Холодный путь к старости

– Да что вы, – отмахивался Алик. – Совместимы, и еще как. Иначе не было бы Мориарти. Да и, возвращаясь на местный уровень, Квашняков тоже пишет неплохие стихи, а сволочь первостатейная…

***

«…Он слишком легкомысленный и безжалостный», – завершила размышления Петровна и ответила Сапе:

– Зря ты помог ему на выборах.

Укор любимой женщины и даже жены действуют на мужчину, как перемена погоды на сердечника. «Какой же я дурак, – мысленно ругал себя Сапа. – Ох, дурак. Доверить свое будущее ребенку. Больше чем писать свои заметки, он ничего не может и не хочет. Что теперь? Я старался, выводил его на политический Олимп маленького нефтяного города, а он не оценил. Не оценил. Не в коня корм получился. Мелок парень. Из-за него и с Хамовским отношения настолько испорчены, что о возврате и мечтать не стоит. Сам к нему не пойду. Он не предложит должность и мстить будет. Он везде достанет. И все из-за дурацкой борьбы за справедливость, затеянной этим Аликом. Мальчишка! Столько людей пострадало! А он качает из меня идеи и ничего взамен. Главное, что толку нет от его статей. Хамовский только сильнее становится, учится. Получается, что я, давая идеи Алику, работаю на благо мэра, человека, уничтожившего меня. Надо кончать отношения с этим героем-одиночкой, да и самого тоже…»

НА ГРЕБНЕ ВОЛНЫ

«Пена часто считает себя высшим достижением природы»

Жили-были непростые и неискренние, но умные и коммуникабельные люди. Любили поговорить о высоких материях, поучить других уму-разуму. Умели сказать так, с теми оттенками искренности, что бессознательно волновалось сердце слушателей. Тосты возникали неожиданны и теплы, дарили радость и заставляли ожидать повторения. Они умели так тонко использовать других, что те либо не понимали самого факта их использования, либо понимали слишком поздно. Но опять же делалось все настолько деликатно и высокоинтеллигентно, что и придираться было как-то нехорошо. Вместе с тем они умели так умно говорить труднораспознаваемые гадости, что у их собеседников на сердце возникала безотчетная тоска и чувство вины. Но опять же делалось это не оскорбительно, а в виде, на первый взгляд, не относящихся непосредственно к слушателю цитат и определений, которые слушатель невольно примеривал на себя, как крапивный свитер.

Человекопользовательское мастерство являлось следствием учености и познания наук, открывавших простор для понимания сути ближних. Они читали мудрые книги, смотрели умные фильмы, общались с высокообразованными людьми. Они, как сито, оставляли в себе золотые крупицы величайшего человеческого опыта, но не для простого понимания мира и его врачевания, как лекарь использует свои знания, а для использования этого мира.

Жизнь иной раз преподносит сюрпризы, конечно, просчитываемые с точки зрения точных наук и психологии, но непредсказуемые в плане личной реакции. Это тот капкан, куда может попасть и бедный умом, и богатый образованием, пусть даже двойным и тройным. Личная реакция порой непредсказуема и ломает все искусственно созданные в голове установки. Да, ты знаешь, что принципы коммуникабельности и подчиненности требуют определенного терпения и такта. Но что это понимание по сравнению с разрушительной стихией самолюбия или каких-то других, может, даже и уважительных, но сугубо личностных качеств. И тогда наступает конфликт человека с машиной власти, где, естественно, побеждает машина.

Сапа пострадал. По этому поводу он сильно переживал, несмотря на то что называл благородными некоторые свои поступки, способствовавшие изгнанию из бюрократического рая с его спокойной вдумчивой работой. Конечно, в уме возникали мысли о том, что во всех своих неприятностях надо винить только себя, но, следуя книжным заветам, он не получал морального удовлетворения. «Почему я? – задавался Сапа простым вопросом. – Почему второй раз? Вокруг столько людей куда глупее и хуже…»

Тонуть одному безрадостно, и в компании не лучше. Но когда вокруг есть общество, то можно успеть порадоваться, что сосед утонул раньше. Многие испытывают мимолетное сердечное блаженство от рассказов о чужих неудачах, едва успевая надеть на лицо маску сочувствия, пока рассказчик не обратил внимания на счастливый блеск глаз. Сапе не хватало картины общего краха, особенно ближайших сподвижников, которые, как он считали, во многом были более достойны низложения и жизненных неудач. Сапа уже сожалел, что дал пятьсот рублей Алику на регистрацию «Дробинки».

***

В свое время Моисея хвалили за манну небесную, накормившую в тяжелый судьбоносный момент народ иудейский, но летописцы того времени обошли стороной тот факт, чего стоила Моисею манна? Они приписали явление к чуду и тем самым ушли от этических откровений по поводу того, как Моисей в одиночку трудился, а тысячи людей ждали халявной еды. Алик теперь точно знал, что так оно и было.

Бесплатная для народа «Дробинка» стоила ему личных денег и нервов, добровольно никто не предложил помощи, кроме Сапы. Все ждали нового номера. Алик понимал, что люди даже не задумываются о том, как получается газета, которая пишется для них. Они считали, что за спиной Алика есть денежный рюкзак, а может, вообще не утруждали себя мыслями по данному поводу, как иудеи по поводу манны. Чудо – вот и весь ответ обывателя. Газета же выпускалась на заработную плату Алика, которую он получал в газете маленького нефтяного города. В основном.

Добрые люди были. Два человека из многотысячного нефтяного города откликнулись на просьбу Алика о финансировании газеты. Одним человеком стала женщина, руководительница бюро технической инвентаризации, принявшая впоследствии на работу Сапу и Петровну. Ее примерно через год, мэр сумел-таки снять с должности. Другим человеком, финансировавшим выход «Дробинки», стал один из сильнейших предпринимателей города по имени Гена, про темное происхождение денег которого ходило множество слухов. Гена профинансировал выпуск четырех тиражей газеты «Дробинка». Забегая немного вперед: предприятия Гены в маленьком нефтяном городе Хамовский тоже прикончил.

ИЗ БУДУЩЕГО

«Как часто ценность настоящего можно истинно оценить только в будущем»

Последний раз Алик встретился с Геной возле конторы нотариуса уже после того, как прекратил выпускать газету «Дробинка». Он задумчиво шел, радуясь наступившей весне, как услышал: кто-то зовет его. Оглянулся: Гена выглядывает из открытого окна бордовой «Вольво».

– Привет, – обрадовался Алик. – Думал ты уже не появишься здесь, что в Москве окончательно.

– Нет, – ответил Гена. – Есть еще незавершенка. Как у тебя дела?

– Работаю. На прежнем месте, – скучно ответил Алик. – Ты по делам бизнеса?

– Какой бизнес?! – восхитился Гена. – Все под городской администрацией. Это раньше можно было работать самостоятельно. Сейчас невозможно. Разве что розничной торговлей заниматься, но это копейки. Водка и горючее – вот золотая жила, но она под колпаком власти. Живут те, кому повезло. Мой хороший знакомый прочувствовал момент, выкупил магазин на пару с подельником и устроил там рынок. Сдает помещение в аренду, имеет тысяч десять долларов в месяц – хорошие деньги на двоих. Вроде валяйся на диване и плюй в потолок, за тебя налаженное хозяйство старается, но ему что-то не лежалось. Услышал он про аукцион по продаже гостиницы, и захотелось ему пристроить свои бешеные капиталы. Там и соревноваться-то, казалось, не с кем. В соперниках – муниципальные предприятия. Откуда у них солидные деньги? Не прислушался он к трезвым советам друзей, говорили, что нечего соваться в такую компанию. Говорили ему, что, возможно, это политический расклад: не случайно там одни муниципалы. Значит – задумано так.

В общем, пришел он на аукцион и давай цену гнать. Начали с трехсот тысяч рублей, закончили миллионом тремястами тысячами. Муниципальщики с хвоста срубились, и он на радостях побежал домой – праздновать успех. Но на следующий день его вызвал к себе мэр и говорит: «Ты что, сволочь, делаешь? Я тебе дал возможность заработать в моем городе, у тебя магазин есть, и тебя не трогают. Ты решил мне дорогу перебежать, против меня пойти? Да я сгною тебя, по свету пущу голым, коли не понимаешь доброго отношения».

Мой знакомый перепугался донельзя и уже побежал домой не праздновать, а водку пить с горя, а потом к друзьям пошел жалобиться. А жалуйся не жалуйся, надо что-то делать. Опять к мэру. Говорит: «Молю, не губи. Уйду я с аукциона. Заберу деньги, которые за гостиницу отдал, и не буду больше в такие игры играть». Мэр спрашивает: «Какие деньги? Ты думаешь в бюджете денег много? То, что ты заплатил, нами уже потрачено. Миллион могу отдать, а про триста тысяч забудь, как не было их». А мой знакомый и этому рад: «Да ради бога. Не было никаких трехсот тысяч. Миллион отдай и не губи». «Ладно, хрен с тобой, – ответил мэр. – Иди восвояси. Но еще раз услышу о тебе что-то подобное, пойдешь с сумой или сигаретами будешь торговать».

– Слышал я подобную историю от Шершня, – ответил Алик.

МАГАЗИН

«Некоторые люди воздействуют на деньги, как сладкая бумага на мух»

Шершень для маленького нефтяного города был значимой фигурой еще несколько лет назад. Работа банка под руководством Шершня, как уж рассказывал Семеныч, закончилась финансовым крахом. Слишком много кредитов ушло без гарантий возврата. Шершень исчез, по крайней мере, для Алика, и возник снова где-то накануне выборов в городскую Думу, когда совершенно случайно из разговора с продавщицей маленького облезлого магазинчика, где, правда, всегда продавалась вкусная свежая селедка, Алик узнал, что это заведение бывшего банкира. «Даже рыба не исчезает с прикормленных мест, что говорить о человеке», – подумал тогда он. Удивился, конечно, что столь негативная фигура не стесняется выкачивать деньги из обкраденного ею же города, но он не придал этому факту особого значения.

Спустя примерно еще год в жилом деревянном доме на окраине маленького нефтяного города случился пожар. Такое в северных городах не редкость. Остатки сгоревшего здания демонтировали. На его месте осталось белеть неровным рядом редких зубов-пеньков свайное поле. И вдруг на этом свайном поле стал строиться довольно крупный магазин. Алик удивился, что строительство развернулось на окраине, среди деревянных домов, где сложно рассчитывать на большой поток покупателей, а когда узнал, что за происходящим стоит тот самый Шершень, удивился еще больше. Он позвонил главному архитектору маленького нефтяного города и спросил:

– Шершень ум пропил, что на окраине магазин строит?

Архитектор излишне весело ответил:

– Он там потому, что деваться некуда.

Веселье архитектора Алика заинтриговало, и он договорился о встрече с бывшим банкиром…

Мощная каменная глыба средь песчаного пляжа произвела бы меньшее впечатление, чем Шершень. Алику показалось, что он угодил рукой в тиски, когда этот типичный мордоворот с круглым лицом, снабженным небольшими усиками, поприветствовал его крепким рукопожатием. В полутьме тесноватого кабинета вокруг Шершня, словно воронье, сидели руководители ненужных Хамовскому организаций…

Шершень оказался человеком словоохотливым.

– Мне вначале предложили место на очень выгодном пустыре между НГДУ и Загсом, – добродушно сказал он и развернул на столе чертеж.

– Да, симпатичное зданьице, – оценил Алик.

– Мало того что симпатичное. Более тридцати новых рабочих мест, – весомо уточнил Шершень. – Неужели городу не нужны рабочие места?

– Конечно, нужны, – согласился Алик.

– Так запретили мне там строиться, – продолжил Шершень, – а ведь я уже закупил конструкции павильонов. Более четырех миллионов выложил. И тут администрация переигрывает.

Мне говорят по секрету: «Это место Хамовский под себя оставил, а других мест нет».

Я – к Хамовскому.

Говорю: «Вы меня на деньги развели, место пообещали».

Он – мне: «Это сделано без моего ведома, ничего не знаю, участвуйте в аукционах на общих основаниях».

Я – ему: «Без твоего разрешения здесь никто и не чихнет. Что ты мне вешаешь?»

Он послал меня… и выставил за дверь.

Тогда я – к нашему кандидату в государственную Думу России, которой, судя по лицу, говору и манерам, семечки бы лузгать на деревенской лавке до конца жизни, но это между нами. Она тогда здесь, в маленьком нефтяном городе, с предвыборным визитом была. Это повлияло. Участок мне нашли, этот, где дом сгорел, и выставили на аукцион, но вот участок в самом неудобном месте, и мне деваться некуда. Конструкции лежат, изготовитель павильона торопит, что, мол, пора его забирать. Бригада простаивает.

Подал заявку на аукцион. Подходит время. Прихожу.

Мне говорят: «Вы единственный подали заявку, а аукцион предполагает не менее двух участников».