Фырка. 58- ая грань

– И никто не доказал бы, – пояснил Немец. – Инфракт в миг аорты и – хана.

– Какая жуткая явь, – батюшка говорил не о корешке, а о Немце. – Ты ещё и дымишься.

– Значитца, мене пора! – воскликнул Немец. – Жду снаружи. Только остерегись, горбатый старик ещё рядом.

– Он забрал туес с икотой, – вспомнил отец Гавриил.

– Жду. Поспеши, поп, – и чёрт вылетел вон.

«Симон Волхв – современник апостолов Христа. Был отвергнут Петром, ибо хотел за деньги узнать секреты апостолов, сиречь, посланников. Может быть, может быть. Однако, Благая Весть имеет только официально утверждённых четыре варианта, а уж неофициальных… Петра-то и звали Симоном, потому вполне логично, что Пётр – посланник Христа отверг Симона, который христовым посланником не был. А имелся ещё апостол Симон Кананит, которого называли ещё и Симоном Зилотом, то есть, участником зилотского восстания. Варианты, варианты… Уж не один ли этот Симон, что разтроился в книжных интерпретациях?»

Так думала Медовая, сама не помня, с чего это она взялась выяснять, кто был Симон Волхв. Ах, да! Это узоры мысли, лабиринт понимания. Запретный плод! Всё верно, – вот отправная точка её размышлений. Смешная легенда о надкусанном фрукте, который почему-то, называют яблоком, хотя в Писании так и сказано – плод. А верно ли записали идейное скифское слово? В чём грех Адама и Евы? Не в размножении вовсе, а в познании наслаждения плотью. Вот! Плоть! Запретная плоть. Утеха, не нуждающаяся в утешении, а никакой ни плод.

– Тебе не поверят, – сказала Чистюля.

– Я заговорила вслух? – Медовая вскинула голову.

– Не поверят, – повторила Чистюля. – А зря. Слово твоё может стать материальным.

– Какое? – спросила Медовая.

– Слово помощи Герою, – ответила сестра милосердия. – Предчувствую, что скоро такая помощь понадобится.

– Э, оборотень, скорость сбавь! – Фырка настроила гребень на нужную волну и он провибрировал, мол, колдунья где-то близко, но не под ними. – И высоту снизь!

Жилистый, помимо своей воли, опустился почти к макушкам непонятно откуда взявшихся карагачей вокруг маленького озерца. Фырка фыркнула на удачу и отпустила лапы коршуна. Приземление получилось плавным, а на ровненьком пеньке сидел коренастый и длиннорукий Ендарь. Только это он сам знал, что он Ендарь, а Фырка понятия не имела, с кем встретилась.

– Наше вам, с кисточкой! – произнесла она знаменитую киноцитату, помахав, понятно, кисточкой хвоста. – Ты кто?

– Может вначале само представишься? – вежливо спросил Ендарь.

– Само?! – глазки Фырки от возмущения из кошачьих превратились в осминожьи. – Ослеп что ли, тундрюк загребущий! Я барышня!

– Ты чёрт, никак? – Ендарь уже понял, кто перед ним, однако решил удостовериться. Чертинка надула губы, обиженно пофыркала и уточнила: – Очень даже как.

– Понял, – мотнул лохматой башкой, короткой и крепкой шеей, сидящий на пеньке и отрекомендовался: – Ендарь.

– Да ты чо!? – неподдельно изумилась Фырка. – А я думала, такие только в сказках бывают.

– А ты не глупая? – обеспокоился Ендарь. Сведущим в бестиариях известно, что ендари недолюбливают глупцов. Фырка вовремя вспомнила такое предположение и заверила крепыша, всего-то на голову выше её ростом.

– Не-а, не глупая. Меня даже умной считают.

– Льстят, знать… – буркнул Ендарь и задал знаменитый туристический вопрос: – Ты откуда и куда?

– Оттуда и сюда! – Фырка сама не поняла, зачем такое ляпнула.

– Ну-у, дак ты городская, – понял Ендарь. – Дурно воспитанная.

И стало Фырке стыдно. Она перебрала ножками, сделала книксен и извинилась: – Извиняюсь. А можно поинтересоваться?

– Смотря чем, – ответил Ендрарь.

– Ендари, они же в дубовых рощах живут, в старых корнях, а здесь ни одного дуба не видать, – Фырка перевела дух. – А правда, что ты только воздухом питаешься?

– Не воздухом, а углекислой средой. Как деревья, – ответил Ендарь, высунул из лохматой головы лопушистое ухо, послушал чего-то и добавил: – Городская, потому не видишь – пень-то дубовый. Здесь когда-то дубов много было… Я сюда по старой памяти заглянул, батю вспомнить.

– А-а, – поняла Фырка. – А откуда ж вязы?

– Долгая история, – вздохнул Ендарь. – И горькая, как жёлудь. В другой раз расскажу. Так, откуда ты и куда?

Гребень давно уже сообщал Фырке, что лесному обитателю можно доверять и всё равно было неожиданно, что она поведала о проблемах Ендарю. Не в полном объёме, конечно, но рассказала многое. Чутьё подсказывало, что встретила она того, кто может помочь.

– Могу, могу… – покивал башкой Ендарь.

– Телепат? – Фырка не удивилась.

– Ага. Чтобы ты не называла этим словом.

Пунцовая глыба, осколок гранитной скалы, едва опирающаяся на землю, была удивительно неприметна. Она вырастала, когда преодолевался резкий поворот и, казалось, занимала весь проход. Глыба пульсировала и притягивала к себе, словно магнит. Не всё и не всех. Выборочно.

Со стороны воды к глыбе подобрался грамотей Недоучка, а со стороны гудящей вдали автострады – Береста. Они не видели друг друга и, что ещё более странно, не чуяли. Когда же глыба удостоверилась, что колдун и колдунья прочно привязаны к ней незримыми нитями, она шевельнулась. Великий кондотьер, пастух тел и душ человеческих стоял перед Берестой и Грамотеем, которые уже швырялись заклинаниями, пытаясь разрубить нити, становящиеся путами. Волхв даже не усмехался, он лишь смотрел на колдунов. И он, и они знали, что силы сотен колдунов несравнимы с силой одного волхва. А уж такого…

Мощнейший порыв ветра, словно заблудившаяся струя бури, крутнулась вокруг глыбы, но встретив уже Волхва, вмиг превратилась из грозного шквала в лёгкий ветерок, ласково поглаживающий щёки детишек и стариков, как говаривал великий кулинар и словочтец из Байи.

А Волхв принял необычный облик для грозного волшебника, такой обычно предъявляют ещё обычно простодушным детям уже обычно лицемерные взрослые лицедеи. Фальшиво благостный. Но Береста помнила и такого повелителя стихий и песочных часов.

Город белых крепостных стен, белых церквей и белых домов засыпался жёлто-красной листвой и заливался осенним холодным дождём. Эти осенние холода были терпимы, но горожане, слободчане и посадские со страхом ждали холодов зимних. Может быть и многолетних. У страха, гнетущего совсем небоязливых жителей, имелось основание: в городе осталось слишком мало зрелых мужей, куда больше осталось их в курганах и на храмовых коломнищах после последней страшной битвы на берегах крутой нравом реки, а многих молодых и крепких женщин убил загадочный мор, что расцвёл в здешних краях прошлой весною. Разве смогут согбенные старухи поднять малых и слабых отроков и отроковиц? Даже злая колдунья Береста, которую иные называли и ведьмой, проникалась неким сочувствием к людям, смиряя по возможности злую волю. И тогда в город вошёл седовласый и благолепный странник.

Волхв шёл и целовал всех попадавшихся навстречу старух, не брезгуя даже безобразными нищенками, и за его спиной расцветала женская роскошь молодых манящих тел и свежесть боттичеллиевого рождения. Волхв давал городу силу, ибо всегда истинной русской силой бывали русские девы. Они вскормят юношей и вложат им в руцы меч. Они вскормят дев и вложат в их ладони серп.

Волхв – это всего лишь одна нить огромного плата. Много нитей прядут прялки… Потом и оказывается, что спасением для белого города стал Покров Божьей Матери.

Воспоминание, вставшее перед Берестой, было столь явственным, что проникло и в разум Грамотея, слившись с его собственными.

– Все злыдни пришли к обедне, все злобни в строю переднем. Все сокрушители жизни готовятся к сокрушающей тризне! – пропел жаром Волхв и сказал колдунам: – Пора послужить.

Закричала Красная птица, ударила жаром-пожаром, уронила перья-изумруды и поплыл багряный туман, застилая очи, но разрывает сгущающуюся муть чёрные до яростного белого каления молнии и виден уже конец пути.

Конец ли? А может, перепутье?

11

На стеклянном потолке вместо звёзд – театр теней. Тень Мефисто зазывает всех в круг игорного зала, кривляется и кричит: «Метну-ка я косточки последнего своего клиента!»

Я просыпаюсь и в широко распахнутые мои глаза врываются поля битвы, переходящие из одного в другое.

Коршун Жилистый покружил над глыбой Волхвом, увидел свою хозяйку, увидел Судейного Приставалу и даже какого чёртенюжку. Он вспомнил мягкое кресло, тяжёлую книгу на своих коленях, в которой было сказано, что коршун падает сверху на добычу камнем. Образное выражение, но оборотню понравилось и он взял, да и упал. Не на добычу, конечно, а на землю и в кусты. И сразу всё вокруг померкло. Не потемнело, а именно померкло. Глыба – Волхв прочертил вокруг себя границу – горизонт событий, за которую не сможет вырваться свет, ибо пространство утекало в чёрную дыру со скоростью этого света. Феномен, известный астрофизикам, но… Волхвы полагают это жизнью, а никаким не феноменом.