Холодный путь к старости

Уже прошел год, как Оглы бросил предпринимательство и продал бар «Охотник». Он радовался этому обстоятельству и зарекся связываться с официальным частным промыслом, поскольку устал бесплатно кормить всякого рода проверяющих, в числе которых хаживали и санитарные врачи, и пожарники, и милиционеры. Кушали они очень хорошо, причем до того хорошо, что съедали всю выгоду. Оглы нашел работу во французской фирме, которая, пожиная урожай на нефтяных плантациях России, платила своим работникам деньги куда большие, чем аналогичные российские конторы. Он уже забыл о кафе, как ненужном хламе, жил и радовался, а тут возврат…

– Нет, нет, и не просите, – твердо повторил Оглы…

Жалко отпускать в реку хорошую рыбку, даже если это охраняемая законом стерлядка или белуга. Иногда Витю злость брала на этот боязливый заезжий люд, и сейчас она сдавила ему внутренности и громко ворчала в голове: «Ты ж скоро начальником налоговой полиции станешь, а не можешь раскрутить какого-то хачика и снять с работы прохвоста. Может, действительно надо закрывать таких в камере и выбивать признание, может, действительно надо паяльниками всех, чтобы навести порядок в стране?…»

Витя проводил мечтательным взглядом спину Оглы, исчезнувшую за дверями, и тут его посетила идея: «Надо заручиться свидетельством о том, что Оглы не был на допросах у Голоскокова. В этом мне поможет его французская фирма. Уж они-то точно скажут, был ли он на работе в указанное время или нет».

Ответ был приятный. Оказалось, Оглы работал на нефтяных месторождениях средь таежных просторов Крайнего Севера в то время, когда по документам Голоскокова, он давал показания. Витя воодушевился, схватил папку с бумагами и к прокурору.

– У меня налицо факт служебного подлога, – сказал он, едва войдя в кабинет. – Надо что-то делать.

– Вы бы хоть поздоровались для начала, – напомнил Коптилкин.

– Извините, весь в работе, об элементарном забываю, – сознался Витя. – Здравствуйте!

Прокурор внимательно прочитал материалы и осторожно сказал:

– Если от предпринимателя поступит заявление, то я буду этим делом заниматься, если нет, то – нет.

Коптилкин был очень осторожный прокурор. Витя попытался его переубедить, но безрезультатно. Он вышел из кабинета прокурора потускневший, как погашенная свеча в тот момент, когда на ее фитиле гаснет последняя искра, скудный дымок восходит к потолку, словно душа к небесам, а у основания – кучкой темнеет застывший воск. Он выглядел бы еще скорбнее, если бы знал, что и чаяниям о посте начальника налоговой полиции не суждено сбыться.

СГОВОР

«Чтобы возвыситься, надо оттолкнуться, поднять, залезть, ухватиться или заинтересовать»

Когда перед Семенычем во всем блеске солнечного юга засверкала перспектива отъезда в Екатеринбург, то возникла и проблема, знакомая всем навсегда уезжающим из маленького нефтяного города. Квартирный вопрос! Нет, на «земле» у Семеныча имелась квартира, и не одна. Ближайшая находилась в Тюмени, в районе железнодорожного вокзала. Семеныч ее приобрел, чтобы останавливаться в этом сибирском городе для контроля дел в организованном им частном предприятии, куда сгонялась наиболее работоспособная техника, изъятая у предпринимателей маленького нефтяного города. В момент отъезда с северных земель его интересовала возможность продать свою северную квартиру подороже, потому что лишних денег не бывает. Этой житейской задачей, вызывавшей уныние и головную боль, Семеныч поделился с Тыренко.

– Покидаю я вас, – произнес Семеныч, налив две рюмки коньяка. – Создал все здесь своими руками и из-за этой журналистской сволочи бросаю. Хорошо хоть на повышение.

– Давайте выпьем за вас, Анатолий Семенович, за вашу светлую голову и неуемный характер, – произнес тост Тыренко. – Таких людей, как вы, не так много. Не забывайте наверху нас, тех, с кем вы начинали.

– Да где ж вас забудешь, – заверил Семеныч. – Сколь денег через наши руки прошло. Эх, решето, решето…

Семеныч скрестил пальцы ладоней и посмотрел сквозь них на белый дневной свет, вливавшийся в кабинет из окна.

– …Это ж как золотоискательство на прииске, что-то в решете и остается, – глубокомысленно закончил он.

Выпили. Налили.

– Да какое же это решето? – усомнился Тыренко. – Пальчики крест-накрест – это решетка, тюрьма.

– Нет у тебя, Тыренко, поэтического полета, – огрызнулся Семеныч. – Мы выше твоих ассоциаций. Это мы садим. Был бы ты умнее, тебя бы оставил на должности начальника налоговой полиции этого города, а ты брешешь всякую чушь, вместо того чтобы угодить начальнику. Слушай:

На лучах холодных солнца,

Чуть заметных в мыльной пене

Облаков, возникнет поздним

Утром иней на мгновенье.

Листья, сжатые ветрами,

Обескровленные сучья

Сплошь покроются иглами,

Поналепленными кучей.

Совершив обряд прощальный,

Цвет сойдет, но лишь на время.

Каплей станет обручальной,

Не вода, не сок, а семя.

По местному радио передавали. Вроде Рифмоплетова стишок. Как завернул про семя?! Ведь журналист все обескровил, все иглами пошло, благо что я не сок или воду на землю направлял, есть у меня там семя, скопил малость, что-то произрастет…

– Согласен с вами, гад этот журналист. Таких топить в унитазе, как котят, а Витя с ним заигрывает. Какой с него преемник? Так чем вам угодить? Я всегда готов, Анатолий Семенович, – откликнулся Тыренко. – Что надобно?

– Ерунду сосновую: мою трехкомнатную требуется сбыть подороже, – ответил Семеныч. – По объявлению никто больше двухсот пятидесяти не дает. Нефтяной город, временный. Через три десятка лет, как нефть выкачают, город опустеет. Квартиры ничего стоить не будут. Заходи в любую. Да и сейчас их цена хрен знает от чего зависит. Ремонт значения не имеет. Дешевки. Что за эти деньги на «земле» купишь? Не больше однокомнатной. Мне б хоть на сотенку больше.

– Надо помозговать, Анатолий Семенович, – ответил Тыренко. – Поищу покупателя. Неужто предприниматели в честь вашего отъезда не купят вашу квартирку подороже? Разве вы мало их воспитывали, что они до сих пор не поняли, с кем имеют дело?

– Уважение должно быть, прав ты, Тыренко. Ох, как прав, – похвалил Семеныч. – Все-таки есть у тебя ум и смекалка. Может, и хороший начальник из тебя получится. Вите я не доверяю. Не наш человек – мент. Сразу начнет копаться, вынюхивать. А мы с тобой одинаково пахнем. Что нам-то принюхиваться друг к другу? Мы ж не собачки какие. Твою преданность, Тыренко, ценю. Давай выпьем за тебя.

Выпили. Налили.

– Я, Анатолий Семенович, даже знаю, кто у вас квартиру купит, – полушепотом произнес Тыренко. – Директор магазина «Мант и Я». Судейский протеже. Он выложит триста пятьдесят и никуда не денется. Иначе закроем…

Директор магазина «Мант и Я» выложил триста пятьдесят тысяч за квартиру Семеныча, и через некоторое время в налоговую полицию маленького нефтяного города пришел факс из округа о назначении Тыренко начальником. Витя заперся в своем кабинете и напился. Напился и Тыренко. Только повод у каждого был свой.

***

Внешне скучное, однообразное и никчемное существование жителей маленького нефтяного города дополнялось большой внутренней малозаметной работой, похожей на деятельность бактерий, вызывающих брожение кваса, простокваши или самой обыденной бражки. Процветали интриги и прелюбодеяния, мелкие конфликты и тонкие отмщения. Мозги умных людей, волею судьбы попадавших в этот унылый край, требовали действия. Газета маленького нефтяного города в главе с Квашняковым, отстаивавшим право быть главным наушником мэра города, обрушила на Алика новый удар. Были опубликованы выступления двух депутатов городской Думы, которые как раз к этому случаю вышли на пенсию, получили за бюджетный счет по квартире в родных городах и уехали с опостылевших просторов Крайнего Севера. Выступления были отменно подготовлены специалистами организационного отдела городской администрации и заблаговременно подписаны у, так сказать, авторов, которые, впрочем, их не читали. Наиболее часто используемыми словами в депутатской публикации, посвященной Алику, опять стали «грязь» и «непроверенные высказывания».

БЮДЖЕТНЫЙ ГЕРОЙ

«Прослыть героем можно, не только совершая подвиги, но и за счет красноречия»

Агитки нужного депутата Тринькина еще долго после его избирательной кампании висели на столбах маленького нефтяного города. Особенно часто – у входов в магазины и рынки. Их никто не снимал, только ветер дергал за плохо проклеенные края в попытках тщетных сорвать, а дождь замывал текст. Стыдилась лжи только природа, люди терпели, безмолвствовали, равнодушничали…

С мудрым прищуром глаза Тринькина, работы местного фото-умельца, смотрели вдаль. Левой рукой Тринькин потирал свой, как говорили, боксерский подбородок. Какая-то мысль отпечаталась на лбу несколькими волнистыми морщинами. Что за мысль и почему он потирал подбородок можно только предположить.

Под фотографией чернела отборным шрифтом надпись: «То, что другие обещают, я уже делаю».

Убежденный и начитанный избиратель, проходивший мимо, несомненно, считал, что Тринькин, потирая подбородок, думает о нем. Предприниматели, поглядывая на Тринькина и читая надпись, вспоминали жадных налоговых полицейских и испуганно бежали к своим торговым павильонам, чтобы пересчитать товар. Женщины, состоящие в многолетнем замужестве, глядя на агитку Тринькина, смущенно улыбались, вспоминая вечерние обещания своих мужей, оборачивавшиеся тем, что, лишь достигнув постели, эти мужья засыпали, так ничего и не исполнив. Мужики, вспоминая угрозы сокращения, матерились. Алик, стоявший в ожидании автобуса на остановке, разглядел в позе Тринькина другие мотивы.