Абортарий

С одной из охранниц я был дружен. А все из-за того, что она видела, как я мастурбирую. Кроме нее, это видел лишь Чак. Ну и вы, мои друзяки.

Однажды я так сильно переволновался, что вбежал в свою комнату, забыв запереть дверь. За мной помчалась охранница. Думала, что я в опасности. Что я от кого-то убегаю, пытаюсь скрыться. А я всего лишь торопился сбросить пар.

Спешно, без прелюдий я заполнил пробирку. Я пребывал в страшно возбужденном состоянии, не обращая внимания на беспокойное чириканье Чака. А он давал сигнал, что в комнате мы не одни.

Лишь когда пробирка наполнилась, и я удовлетворенно перевел дыхание, повернул голову и заметил, что у дверей стояла охранница.

Мы долго и пристально смотрели друг на друга. Она молчала, вглядываясь в меня своими загадочными, нечеловеческими глазами с расширенными, отрешенными зрачками. Физиономия ее была каменной и пресной. Ни один мускул не дернулся. Стояла и апатично убеждалась, что я в полной безопасности. Безопасней некуда.

– Интересно? – спросил сухо. Никакой реакции не последовало. Поморгав, она ушла.

Возникло ощущение, будто с зубной щеткой пообщался.

Но где-то в уголку, я чувствовал это, в самом затаенном уголку ее глаз блеснула искорка.

***

С тех пор, движимый странным чувством – то ли укора, то ли обладания общей тайной – я не упускал ее из виду. С замиранием сердца я ожидал, что она подыскивает удобный случай во всеуслышание опозорить меня. С хохотом карикатурно изобразить меня, убогого распаленного самца в момент кормежки попугая.

Но она этого не делала. Я все чаще выделял ее среди остальных охранниц, подходил, разговаривал. Она никак не подавала виду, что понимает меня. Но эту искорку я иногда все же наблюдал.

Если прочие охранницы интереса во мне вызывали не больше, чем громадные голуби с дубинами, то этой охраннице я даже дал имя. Люся.

Чего греха таить, это была моя первая попытка завести друга среди людей.

***

Скажу так. Если б не Люся, сидеть мне сейчас не в соседней комнате, а быть среди вас – подвешенным на крюк и выпотрошенным.

Люся – человек, спасший меня от неминуемой расправы на Троещине. Куда я, как последний склещенный дурачек, поперся искать Иену.

Люся – человек, разобравшийся с валентинкой Юриком, когда та грозилась оттяпать мой драгоценный мешочек с головастиками. Или, точнее, натянуть его мне на уши.

Люся – мой ангел-хранитель. С крохотными сменными тампончиками у края губ, чтоб стекающая слюна не пачкала одежду. И с тяжеловесным дилдо, чтоб оглушить непочтительно настроенную самку.

***

Да и вообще, меня до сих пор не покидает мысль, что охранницы не такие уж глупые существа, какими выдавали себя. Бывало, отвлекусь на минуту, гляну в их сторону, и меня встречал такой странный взгляд – смесь ухмылки, иронии, насмешки.

В подобные минуты мне казалось, будто я то самое претенциозное животное с зоопарка, что начинает кусать клетку, стоит на него взглянуть. То есть, совершающее абсолютно глупое и лишенное логики действие.

Потеха да и только.

Часть тринадцатая. Завиток

***

Имя моей матери Карина. Она коренная киевлянка. Медик Зина, заменившая мать деду и отцу, тоже была коренной киевлянкой. Так исторически вышло, что экспортированные яйцеклетки исполняли роль сугубо статистическую.

Все жители Киева состоят на учете в Доме Матери, с того момента, образно выражаясь, как их лодочка между ног дает ежемесячную течь. До того и после того они являются удобрением для городской почвы.

Все желающие попасть в осажденный город обязаны пройти контроль на границе. Дорожные пути открыты лишь для въезда к огромной пригородной агломерации, куда сплавляют дамочек, чья лодочка израсходовала ресурсы и навсегда потоплена. Образно выражаясь.

***

Так вот, моя мама. Она работала в аэропорту. В одном из отделов Бюро Регистрации. В ее обязанности входила тщательная проверка приезжающих барышень.

Бюро Регистраций решает, можно ли впустить самку в Киев, или оставить ее в диких условиях жалкого прозябания – где-нибудь на периферии, в Риме там или в Токио. Мама проводила детальный медицинский анализ, проверяла психику, наследственность, личностные характеристики. Насколько мне известно, там даже груди взвешивают, измеряют длину ресниц, а также определяют степень кривизны ног.

Мама была среди тех, кто вершил судьбы. Выбирая, какая девушка достойна быть оплодотворенной, а какая нет.

Хотя в жизни она была вполне скромной, маленькой, тихой женщиной. Без мании величия. Она смотрела на прилетающих отовсюду девиц и оценивала их красоту. Отыскивала изюминку, оригинальность контуров и необычность черт. Куклы ее мало интересовали. Она понимала, что вызывающе броская, набившая оскомину типичность и пропорциональность рано или поздно начнут вызывать лишь зевки.

Мама отдавала предпочтение тем неожиданным заскокам, которые чудит природа, наделяя ту или иную барышню чем-нибудь ярким и неординарным.

Таким образом, стоит полагать, и оказались в Киеве все эти страшные кикиморы.

***

Мама, вместе с сестрой, участвовала в той мелкой потасовке, что случилась после отстрела деда. Разбили пару стаканов, опрокинули стульчик, разлили алкоголь. Сущие пустяки.

Охранницы оперативно выловили хулиганок. Изначально было решено выгнать их за пределы города. Ссылка грозила как сестре мамы, так и самой маме. Но заступились сердобольные сослуживцы. Мама уже тогда работала в Бюро Регистраций, и была на хорошем счету. У нее был наметан глаз на оригинальных барышень.

Ну и сестра ее, конечно, умела лепить члены, как никто другой.

Вот их и оставили. Наказав лишь посильным оплодотворением.

Я даже не уверен, что поступок этот был гораздо гуманней.

***

После того, как мама неожиданно для мира родила меня, да еще и выжила после этого – общественность всколыхнула незначительная деталь. Мама была заядлой курильщицей, также могла иногда и приложиться к винцу.

И покуривала даже тогда, когда меня вынашивала.

Следовательно, подобные вредные привычки особого влияния на беременность не оказали.

Папа рассказывал, что в следующие несколько недель казалось, будто в Киеве горят торфяники.

– Но на самом деле, – говорил он, – огромное количество баб принялось отводить душу с сигаретами в зубах.

Это происходит и до сих пор. Одна Иена чего стоит. Пыхтит, как паровоз.

***

Как я уже заметил, творческая работа перепала и сестре мамы. Она работала в цеху по изготовлению фаллосов. Припоминаете, туши, что фаллосы – это такие самодельные пенисы, в которые, как патрон, вставляется капсула с четырьмя сперматозоидами. В процессе самоудовлетворения или с помощью валентинки нажимается кнопка – и с фаллоса выстреливает сперма.

Разве это не чудо?