – Априч. Но самое главное, он уносит одну из трёх регалий Богини Солнца Аматэрасу, Матери земной расы, а именно меч. Куда исчезнут две других, бронзовое зеркало и яшмовое ожерелье, Апричин не знает, он лишь поглаживает большим пальцем правой руки диамант, вставленный в рукоять.

Многое будет потом. И строительство крепостей-острогов на сотни вёрст округ Байкала, и война с новыми русскими царями – красноярская шатость… А уже внук, защищая старую веру, уведёт семью в скит. А его правнук, седьмое колено, наденет кандалы, вот эти, что прибраны в шкафчик, и пойдёт в акатуйскую каторгу, где встретит самого могучего и загадочного декабриста, который и декабристом-то не был, в восстаниях не участвовал, но лично царём был законопачен в страшные забайкальские рудники. Лунин, этот предтеча всех гроз и молний двадцатого столетия, останется в душе Черкаса Апричина великим пророком, и весь род их будет помнить об этом. Благодаря этой памяти не утонет род в крови революций, не упьётся этой кровью до беспамятства, хотя войны и раскидают потомков по миру. Вот и сейчас сыновья – в разных концах Земли, у родни. Дела, дела… Звякнул сигнальный колокольчик. Гости прибыли.

– Мы хотели сказать тебе, о женщина, ставящая любовь выше жизни и впереди правды, что тебе нельзя уходить в мир теней и тоскливых песен, – сказала Медовой серебристая привычка.

– Твоё воображение понадобится многим, в том числе и златоокому, – сказала Медовой сестричка золотистая. – Пятьдесят восьмая грань – очень зыбкая граница…

Входная калитка хлопнула о косяк и старуха Вронская громко, почти крича, зачитала с экранчика смартфона: «Миллиардер из Гонконга пообещал приз – приданное в шестьдесят три мильона долларов тому, кто женится на его тридцатитрёхлетней дочери лесбиянке».

– Ворона скакнула боком: – Вот и нашлась царевна-девица Несмеяна.

10

– А кто такой, твой дядюшка? – спросила Фырка. Она нашептала что-то на ухо Свириду и перебралась с заднего сидения на переднее, поближе к Ястребу.

– Дядюшка? – консул усмехнулся уголком рта. – Совсем такой, как в «Дядюшкином сне» Достоевского. Только не о сударыне, но о людской толпе: «…уверьте её, что хорошо приколоть к волосам конфетную бумажку, она и приколет.»

– Высокомерен, значитца, – сделал вывод Свирид и хэкнул, вроде, как одобрительно.

Они остановились у парка, обнесённого забором из железных пик, конца и краю которому не было видно. Ажурные ворота, производящие обманчивое впечатление легковесных, изучив своими глазами-объективами, авто Ястреба и авто Альфеева, разъехались половинками и пропустили обе машины, коим ещё долго пришлось ехать по парку, среди деревьев и кустов, пока они не достигли особняка, который можно было назвать и замком. Джильс загнал байк в дикий орешник, обречённо вздохнул и вдарился грудью о земь. Коршун взвился в тёмное небо и полетел над забором к едва угадываемым в свете звёзд шпилям.

Мужчина в свободной одежде, ничем не похожий на камердинера, проводил Альфеева в крытый сад, поросший карликовыми сосёнками, туями, берёзами и прочими бансаями, дождался, когда Овен расположился на диванчике, сам замер в предупредительной позе.

Ястреба же в кабинет к хозяину провела чопорная пожилая мадам, поджарая животом и вздёрнутая худым задом, словно русская борзая, сходство с которой придавало и её принюхивание к невидимым чертям. Дядюшка пригладил окладистую бороду и шагнув навстречу, пожал своими ладонями обе руки Ястреба, подумал и двукратно, в каждую щёку, расцеловал племянника, ещё подумал и в третий раз ткнулся поцелуем.

– Где братья-то? – спросил Ястреб.

– Да шатаются по миру, – махнул рукой Способ. – Ты объясни, в чём проблема.

Ястреб объяснял минут семь, стараясь быть точным в деталях, и всё это время дядька ходил кругами, то расширяя кольцо округ племянника, то сужая его. Свирид и Фырка вначале уворачивались от Апрпичина-старшего, затем забрались на массивный сундук, стоящий в углу и уже оттуда смотрели и слушали. Когда Ястреб замолчал, Способ засунул руки глубоко в карманы домашних холщёвых брюк, покачался с пятки на носок и усомнился:

– Ты не гиперболизируешь? Не преувеличиваешь?