Меняла

– А что всплывет взамен?

– Может быть, хрусталь души? Ведь стекло – это расплавленный песок, а душа, она как стекло, чтобы стать прозрачной, должна подвергнуться высокотемпераментной обработке любовью! – я посмотрел на Аню через полупрозрачное золото в бокале и начал читать.

Ударили в голову кровь и вино,

Глаза источают любовь и желанье,

И губы зовут к поцелую давно,

Так выпьем за то, чтоб мечты стали явью!

– Выпьем за мечты! – предложила она, одарив меня наэлектризованным взглядом, и в воздухе рассыпались искры хрустального звона.

Потом мы пили шампанское и говорили. Говорили много и обо всем. Мы были разными людьми. Я родился на цветущей Земле, Аня – на умирающей Хлое, ее поступление в Академию было продиктовано искренним желанием, а мое стремление в космос было привито любящими родителями из-под палки, она горела театральными страстями, а я – гладиаторскими боями. Она не любила ничего из того, чем жил я, а мои мысли витали в миллионах парсек от ее, но искра, проскочившая в перекрестье наших взглядов, привела нас к берегу океана и звала дальше, в пьянящую неизвестность.

– Давай присядем? Вон на тот камень у воды, – я обнял девушку за плечи и, вытянув руку, указал на серый валун у кромки прибоя.

Мы сели на обточенный водой кусок базальта и замолчали. Океан урчал огромной довольной кошкой, растянувшейся у наших ног. Волны лениво накатывались друг на друга, разбивались в белую пену и рождали мириады брызг, которые яркими бриллиантами сверкали в лучах заходящего солнца.

– Кстати, стихотворный тост твой? – Аня щурилась, глядя в раскрашенное закатом небо.

– Мой, – я обнял ее за талию. – Сочинил персонально для тебя.

– А кроме меня, есть кому сочинять?

– Нет. Есть только ты и ветер мыслей, рвущийся в темные закоулки твоей души. Открой мне душу?

– Дар, у меня уже есть парень! – сказала Аня с легким налетом грусти в голосе.

– Завидую ему! – я скользнул поцелуем по теплым манящим губам и весело улыбнулся. – Я вызову его на дуэль, мы будем сражаться, пуская солнечные зайчики в глаза друг другу, и умрем, задавленные сотнями тушек пушистых зверьков!

– Ты невозможен! – она прижалась ко мне и положила голову на плечо. – Мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь!

– Ты веришь в любовь с первого взгляда? – я заглянул ей в глаза, чтобы она утонула в моих.

– До сегодняшнего дня не верила, – Аня взъерошила мне волосы на затылке, – а теперь влюбляюсь в соперника по «Охоте», представляешь? И нам с ним нужно пройти Испытание Первой Ступени [1]. И выхода нет: в Академии останется тот из нас, кто парализует другого…

– Аня, выход есть всегда! – возбужденно прокричал я и прижал указательный палец к ее губам. – Можно не стрелять! Вообще не стрелять! И тогда ты вылетишь из Академии вместе с соперником, который влюбился в тебя без памяти!

– Это невозможно! – она достала из сумочки станер и перевела его в учебный режим. – Знаешь, как зовут моего соперника?

– Догадываюсь, его зовут Дар, – я вытащил именное оружие из кармана куртки и выбросил его в океан.

Прости! Прости меня, если сможешь! – она направила на меня ствол, нажала на курок, и мир рассыпался на тысячи осколков.

***

– Так мы познакомились с вашей бабушкой, – седой подтянутый старик обвел взглядом пятерых ребятишек, зачарованно внимающих его рассказу, и налил себе красного вина.

– Деда! – возмущенно закричал семилетний мальчуган. – Ты специально поддался, а она выстрелила! Тебя из Академии выгнали, как же ты после этого на ней женился?

– Вырастешь – поймешь! – старик положил морщинистую руку на вихрастую макушку.

– Дед, а ведь бабушка не была навигатором, она учителем математики всю жизнь проработала!

– Она прошла испытание и ушла из Академии через неделю после меня. Только ей ничего не говорите! Обещаете? – старик заговорщицки подмигнул и широко улыбнулся.

– Да! – ответил нестройный хор детских голосов.

– Я есть хочу! – заплакала девочка лет пяти. – Баба Аня чанахи обещала!

– Несу, несу! – седовласая сухонькая старушка просеменила к столу с ароматно дымящимися горшочками на деревянном подносе. – Кушайте, дорогие мои!

– Бабушка, а расскажи нам про Академию…

[1] Испытание Первой Ступени – термин, характерный для периода 3210-3236 годов, обозначает слепой поединок между двумя студентами Академии Космического Флота Доминиона, в котором каждый знает лишь психологический портрет соперника и должен первым парализовать его выстрелом из учебного станера. В Академии остается победитель, проигравший студент подлежит отчислению.

Танцы Богов

Ночь серой влажной тенью плыла над землей, куталась в пряный саван уходящей осени и навевала тихую грусть, что топит остатки летнего веселья в холодных, но еще живых на вид прудах и речушках. И я плыл сквозь вязкую темноту аллей, прыгал через коричневые лужи и задыхался от горького аромата увядающих листьев, которые густым желто-красным ковром устилали дорожки городского парка.

Убийцы появились передо мной из ниоткуда, проявились на фоне промозглого вечера, как размытое изображение на сером пустом негативе. Их было трое, три безликие и безмолвные тени, три одинаково холодные и безжалостные машины для уничтожения всего живого. Моя рука привычно потянулась к ножнам, но я остановился.

Сомнения. Колебания. Раздумья. Скольких людей погубили эти антиподы логики и холодного расчета. А троица все ближе.

И снова раздумья, и мысли о мире, что отогрел, стал моим домом, укрыл от друзей и врагов в минуту смертельной опасности. Я стал слишком похож на его обитателей, стал подвержен их глупым, но так приятно волнующим страстям и страстишкам, стал человеком более, чем это необходимо.

Но мозг пробуждался. Бесшабашность и азарт, спрятанные в пыльную коробку с былыми воспоминаниями, стремились наружу и рвали ее тонкие картонные стенки. Гормоны и эндорфины в безумном коктейле будоражили кровь, я медленно пьянел от ощущения предстоящей схватки, и моя прошлая жизнь возвращалась нереальными снами, тесня покой и уединение усталой души. Меч с тонким хрустальным вздохом покинул ножны и согрел сжатую вокруг рукояти ладонь.

– Вы хотите умереть достойно, как и полагается мужчинам? – прошептал я, и шелестящее эхо испуганной белкой заметалось среди обнаженных каштанов и кленов.

– Первым умрешь ты, Миэрт!

Голос раздался из-за спины. Такой знакомый и страшный, леденящий душу, царапающий стальными когтями. Голос моего родного брата Воорта, голос смерти во плоти.

Лезвие меча начало удлиняться и слабо светиться в липкой и непроницаемой тьме, окутавшей все вокруг. В безумном костре ненависти алым огнем сгорало все то, что согрело душу и остудило воспаленный бесконечными войнами и интригами разум.

Трое передо мной так и не узнали, во что ввязались. Они не увидели кривого оскала смерти, не поняли, что она явилась к ним в моем обличье, не ощутили удара кривой косы, что лезвием светящегося меча прошлось по их шеям. Глупые головы безумцев спелыми яблоками падали на асфальт, когда я обернулся, завершая петлю Саарша. Во мне уже не было ничего человеческого, кроме, быть может, души, что горько плакала на дне огромной всепоглощающей боли.

– Браво, браво! – Воорт был в обычном для него черном плаще и аплодировал, даже не обнажив меча. – Ты еще не утратил боевых навыков: папочка, несомненно, был бы рад.

– Радость – категория суетная, к делу не относящаяся! – я услышал свой неестественно спокойный и ровный голос как будто со стороны. – Зачем ты здесь?

Обагренный кровью меч, питаемый моей ненавистью и болью, ярким неоновым стержнем горел в руке, и Воорт достал свой, предпочтя осторожность риску.

– Неспокойно стало в Саанвире, – он усмехнулся и перебросил начинающий светиться зеленью меч в левую руку. – Мятежники какие-то объявились, грабят и убивают во славу твоего пришествия на царство.

Зеленые глаза Воорта сверкнули во тьме, и меч снова оказался в его правой руке.